По сравнению с гражданской службой офицерский корпус являет несколько иную картину. Начиная с высшего уровня (86–88 %) в 1720-1750-х гг. XVIII в.^{317}, процент офицеров дворянского происхождения снизился за последующее столетие до всего лишь 56 % в 1864 г., что объясняется, помимо всего прочего, высокими карьерными возможностями для военнослужащих недворянского происхождения в военное время. Но в следующие три десятилетия удельный вес офицеров-дворян снизился крайне незначительно (см. табл. 19). А среди генералов и адмиралов (классы с первого по четвертый) и штаб-офицеров (классы с шестого по восьмой) процент офицеров дворянского происхождения даже увеличился. Есть два фактора, объясняющие успех дворянства в сохранении своих позиций в офицерском корпусе: скромные темпы роста численности последнего (всего на 16 % за 33 года)[75] и более высокие карьерные перспективы у выпускников кадетских корпусов (подробнее об этом в разделе об образовании). Дворяне приспособились к новым условиям службы, созданным растущей профессионализацией, — средняя продолжительность военной службы всех офицеров выросла с десяти лет в царствование Николая I до восемнадцати лет в первом десятилетии XX в.^{318}Можно даже сказать, что дворяне обратили в свою пользу преимущественные возможности обучения в военных учебных заведениях, которые во многом определяли процесс растущей профессионализации офицерского корпуса.

Глядя на цифры из таблицы 19, можно подумать, что жалобы защитников привилегий на захват офицерского корпуса людьми низкого происхождения надуманны. Однако до известной степени они были обоснованы. Хотя выходцы из дворян по-прежнему составляли большинство офицерства, к концу века три четверти офицеров дворянского происхождения служили в обер-офицерских чинах (классы 9—13), где они составляли меньшинство; более половины офицеров-дворян служили в пехоте, где большинство (60 %) составляли выходцы из низших классов (см. табл. 20). На флоте ощущение, что «простолюдины» теснят, было менее острым. Инженеры и технические специалисты (в подавляющем большинстве недворянского происхождения) были выделены в отдельный корпус со своей системой чинов (например, полковник вместо капитана флота), тогда как среди строевых офицеров большинство по-прежнему составляли выходцы из дворян^{320}.

Гвардейские части кавалерии …… 96,3–3,7

Гвардейские части пехоты …… 90,9–6,2

Гвардейские части артиллерии …… 89,4–1,2

Регулярные части артиллерии …… 74,4 — 19,4

Регулярные части кавалерии …… 66,7 — 11,7

Корпус военных инженеров …… 66,1–4,8

Регулярные части пехоты …… 39,6 — 53,0

Всего …… 50,8 — 100,0

Из людей недворянского происхождения, которые к концу столетия составляли почти половину офицерского корпуса, 46 % были сыновьями личных дворян, т. е. обер- и штаб-офицеров, а также чиновники^{322}. Поскольку офицерский корпус на три четверти состоял из сыновей потомственных дворян либо профессиональных государственных служащих, утверждение о том, что в канун Первой мировой войны офицерство превратилось в «профессию среднего класса», ошибочно. В действительности в первое десятилетие нового века потомственное дворянство усилило свои позиции в вооруженных силах: к 1912 г. они составляли 55,0 % всего офицерского корпуса и 50,8 % младших офицеров^{323}.

Во второй половине XIX в., когда процент дворянства среди гражданских чиновников сокращался весьма ощутимо, а среди офицерства — довольно умеренно, историческая связь между службой государству и землевладением ощутимо ослабевала. В 1755 г. приблизительно 60–65 % всех чиновников являлись землевладельцами. Спустя сто лет, всего через поколение после начала процесса профессионализации государственной службы, лишь 25–28 % чиновников владели землей. Даже среди высших чиновников, где доля родившихся дворянами уменьшилась совсем незначительно, удельный вес землевладельцев снизился от 88–90 % в 1755 г. до 57 % в 1853 г. и до 29 % в 1902 г.^{324} Доля землевладельцев в Государственном совете упала в период с 1853 по 1903 г. с 93 до 57 %, в Комитете министров — с 94 до 59 %, в Сенате — с 73 до 48 %, а среди заместителей министров и глав департаментов с 64 до 31 %.^{325} Начавшееся уже в середине XIX в. отделение элиты чиновничества от землевладельческой элиты за следующие пять десятилетий стало еще более ощутимым^{326}. Две силы способствовали движению в этом направлении, и сказать, какая из них была важнее, невозможно. С одной стороны, в высших слоях чиновничества все больше, видимо, становилось выходцев из семей, которые из поколения в поколение посвящали себя государственной службе и никогда не владели землей. С другой стороны, в составе чиновничьей элиты было немало отпрысков землевладельческих семей, недавно обменявших свои поместья на акции и облигации (см. гл. 2).

Хотя данные об удельном весе землевладельцев среди средних и низших слоев чиновников на переломе столетий отсутствуют, но если предположить, что в 1902 г. соотношение между долей землевладельцев среди высших слоев чиновничества и среди чиновничества в целом осталось таким же, как в 1853 г., то можно с достаточной уверенностью считать, что в 1902 г. 13–14 % всех чиновников являлись землевладельцами. Среди верхнего состава офицерского корпуса (первые четыре класса), состоявшего почти исключительно из детей дворян по рождению, доля землевладельцев была даже ниже, чем среди равной по чинам элиты чиновников гражданской администрации, — всего лишь 17 % в 1903–1904 гг.[76]

Если среди высших должностных лиц военной и гражданской службы многие владели значительной неземельной собственностью, не приходится сомневаться, что «основная масса обер-офицеров и среднего чиновничества жила на сравнительно скромное жалованье, не имея других сколько-нибудь существенных источников доходов». Эти дворяне в такой степени зависели от получаемого жалованья, что в 1892–1896 гг. ежегодно более шестисот офицеров, в большинстве своем потомственных дворян, не заботясь о потере престижа, переводились на вышеоплачиваемые должности в гражданские ведомства^{327}.[77]