Еще одним полюсом притяжения для многих дворян и их капиталов был деловой мир. Более состоятельные и знатные нередко становились членами правлений директоров банков, железнодорожных компаний и любых других корпоративных деловых предприятий. Такие должности иногда оказывались финансовым спасением для попавших в стесненное положение дворян, типа героев «Оскудения» Терпигорева, или брата Раневской, Гаева, в «Вишневом саде», или аристократического мота, князя Облонского из «Анны Карениной». Облонский страстно желает получить должность в правлении железной дороги, которая принесет ему 7—10 тыс. рублей в год и позволит не расставаться с его государственной службой, приносящей ему жалованья всего лишь 6000 рублей в год^{333}.[80]

Его финансовые трудности достаточно серьезны, чтобы преодолеть сомнения, вызываемые тем, что он первым в своем роду вступит в деловое сотрудничество с евреями — железнодорожными магнатами. Облонский оказался в неплохой компании: к началу XX в. список аристократических семей, украсивших своими именами правления директоров только банков, включал Бобринских, Волконских, Воронцовых, Голицыных, Мещерских, Оболенских, Шаховских и Щербатовых. Некоторым, как и придуманному Толстым Стиву Облонскому, платили просто за использование их имен, придающих респектабельность предприятиям разбогатевших выходцев из низших классов; другие активно участвовали в делах своих предприятий, в которые они часто вкладывали и собственные деньги^{334}. Небольшое, но важное меньшинство создало собственные фирмы и играло в них ведущую роль капитанов промышленности и торговли, подобно тем, кто возглавил предпринимательские группы Москвы, Петербурга и юга России^{335}.

В 1882 г. в Москве было 730 дворян-предпринимателей, возглавлявших торговые и промышленные заведения, часто весьма скромные по размеру. Но этим участие дворян в бизнесе не ограничивалось. В том же 1882 г., по данным переписи городского населения, 2413 дворян работали управляющими и служащими в торговых, промышленных и транспортных предприятиях; вместе с предпринимателями 15,5 % всех обеспечивающих себя дворян работали в этом секторе хозяйства. Если присоединить сюда 14–15 % тех, кто был занят в свободных профессиях, а также 4,9 % опустившихся на дно общества (домашние слуги, проститутки и лица без определенных занятий), станет очевидным, что более трети всех проживавших в 1882 г. в Москве финансово независимых дворян были заняты в нетрадиционных для них профессиях. Более того, многие из 24,7 % рантье получали доход от вложений в несельскохозяйственный сектор^{336}.[81] Нет сомнений, что в Москве процент дворян в нетрадиционных сферах деятельности был выше, чем в целом по Европейской России, но всего через 15 лет пятьдесят губерний достигли и даже, может быть, превзошли в этом отношении московский уровень 1882 г. Впрочем, за эти годы Москва ушла еще дальше в этом направлении.

Роль революционера привлекала сравнительно немногих дворян, но без них революционное движение не было бы украшено громкими именами своих лидеров: Герцен, Бакунин, Писарев, Лавров, Михайловский и Плеханов представляют собой яркие образы благородных революционеров. В конце 1870-х гг. из 384 радикалов в Петербурге 38 % были детьми дворян-землевладельцев, еще 24 % вышли из семей дворян-чиновников^{337}.

В России дворянство было исторически настолько слито со службой государству, что этого факта не могли игнорировать даже те из сословников, кто в наибольшей мере попал под обаяние заимствованного на Западе XVIII в. идеала дворянской жизни. А большинство сословников и не намеревались игнорировать эту историческую связь. Для громадного большинства традиционалистов поместье было единственным подобающим местом жизни для настоящего дворянина, но служба государству была все-таки основной причиной существования дворянства и его сословных привилегий. Перед сословниками соответственно стояли две главных задачи: остановить процесс растущего обезземеливания дворянства и восстановить тождественность дворянского статуса службе государству. К решению проблемы они подошли с двух сторон: прямые ограничения для недворян и привилегии для дворян на государственной службе плюс обучение и подготовка дворянской молодежи к службе.

Ни военная, ни гражданская служба никогда не были исключительной территорией дворянства. Тем не менее государство постоянно оказывало дворянам предпочтение при выдвижении на ответственные должности. Вполне определенная форма была задана этой традиции еще Петром Великим, который, стремясь обеспечить казенные потребности в людских ресурсах без привлечения низших сословий, сделал дворянскую службу пожизненной повинностью. Даже постановление Петра, что все служащие в определенных классах Табели о рангах «имеют оных законные дети и потомки в вечныя времена, лучшему старшему Дворянству во всяких достоинствах и авантажах равно почтены быть, хотя бы они и низкой породы были…»^{338}, не имело целью стимулировать приток простонародья на службу государству. Скорее это была попытка сохранить за службой ее идентификацию с дворянством за счет включения в состав первого сословия любого, кто сумел добиться известных чинов в армии, на флоте или в бюрократическом аппарате. Фактически указом 1724 г. Петр запретил назначать недворян — во всех случаях, кроме совершенно исключительных, — на должности, привязанные даже к низшему чину Табели о рангах^{339}.

Не успело государство освободить дворян от принудительной службы, как прибегло к целому ряду мер, рассчитанных и на ограничение доступа к государственной службе выходцам из низших сословий, и на обеспечение дворянству формального преимущества перед простолюдинами, которые осмелились конкурировать с ними. В офицерском корпусе, где выходцы из низших сословий в XVIII в. встречались относительно редко, унтер-офицеры дворянского происхождения, начиная с 1764 г., получили преимущественные права на производство в низший обер-офицерский чин, и минимальный срок ожидания производства в обер-офицеры был для них значительно короче, чем для недворян. В начале XIX в производство недворян в обер-офицерский чин было запрещено в принципе; при Николае I им опять был открыт доступ в офицерский корпус, но, как правило, только после двенадцати лет службы по сравнению с двумя годами для дворян.

Гражданская служба, если не считать дипломатического корпуса, всегда была для дворян менее привлекательна, чем военная. Даже до освобождения дворянства от обязательной службы половина всех чиновников были простого происхождения. До царствования Екатерины Великой служба по гражданской части была открыта для всех, кроме крепостных, но в последней четверти XVIII и в первой четверти XIX в. социальная база, поставлявшая чиновников, постепенно уменьшалась. Начиная с 1827 г. служба в гражданских ведомствах, как правило, была доступна только для потомственных дворян, а также для сыновей личных дворян, офицеров и чиновников, православных служителей, коммерц-советников и купцов первой гильдии, обладателей ученых степеней, художников и канцелярских служащих. Но нужда в обученном персонале перевесила пристрастие государства к привилегированным сословиям, и законом 1827 г. образованию было позволено компенсировать недостаток низкого происхождения. За исключением евреев, любой, не имевший доступа на государственную службу по причине низкого происхождения, теперь получал это право, если у него было высшее, а в некоторых случаях — среднее образование^{340}.[82]