Справив нужду в уборной, они вышли из вокзала. Привокзальная площадь была погружена во мрак — только на другой стороне площади мигали редкие оранжевые огоньки. Они раскачивались, словно фонарики на рыбацкой лодке. Приметив огонь, Реми и Капи направились к нему. В отличие от здания вокзала, площадь была безлюдна. Машин тоже не было. В угол между строениями намело ветром кучу бумажного мусора. Там, свернувшись клубком, спали четыре собаки. Огоньки оказались газовыми светильниками над передвижными продовольственными лотками. В нос им ударил такой же дух, как когда-то на вокзале Уэно.

— Время позднее — уже почти все лавки закрыты, — хмуро буркнул Реми.

— Ничего! Тут у них есть куриные шашлычки, печёные бататы… А вон, смотри! Лапша тоже есть, — бодро возразил Капи. Ему всё казалось сейчас очень вкусным, так что слюнки текли.

— Да ну! Я хотел поесть где-нибудь в заведении попристойней… Но, видно, ничего не поделаешь: давай хоть лапшу возьмём, что ли!

У лотка с лапшой стояли двое молодых людей в военных фуражках и потягивали сакэ, заедая похлёбкой. Готовила похлёбку старуха с младенцем на подвеске за спиной — наверное, бабка этого младенца. Матери нигде не было видно. И старуха, и оба её покупателя угрюмо молчали, словно были чем-то недовольны.

— Две лапши-удон, — робко попросил Реми.

Больной, ослабевший, в чужом, незнакомом городе, он чувствовал себя сейчас очень неуверенно. Когда Реми и Капи подошли к лотку, под ноги им бросилась собака и начала обнюхивать. Какой-то грязный шелудивый серый пёс. Оба они стали наперебой отмахиваться и прогонять собаку, но та не обращала внимания.

Скоро лапша была готова. Старуха горбилась под тяжестью младенца, но шуровала с котлами и мисками сноровисто, так что даже не пролила ни капли, когда разливала похлёбку здоровенным уполовником. Это был «лисий удон» — крупная плоская пшеничная лапша с квадратным биточком из варёной в масле соевой пасты, плавающим сверху. На стойке были разложены приправы, так что Реми и Капи могли насыпать себе вволю зелёного лука и красного перца. Расположившись у стойки, они дули на горячую лапшу, орудовали палочками и прихлёбывали из мисок. Капи уплетал так, что за ушами трещало, но Реми обратил внимание на то, что похлёбка почему-то сладковата на вкус и лапша какая-то тяжёлая, вязкая. Ему захотелось бросить всё, не доев. Но если не поесть сейчас, болезнь так и не пройдёт. Учитывая это обстоятельство, он всё же через силу прикончил свою похлёбку. Собака по-прежнему вертелась рядом, не желая никуда уходить. Подняв морду, она заглядывала им в лица и косилась на руки, отбегала немного, снова подбегала и норовила потереться своей шелудивой шкурой об их ноги.

— И куда она подевалась? — хмуро спросил один из мужчин.

— Баба, как собака, всегда норовит домой вернуться, — бросил второй, безразлично взглянув на Реми и Капи.

— Только не вздумайте поесть и смыться. С вас двадцать иен. Платите живо! — сердито крикнула старуха.

Реми поспешно достал из кармана брюк две монеты по десять иен и положил на стойку.

— Это ещё что такое! Монеты-то фальшивые! Меня не проведёшь! — взвизгнула старуха.

Мужчины тоже нагнулись посмотреть на монеты.

— Ха! Это кто-то пошутил. Так и написано: «Государство Япония. 1952 год».

— Ага, это ещё что? «Достоинством в 10 иен». Сейчас такие монеты часто попадаются. Забавно, только какие уж это фальшивые деньги?! Не шибко на них разбогатеешь. Ты где их взял-то, парень? Небось самому такую отчеканить слабо?

Реми вместе с мужчинами разглядывал монету, чувствуя, как у него всё больше и больше кружится голова. У него даже не было сил думать, что происходит. Казалось, в холерном угаре он вдруг перенёсся в какой-то дурной сон. И в этом сне ему стало совсем плохо, захотелось лечь и больше не вставать.

— Слышь, парень! С этими дело не пойдёт! У тебя что, настоящих нету, что ли?

Реми отчуждённо кивнул.

— Ну, беспризорники! Вот ведь дурак-то! Я так и знал! У него ещё руки все ободраны до крови.

— Ты, парень, посмотри у себя в узелке. Если денег нет, что-нибудь взамен предлагай. Вроде в полицию тебя сдавать неохота, так что ты давай, поищи чего-нибудь.

Реми оглянулся на Капи. Тот стоял как придурок, с открытым ртом, со слезами на заспанных глазах. Реми тоже захотелось плакать. Он торопливо развязал свой узелок, достал оттуда пустую коробку от бэнто, новые ножницы и бритву.

— Немало для беспризорника!

— За две миски лапши, пожалуй, многовато будет. Хватит одной коробки от бэнто. А, старуха? Гляди, отличная новая алюминиевая коробка — так и сверкает!

— А ножницы и бритву пока спрячь. Ты, приятель, только за эти ножницы можешь выменять килограмма четыре мяса, так что побереги их.

Реми, ничего не говоря, убрал ножницы и бритву обратно в узелок и посмотрел на старуху.

— Ну ладно, так и быть! Только ты, паренёк, в другой раз будь повнимательней. И смотри не шали, а то нарвёшься на неприятность, — примирительно сказала старуха.

Реми слегка поклонился в ответ и на подгибающихся ногах побрёл прочь. Капи уныло поплёлся за ним. Шелудивая собака не хотела их отпускать и всё тёрлась об ноги, так что стоило зазеваться — и можно было рухнуть, споткнувшись о собаку. Дойдя до противоположного края площади, они уселись на тротуар, прижавшись друг к другу.

— Тут наши деньги не годятся… — прошептал Капи.

— Вроде бы… — вздохнув, сказал Реми.

— Что будем делать? Денег у нас, выходит, совсем нет, ни гроша. Можно попробовать вещи выменивать.

— Ага, — кивнул Реми.

Температура у него, наверное, была очень высокая. Всё вокруг кружилось и качалось. Только что съеденная лапша рвотным комком подступала к горлу.

— А всё-таки эти, с которыми мы сейчас разговаривали, хорошие люди. И всего-то нам ужин обошёлся в одну старую коробку из-под бэнто. Только хорошо бы ещё чего-нибудь поесть. Вон там печёную картошку продают. Может, попробуем обменять мыло на картошку?

— Ты что, не наелся ещё? Если так хочешь есть, иди сам. Я никакой картошки не хочу.

— Ладно, попробую. Разведаю, как там вообще…

Капи бодро вскочил и вернулся к лоткам. Собака пошла за ним. Реми обхватил голову обеими руками и закрыл глаза. Картошка, безденежье… Всё это было пустяками по сравнению со страхом, который его терзал: уж не холера ли это? Его тошнило, голова кружилась. Ему хотелось закричать: «У меня холера! Вызовите скорую помощь!» Интересно, как умер тот Реми, из книжки? В самой книжке про это не написано. Небось стал богатым, состарился и от инсульта умер. Самая обычная смерть. А лучше бы сюжет поменяли, и Реми умер бы от холеры, так и не успев встретиться с матерью. Вот он следует за кораблём «Лебедь», думает, что там его мама, пробирается на борт, а это оказывается холерная баржа. Бедный Реми заражается холерой и умирает на берегу реки. Капи охраняет его тело и поёт над ним прощальную песнь. А на настоящем корабле «Лебедь» ничего про это не знают, и он плывёт себе мимо того места.

— Всё вышло как надо! Доброй охоты всем, кто соблюдает Закон джунглей! Хотя я не знаю, какой там закон…

Капи, подошедший опять вместе с собакой, плюхнулся рядом с Реми и помахал перед его носом свёртком в грязном газетном листе. К горлу опять подступила тошнота. Отвернувшись, Реми пробурчал:

— Молодец! Ну и ешь себе!

— Ага! Я картошку очень люблю. Мне за кусок мыла дали целых три. Натуральный обмен — это очень интересно. Мне так даже больше нравится. Можно больше наменять, чем за деньги купишь. Капи принялся уплетать картошку. Собака уселась у его ног и ждала, когда ей бросят кожуру.

— Ну и обжора же ты! — устало заметил Реми.

Капи с набитым ртом не мог ничего ответить и только несколько раз утвердительно кивнул.

— Пойду в уборную, — сказал Реми, вставая, и побрёл к зданию вокзала, которое он видел словно в тумане.

Капи пошёл за ним, жуя на ходу картошку. Сзади трусила шелудивая собака. Здание вокзала было расцвечено фонарями — над ним словно поднималась радуга. Красные огоньки бегали в ночном небе по гирлянде лампочек слева направо, потом справа налево. Может быть, то были прожектора подъезжающих поездов. Беспрерывно раздавались объявления по радио и звучали, будто волчий вой вдалеке, гудки отходящих составов. Словно волки подавали весть Реми: «Скорее садись верхом на волка! Мы поведём тебя в далёкий чудесный край!»