Доплатив на выходе за билеты, они вышли за турникет и принялись рассматривать расписание поездов в зале ожидания. Надо было решить, куда двигаться дальше. Станция была маленькая, но здесь останавливались поезда двух линий — Кавагоэ и Хатикобаси — Яцубаси. Если сесть на поезд линии Хатикобаси, можно было доехать до Такасаки и до Хатиодзи. По соседству, правда, находилась ещё одна станция — линии Сэйбу. По ней можно было доехать до Гоно, а дальше — до Икэбукуро. Но ехать в Икэбукуро не имело смысла. После того, что они натерпелись в Никко, забираться в горы тоже не хотелось. Значит, от Такасаки и Агано надо было держаться подальше. Оставалось только ехать в сторону Хатиодзи, чтобы обогнуть Токио по дуге, а потом двинуться дальше, на юг.

— Через сорок минут будет поезд до Хатиодзи. Полдень уже — надо бы перекусить где-нибудь рядом, только что-то никаких закусочных и столовых вокруг не видать.

Слушая Реми, Капи оглянулся по сторонам, нет ли рядом чужих ушей, и сказал:

— Мы, кажется, здесь были когда-то со школьной экскурсией. Мне почему-то название этой станции знакомо.

— Да? Может быть, и так. Какая-то жуткая глухомань, — раздражённо проворчал Реми.

Ему не хотелось, чтобы Капи заметил, как легко отсюда вернуться в Токио через Кавагоэ или по линии Сэйбу. Реми повернулся и пошёл на улицу. Площадь перед станцией была залита ослепительным сиянием солнца. Небо прояснилось, и воздух заметно потеплел. Вдали маячили синеватые очертания гор.

— Я подойду к рельсам, а? Там цветы цветут, — проронил Капи и побежал вокруг здания станции.

Реми поспешил за ним следом. Он вспотел и стащил на бегу джемпер. Капи сзади выглядел, конечно, как беспризорник-побродяжка. А оттого, что пиджак был ему велик, он ещё смахивал и на жалкого маленького дистрофика. Такие бестолковые малыши вроде щенков, которые вообще не понимают, что такое опасность. Эта мысль Реми понравилась. Он тяжело выдохнул воздух после бега.

Вдоль путей, а также между шпалами росли белые цветы, а рядом с ними жёлтые на длинных стеблях. Были ещё там маленькие алые цветочки. Капи шёл вдоль рельсов, мурлыча мелодию какой-то песенки. В Токио к путям вообще не подойти, и цветы там не растут. Трамвайная линия вся выложена четырёхугольными булыжниками, а на линии Яманотэ — устлана гравием. По насыпи вдоль путей, правда, цветы растут, но они загорожены железной сеткой, так что близко не подойти. Взрослые часто рассказывали, как нехороший мальчишка перелез через сетку да и скатился под откос прямо под колёса трамвая. А здесь вдоль путей цветов полным-полно, и никто не мешает к ним подходить. Две жёлтые бабочки летели навстречу друг другу. Впереди, метрах в десяти от Капи, шла коричневая собака, принюхиваясь к цветам. Слышалось жужжание жуков. Рельсы ярко отсвечивали на солнце. Капи запел: «Бога славим, владыку небесного, отца извечного и всё мироздание…»

— Эй, Капи, ты далеко собрался? — донёсся сзади голос Реми.

Капи, делая вид, что не слышит, шёл всё дальше и дальше. Но шёл он, не удаляясь от Реми, подставляя лицо солнечным лучам — уже от этого настроение было отличное. Он шёл, размахивая узелком, и распевал всё громче: «Поют в небесах херувимы, поют серафимы, и вечно звучат их песнопенья…»

Коричневая собака оглянулась на голос Капи, подбежала, виляя хвостом, и пошла рядом.

— Может, хватит уже? Устал я, и есть хочется!

Капи рассмеялся и оглянулся на Реми:

— Смотри, вон, даже собака радуется!

— Да она ждёт, не дашь ли ты ей чего поесть. Надо на станцию возвращаться.

— Ну ладно уж, такое настроение хорошее!..

Взглянув на Реми в ярком свете солнца, Капи вдруг на мгновение испытал чувство страха — перед ним стоял какой-то почти взрослый нездоровый мужчина. Впрочем, незнакомец почти сразу же преобразился в того, знакомого Реми. Может быть, он показался мрачным мужчиной из-за этой щетины, которая у него отросла за время пути. Да ещё температура у него, наверное, опять поднялась. Капи обеспокоился, но решил, что теперь, на солнышке, болезнь Реми должна скоро пройти. В голове у него отчего-то вертелись слова «солнечная дезинфекция» и «солнечная ванна». Трусившая рядом коричневая собачонка вдруг залаяла и бросилась куда-то налево от путей. Там лежало что-то большое и чёрное. Собачка подбежала к чёрному предмету и принялась выть. Капи тоже свернул в сторону и пошёл за ней. В траве лежала какая-то громадная чёрная железная развалюха. В корпусе у неё зияла четырёхугольная дыра, в окнах не осталось ни одного стекла. С правой стороны была большая вмятина, так что весь корпус прогнулся, а сзади сжался в гармошку. Это была вагон. Крыша справа была продавлена, оконные переплёты тоже искривились и перекосились, а кое-где железо отошло и торчало клочьями. Собака продолжала истошно выть, да так, что из пасти у неё показалась белая пена. Она металась то вправо, то влево и возвращалась на то же место, но почему-то ни за что не приближалась к остову машины ближе, чем на метр.

— Крушение тут было. Видишь, вагон… Собака чует запах мертвечины, — предположил Реми, поравнявшись с Капи.

Капи в ответ кивнул и стал потихоньку пятиться от этого места. Собачий вой навеял страшные образы, которые вставали у Капи перед глазами: смятые, изуродованные тела, торчащие из окон посиневшие руки и ноги, окровавленные люди вокруг. В ушах у него звучали вопли, рыдания, крики о помощи. На зелёной луговой траве в чёрном искалеченном вагоне убитые и раненые смешались в груду, образовав страшную человеческую массу.

— Да, много, наверное, здесь погибло… А теперь вагон этот здесь лежит вроде памятника на братской могиле — видно, только его так далеко от рельсов отбросило. Может, с той стороны и цветы положены, и благовония курят, только отсюда не видно, — пробормотал Реми, когда они вернулись к путям.

Он сложил ладони перед грудью в молитвенном жесте и слегка поклонился, повернувшись в сторону вагона. Собака, уставшая выть, тоже пришла обратно к рельсам. Глядя на Реми, Капи тоже сложила ладони и извинилась перед жертвам крушения от себя и от имени собаки:

— Простите, что потревожили ваш покой. Мы случайно сюда забрели. Мы ничего об этом не знали. Не сердитесь на нас, пожалуйста. Если вы после смерти не можете обрести покой, не преследуйте нас, пожалуйста. Не обращайте на нас внимания, покойтесь с миром. Ну, до свиданья.