Нюрка раскрыла рот, но так ничего и не могла сказать. Платочек сбился на плечо.

— На вот, сумку неси, — сказал ей отец.

— Ты ей, папка, не давай, я возьму.

— Ладно, держи.

Кузя достал из-за пазухи трубку и стал рассматривать Нюрку, как жука в микроскоп. А та всё крутилась внизу, всё никак в толк не могла взять, откуда он взялся.

— Пап, а ты чего мне привёз? — спросил Кузя, когда ему надоело рассматривать Нюрку.

— На вот. — Отец подал ему гайку. — Гляди не оброни.

Кузя опустил гайку за пазуху и пощупал её через рубаху. Дома у него уже была целая коробка отцовских подарков — гвоздей, болтов и бракованных трубок, из которых он мастерил паровоз.

— Завтра вместе строить будем, ладно?

— Ладно.

Кузя сидел на плечах у отца, как в седле, колупал из сумки свежую булку, болтал ногами и смотрел через трубку на ребят, семенивших возле своих отцов. Он видел сразу всех, и его тоже видели все.

— Ты откуда? — удивлялись ребята.

— Ниоткуда.

— Это как же — ниоткуда? С луны свалился, что ли? Из космоса прилетел?

— Ни из какого ни из космоса. Ниоткуда — и всё!

Когда поднялись на косогор, Кузя спрятал трубку за пазуху и сказал:

— Ты, пап, остановись у берёзы.

— А чего там?

— Надо.

Отец с Кузей на плечах послушно встал под берёзой.

— Чуток левее! Теперь правее! — командовал Кузя.

— Чего там увидел?

— А теперь вверх немного подай!

Кузя стащил с ветки фуражку и надел.

— Как её туда занесло?

— Сама вспрыгнула, — сказал Кузя и едко посмотрел на Нюрку, а та давай юлить, как лиса.

— Ой, как ему фуражка идёт! Настоящий в ней железнодорожник!

Кузя сразу подобрел. То-то! А ещё брать не хотели. В груди стало тесно от доброты.

— Папань, я Нюрке булки отломлю, ладно?

— Я и то думаю, чего это ты сам ешь, а сестре не даёшь. А то внизу пошарь — может, чего послаще найдёшь.

Держа за руки своих ребят, шли полем сцепщики, слесари, грузчики, подсобники. От них вкусно пахло металлом и табаком, запахи смешивались с сырым духом чебреца и полыни, с воздухом луга, влажным от вечерней росы. Кузя держал свою подзорную трубку перед глазами и уже видел сквозь перелесок деревню, от которой приятно тянуло горьковатым домашним дымком. Это хозяйки растапливали баньки для дорогих гостей.

Хозяйство у водовоза Кузьмича небольшое: конь Серко, возок на резиновых шинах и металлическая бочка на тридцать два ведра. И работа нехитрая — развозить воду механизаторам: в прохладную погоду — один раз, а в жаркую — два. Вёрст тридцать приходилось давать, а то и побольше.

Иногда Кузьмич брал с собой внука Василька. Так веселее. Усядутся рядом на передке, оглядываются на бескрайние поля и коротают время в разговорах.

— Как думаешь, Василий, управимся с уборкой в срок? — спрашивал дед.

— Управимся! — обещал Василёк.

— А не шутишь?

— Я шутить не люблю, — хмурился Василёк.

— Ну раз так, тогда поначальствуй, — Дед отдавал ему вожжи, вытаскивал сигарету и озабоченно посматривал на серую тучку: не грозит ли дождём?

Как-то раз собрались в поездку, закачали шлангом в бочку воды, запрягли Серка, а тут дед вдруг схватился за плечо и в лице изменился.

— Что, осколок гуляет? — озабоченно спросил Василёк.

— Он, проклятый! — кивнул дед и присел на ступицу, часто дыша. — С самой войны угомон его не берёт.

— А ты его обмани, — посоветовал Василёк.

— Это как же?

— Полежи малость, он поищет тебя, не найдёт и успокоится.

— Верно, — согласился дед, — Да только кто же людям воды привезёт?

— А я на что?

— А справишься один?

— Ой, дед, не смеши! Что ж я, не ездил с тобой?

— Конь-то с норовом. Послушается ли?

— Послушается, — заверил Василёк и про себя подумал: «Пусть попробует поперёк пойти, я тоже с норовом».

— Ладно, езжай, — сказал дед. — Я маленько оклемаюсь, а там с попуткой тебя догоню.

Пока виднелась водонапорная башня, Василёк норов свой при себе держал, а как выкатили за угор, оглянулся — нет ли кого? — и огрел кнутом Серка.

— Но, травяное брюхо! Прогульщик! Живей поворачивайся!

Конь шарахнулся влево, возок въехал в пшеницу.

— Тпррру, тупая башка! — заорал Василёк и жиганул ещё раз. — Куда прёшь?!

Конь рванулся, да так, что сбросил Василька наземь, а сам зарылся в пшеницу по самую грудь и стал аппетитно схрумкивать там колоски.

— Ах, ты так?! — разъярился Василёк и замахнулся кнутом перед мордой.

Конь захрапел и встал на дыбки, возок попятился задом, утюжа пшеницу. Промчалась встречная машина. Из неё знакомый дядька Савелий погрозил кулаком. Притормозил мотоцикл — это Витька Егоршин грозно поквакал сигналом — и поехал дальше. А тут и вовсе беда — над полем завис вертолётчик Виталий Забелин, летевший опылять поля.

— Ух ты, мамочки! — испугался Василёк, съёжился, закрыл глаза и не открывал их, пока вертолёт не скрылся. Поднялся на ноги, и что же? Конь уплетал и трамбовал пшеницу, не обращая на него никакого внимания.

Так и проторчали в поле, пока на дороге не показался трактор. Из кабины вышел дед, махнул водителю рукой — езжай, мол, — а сам подковылял к возку.

— Вон какие у вас дела! — Он забрал кнут у Василька и ласково погладил коня. — Но, милый!

А конь — ни с места.

— Ты вот что, — сказал дед внуку, — уйди-ка лучше. Видать, осердил ты его не на шутку.

Василёк отошёл от возка, а конь упёрся — и дед ему не указ!

— Уберись с его глаз, говорят тебе!

Василёк присел в пшенице, дед причмокнул и тихо сказал коню:

— Ну не серчай, дружок, ты же у меня умница, сознательный…

И только тогда конь вышел на дорогу. Дед умостился на передок и покатил, а Василёк следом семенит. Конь разогнался, Василёк приотстал.

— Дед, а дед, не гони так!

Кузьмич сбавил ход. Василёк поравнялся с возком.

— Мне можно сесть?

— Ты не у меня, а у Серка спроси! — строго сказал дед.

Конь передёрнул ушами и фыркнул.

— Видишь, не хочет с тобой разговаривать.

— Дед, а ты сам попроси его.

— Ну ладно, только ты отвернись.

Дед сошёл с возка, пошептался с конём и кивнул.

— Ладно, садись. Разрешил.

Василёк осторожно устроился рядом и замер. Возок опять покатил, оставляя за собой облако пыли.

— Что, от души наглумился над ним, признавайся?

— А чего он с дороги попёр! Обрадовался!

— Так ты бы слово сказал, он бы тебя и послушал…

— Так я ему говорил разные слова.

— Говорил, да, видно, не те. А ведь он только секретного слова слушается.

— Это какого же секретного? — заинтересовался Василёк.

— Оно у каждого своё. Словом этим коню что ни прикажи — всё исполнит.

Серко замедлил шаг, прислушиваясь к разговору. Дед закурил сигарету, пустил дымок из-под усов.

— А Серко памятный конь у меня. Я на нём в Берлин в сорок пятом въезжал.

Василёк наморщил лоб и посмотрел на коня.

— Это на нём-то? Во-первых, его в сорок пятом на свете не было…

Дед усмехнулся.

— Этого не было, зато уздечка на нём с того самого Серка солдатского. И характером похож — лёгкий на обиду, зато и отходчивый. Сколько тот Серко всего перевозил — страсть! Как услышит артиллерийский налёт, так ложится безо всякой команды. Отпустил я в госпитале бородищу, вернулся в родную часть: кто такой?! А Серко сразу признал.

— Это как же? — удивился Василёк.

— А я слово секретное вспомнил.

Василёк испуганно уставился на коня.

— Ой, дед, а не заливаешь?

— Отродясь не врал! Ни людям, ни коням. И обидным словом не угощал, как некоторые. У коня тоже гордость своя.

Василёк присмирел и теперь почтительно смотрел на Серко, который уже весело мчал по дороге, хвостом охлёстывая оглобли то справа, то слева. Вокруг, насколько хватало глаз, волнами ходила пшеница, вдали качалась цепочка комбайнов, а в небе опять гудел вертолёт. Уж не его ли, Василька, выглядывает Виталий Забелин? На всякий случай Василёк прижался к деду.