Четырёхлетний малыш уже привык к этому молчаливому обряду. Люди, жившие на кладбище, знали, что кроме них там обитают и другие, но ведь все они существовали в мире теней, то есть тех, прочих, как бы и вовсе не было. Кладбище всегда принадлежало только малышу и его отцу.

Его разбудил пронзительный женский крик. Сначала он подумал, что это кличет ночная птица. Малыш немного струсил. Пронзительные вопли раздавались в небе, пробуждая малыша ото сна, и стихали на время. Малыш открыл глаза и выполз из-под одеяла, разбрасывая сухие листья. Ночь стояла светлая. Наверное, было полнолуние. Словно во сне, белёсыми контурами прослушали сквозь мглу деревья и могильные камни.

Пытаясь выяснить, откуда долетают крики, малыш пошёл бродить по кладбищу, подёрнутому белой дымкой. То был не одинокий зов — перекликалось два женских голоса. Они звучали вновь и вновь через короткие промежутки, то усиливаясь, то затихая и смолкая ненадолго. Пока малыш не заметил под деревом несколько мужчин и женщин, он и не догадывался, что такие звуки может издавать женщина. Однако ему уже не казалось, что это голос птицы или зверя.

Женщин было двое. Они лежали навзничь на земле. Их белые ноги шевелились и подёргивались. Спрятавшись за деревом, малыш со слипающимися глазами стоял и прислушивался. Непонятно было, смеются эти женщины или рыдают. Сверху на женщинах виднелись чёрные силуэты навалившихся на них мужчин. Белые ягодицы мужчин так и ходили вперёд-назад. Женщины кричали всё громче, а мужчины помалкивали. Женщины смеялись, вопили, стонали и даже — что было уж совсем чудно — пытались запеть.

Девочка, держа в руках пустую бутылочку из-под сока, смотрела на сухие губы юноши. Щёки её раскраснелись, но она не опускала глаза. Двенадцатилетней девочке, только что перешедшей из начальной школы в среднюю, семнадцатилетний парнишка казался уже совсем взрослым. Взрослые часто говорят о чём-нибудь непонятном. Но ей казалось, что она всё же понимает, о чём речь. Она помнила пальцы незнакомых мужчин, что шарили у неё по трусикам в переполненном трамвае. Эти пальцы норовили забраться внутрь, в трусики. Девочка, ещё ученица начальной школы, вся сжималась и старалась увернуться от этих пальцев. Порой она вся в слезах выскакивала из трамвая. А иногда ей встречался в парке какой-нибудь мужчина, стоящий с расстёгнутыми и приспущенными штанами.

Было на свете и такое, сокрытое, постыдное. Девочка уже смутно ощущала его присутствие. И ей начинало казаться, что от этого, как ни старайся, не спастись. Что бы ей ни рассказывал юноша, она всё покорно слушала. Как бы неправдоподобно ни звучали эти истории, она старалась всё принимать на веру Она совсем не хотела разонравиться юноше и не желала, чтобы от его слов ей становилось страшно.

Когда девочка пошла в начальную школу, двери в школьной уборной на первом этаже заколотили в два слоя фанерой. В соседней школе какой-то мужчина пробрался с улицы в женскую уборную и убил там девочку. Говорили, что убийство очень жестокое. Она подумала, что, наверное, он эту девочку бил кулаками и пинал ногами. Но со слов взрослых выходило, что всё было не совсем так. В этом месте, в уборной, должно быть, были сокрыты какие-то постыдные тайны. Там надо было закрывать дверь и в одиночестве спускать штанишки. Но больше она ничего не знала. Девочка всегда чего-то боялась этой наглухо заколоченной школьной уборной на первом этаже. Туда никто не заходил, и внутри никогда не зажигалась лампочка. Наверное, там полно пыли. Пауки везде раскинули свою паутину, расплодились другие насекомые. Ей всё казалось, что где-то там, в темноте, лежит тело убитой девочки. Оно, наверное, постепенно оседало, оседало — и рухнуло. Маленькое мёртвое тело. Если прислушаться, из-за дверей уборной долетает плач…

Девочка не отделяла своих страхов, связанных с уборной, от страхов, связанных с рассказами юноши. Но она ни за что не хотела, чтобы юноша догадался о тайных страхах, что жили у неё в душе. И она улыбнулась юноше. А тот, слегка кивнув, допил сок и продолжил свой рассказ, приступив к последней, самой жуткой части.

Итак, однажды ночью снова послышались странные крики. На кладбище в ту ночь, казалось, было тише, чем обычно. Будто бы листья на деревьях застыли в полной неподвижности. В ту ночь он проснулся, наверное, не от криков, а, скорее, от холода. Чуть поодаль отец развёл костерок и прикорнул там, укрывшись одеялом. Малыш уже было натянул одеяло и пристроился рядом с отцом, как вдруг услышал голоса. На сей раз они звучали приглушённо, негромко — будто скулили бродячие собаки. Какие-нибудь больные или раненые собаки — уж больно тоскливое и жалобное было завывание.

Малыш посмотрел на отца. Глаза у отца были закрыты. Тогда он тоже закрыл глаза и уже хотел было снова заснуть, но через некоторое время всё же открыл глаза и поднялся. Похоже было, что на кладбище собралось несколько раненых собак. Закутавшись в одеяло, малыш пошёл на голоса. Надгробия и деревья — всё словно просвечивали насквозь, будто были сделаны изо льда. У большой гробницы в виде дома виднелись не силуэты бродячих собак, а три человеческие фигуры. Малыш был немного разочарован: к пьяным людям у него не было никакого интереса. Он было собрался идти обратно к отцу, но голоса этих троих чем-то его привлекли. Он замер, затаив дыхание. Один мужчина вдруг вовсе замолчал, а другой только со свистом выдыхал воздух, будто дул в дудку. Рядом стояла женщина. Она тихонько скулила, трясясь всем телом. Малыш стал осторожно подбираться поближе к трём силуэтам, приготовившись удрать при первом признаке опасности. Внезапно одна из теней резко отпрянула, и малыш тоже, сдавленно вскрикнув, уже хотел пуститься наутёк. Тут и второй мужчина совсем затих. Что-то смутно мерцало в призрачном сиянье. Малыш принюхался. Он сразу же узнал этот запах — запах крови. Человеческая кровь пахла так же, как и кровь зверька или птицы. У малыша от запаха крови не просыпался аппетит, но бродячие собаки обожают этот запах и различают его издалека, где бы они ни находились. Значит, скоро бродячие собаки соберутся сюда и станут пожирать людей.

Малыш вернулся к отцу и рассказал, что видел двух мужчин, которые уже умерли, и женщину при смерти. Отец, столь бесцеремонно разбуженный, вскрикнул спросонок, сердито посмотрел на малыша и вздохнул. Потом он всё-таки раздул костёр, вытащил горящую ветку и поднялся на ноги.

Малыш и не заметил, как стало светать. Вместе с малышом отец до самого утра горящими ветками отгонял от двух тел мужчин и от женщины бродячих собак. Потом он вышел за территорию кладбища и сообщил полицейскому патрулю, что там, на кладбище, умирает женщина. Он ещё добавил, что рядом лежат два трупа. Делать этого отцу совсем не хотелось. Заявившись перед полицейским, он норовил пониже пригнуть голову. Ему очень не хотелось обнаруживать, что они живут на кладбище, — ведь это было запрещено. Поколебавшись, отец всё-таки решился: не мог он бросить на произвол умирающую женщину, надеялся, что, может быть, её спасут. Он добавил, что там ещё было два трупа. Отец был привязан к этому кладбищу, которое облюбовал для ночлега. Он считал, что кладбище — чистейшее место, и теперь, наверное, просто не мог вынести, что эту чистоту осквернили. Во всяком случае, так казалось малышу.

Доложив всё полицейскому, он поспешил поскорее скрыться, ухватив за руку малыша. У него не было больше никакого желания общаться с полицией. После этого отец с сыном ещё долго не возвращались на кладбище, опасаясь, что их там застукает полиция. Потом опять начали ночевать на кладбище. И отец, и сын снова как ни в чём не бывало спали, зарывшись в кучу сухих листьев и укутавшись в одеяло. Хоть они и проводили ночи на кладбище, но малыш к этому вполне привык.

Когда мальчик уже учился в средней школе, ему вдруг захотелось выяснить, кто были те два мёртвых мужчины и женщина, что лежала при смерти. Наверняка в газете тогда должны были напечатать сообщение хотя бы о двух обнаруженных трупах. Место и приблизительное время тех событий он знал. Ему было тогда четыре года, а дело было зимой. Он пошёл в районную библиотеку и перерыл все газеты за тот период. Для него то была первая попытка уточнить по источникам, что творилось на свете. Наконец он нашёл то, что искал, — газетную заметку, которая оказалась намного больше, чем он ожидал. Возможно потому, что мужчина, который умер первым, был художником, уже начавшим завоёвывать популярность. Правда, мальчик такого имени никогда не слышал. Внимание его привлекла большая фотография. Он живо припомнил всё, и то огромное кладбище, по которому когда-то бродил одинокий малыш, вновь позвало его. Всё тело обдало жаркой волной ностальгической щемящей грусти. В памяти сразу же всплыл тот ночной кладбищенский пейзаж. Фотография была старая, потемневшая. В этих размытых неясных контурах мальчику угадывалось что-то знакомое.