Раб застонал, сжимая кулаки, а Мессалина улыбнулась: если она вынуждена отказывать себе в одном удовольствии, то она удовольствуется другим. Она немножко помучает Юбу, и он будет готов насладить ее великолепным зрелищем, не уступающем тому, которое давали в амфитеатрах.

Мессалина жестко сказала:

— Жалкий раб, и как я могла снизойти до тебя? Ты ничтожен. То ли дело этот бывший преторианец! Видел бы, на что он оказался способен. Он высосал из меня весь мед — более часа он не покидал сердцевину моего цветка.

Мессалина уничижительно захохотала и сквозь смех показала Юбе на дверь:

— Уходи…

Как ошпаренный, Юба выскочил из каюты Мессалины. Августа, еще немного посмеявшись, пробормотала:

— Вот теперь, наверное, у них уже началось. Как бы мне не опоздать!

Ни Мессалина, ни Юба не догадывались, что разговор их был прекрасно слышен Ливии, чья каюта находилась рядом с каютой Мессалины. Как только Мессалина принялась хохотать, Ливия сразу поняла, к чему все это: Мессалина специально дразнила Юбу, побуждая его к схватке с Марком. Так было несколько раз за то время, пока Ливия жила в доме Клавдия: Юба уже прикончил нескольких рабов, на которых его натравила Мессалина. Мессалине нравилась кровь.

Не дожидаясь, когда Мессалина достаточно раззодорит Юбу, Ливия выскользнула из своей каюты и быстро прошла на корму судна, к каморке, которую отвели для Марка. Приоткрыв дверь ее, она прошептала в щель:

— Не спи! Тебя хотят убить!

Ливия едва успела скрыться за бочками: кто-то несся по палубе, громко топоча и не разбирая дороги.

Из-за укрытия Ливия увидела нумидийца.

Марк, услышав предостережение, встрепенулся: им явно не следовало пренебрегать. Он схватил меч (шкипер хотел забрать у него оружие, но Мессалина велела оставить, как есть), и тут дверь с треском распахнулась.

В каюту вбежал человек с кинжалом в руке.

Юба рассчитывал прикончить Марка не потревожив его сон: он не сомневался, что Марк спал, ослабев и разомлев от ласк, которыми его одарила Мессалина. Вышло иначе — вместо спящего Юба увидел перед собой готового к бою противника.

Юба пребывал в растерянности лишь миг — он тут же подобрался. Его ожидают — тем лучше! Сейчас станет ясно, чей клинок острее — тот, что между ног у негодника, или тот, который он сжимает в своей руке.

Марк видел перед собой врага. Стоило ли медлить? Марк кинулся к Юбе. Два удара Юба отразил, а на третьем меч римлянина глубоко вошел в грудь раба.

Юба судорожно ухватился за лезвие меча у самой рукоятки (все остальное лезвие было в теле его) и, захрипев, упал. Цепляясь за меч, Юба цеплялся за жизнь: он знал, что стоит мечу покинуть рану, и он умрет. Так было с теми рабами, которых он по наущению Мессалины прокалывая насквозь.

В дверном проеме показалась Мессалина. Она озабоченно проговорила:

— Кажется, я опоздала. Это мой раб. Ты убил его, преторианец, но, вижу, ты не виноват — ты оборонялся. Не знаю, с чего это он вдруг напал на тебя. Наверное, он просто сбесился.

Мессалина подошла к нумидийцу ближе и наклонилась над ним.

Сквозь пелену, застилавшую глаза, Юба увидел прямо перед собой лицо Мессалины. На лице Августы не было ни тени сопереживания, только любопытство, как будто смерть его была для нее забавой.

Однажды Мессалина сама выдернула меч его из груди несчастного, убитого им в припадке ревности. Тогда ему показалось, что сделала она это из-за любви к нему‚ доказывая ему тем самым свою любовь… ах, как он ошибался! Мессалине и тогда было на него наплевать. Она убивала для себя.

Юба захрипел, захлебываясь кровавой пеной:

— Вытаскивай меч, шлюха, — ведь тебе нужно было от меня именно это, а?..

Слова нумидийца были непонятны, раздался только хрип. Мессалина протянула руку, чтобы вытащить меч из груди своего любовника, но тут взгляд ее случайно упал на Марка. Молодой римлянин, казалось, не радовался победе: он угрюмо наблюдал за ней, и улыбка не играла на его устах. Видимо, для него убийство не было ни сладкой жутью, как для нее, ни утолением мстительности, как для Юбы, ни даже просто необходимостью — но было необходимостью грязной, гадкой, страшной. Иначе говоря, в глубине души он был трусом, и с этой трусостью ей приходилось считаться.

Мессалина надеялась завлечь Марка в свою постель, поэтому она не хотела вызвать у нею отвращение к себе, супротивничая его чувствам. Наоборот, ей следовало подыграть ему.

Мессалина выпрямилась и прочувственно сказала:

— О боги, как мне жаль его… Хотя он сам виноват. Пожалуй, не следует беднягу мучить. Пойду, кликну кого-нибудь.

Марк Мессалину не понял, а спросить, что она имела в виду, не успел: Юбу стали бить судороги, и Марк отвернулся к стене. Обхватив голову руками, он не видел и не слышал, что происходило вокруг.

Мессалина удалилась, и вскоре в каморку зашли два матроса. Это были галлы. Весело переговариваясь о чем-то на своем наречии, они выволокли еще живою нумидийца на палубу, подтащили его к борту и, раскачав, кинули в Тибр.

Мессалина вернулась к себе. «Как жалко, что я не распорядилась днем, чтобы у преторианца, в его закутке, повесили с десяток светильников, — с досадой подумала она. — Хотя мне удалось поспеть к самому началу петушиного боя, в темноте я так и не разглядела, что было в глазах Юбы, когда лезвие меча входило в него…»

На другой день, чуть забрезжил рассвет, двинулись дальше. Шкипер галеры, вольноотпущенник Клавдия фракиец Велеас, обещал к полудню быть в Риме. Галерные рабы махали веслами споро…

Хотя Марк и дал согласие Мессалине побыть у нее в рабах, пока она будет хлопотать за него, это обещание не казалось Мессалине надежным. Она ожидала, что после того, как она дала ему надежду на императорское прощение, он будет постоянно молить ее не забыть вступиться за него — и то по меньшей мере, в глубине же души Мессалина надеялась, что он станет приставать к ней, покоренный ее прелестями. Однако бывший преторианец вел себя до странности равнодушно: он не избегал ее, но он и не заговаривал с ней (за утро Мессалина успела несколько раз попасться ему на глаза).

Безразличный ко всему, Марк выискивал что-то в волнах…

«Наверное, во всем виновата беременность», — решила Мессалина. Это беременность так уродует ее! Ну ничего. Скоро она родит, и тогда ему не устоять. Но как сделать так, чтобы он до того времени не сбежал? Похоже, он не проявляет интереса не только к ней, но и к собственной жизни — он не ищет милости у нее, а ведь это она будет просить за него. Неужели он и вправду может улизнуть? А что, если для себя он уже решил улизнуть, как только они прибудут в Рим?

Возможность потерять такою красавца разозлила Мессалину. Нет, этого она не допустит! Она удержит его во что бы то ни стало. Если она не может сейчас из-за беременности влюбить его в себя и тем самым удержать его, она сумеет удержать его иначе… Быть может, он принадлежит к тем остолопам‚ которые щепетильно относятся к своим долгам? От него это вполне можно ожидать. Значит, надо сделать так, чтобы он задолжал ей, и тогда он вынужден будет остаться, чтобы расплатиться с ней.

Удалившись в свою каюту, Мессалина велела позвать к себе шкипера. Фракиец не замедлил явиться. Войдя к ней, он изогнулся в поклоне:

— Да, госпожа…

Мессалина не собиралась прибегать к оговоркам и двусмысленностям — в этом не было нужды. Она достала из потайного ларчика кинжал и протянула его Велеасу со словами:

— Возьми кинжал, Велеас. Ты должен убить того человека, который едет в Рим со мной. Я говорю о том гиганте, понимаешь меня? Убить при мне.

— Убить, госпожа? — Велеас был удивлен и напуган.

Мессалина разозлилась. Она, как ей казалось, и так говорила достаточно ясно, и ей не хотелось вдаваться в подробности.

— Да, болван! Сейчас он стоит на корме, уставившись в воду — наверное, высматривает там рыбок. Я подойду к нему и заговорю с ним, а ты подкрадешься сзади и проткнешь его этим кинжалом. При нем нет оружия, так что тебе нечего бояться, даже если он вдруг заметит тебя… Ты все понял, Велеас?