Журден не устает повторять: «Чудес тут без счета, великое множество; и сдается мне, именно в этой Первой Индии начинается иной свет… Все чудесно в Индии, и поистине это иной мир». Вот характерный фрагмент из отчета доминиканца: «Скажу теперь об Индии Третьей. Говоря по правде, не был я в ней и не видел ее, но от тех, кто достоин доверия, немало наслышался я о многих тамошних чудесах. Истина, что в той стране тьма драконов, а у них на головах блестящие камни, называемые карбункулами. Драконы живут в золотых песках; растут они очень быстро, а из пасти выходит дух зловонный и тлетворный, густой, словно дым костра. Временами собираются эти драконы вместе и, распуская крылья, пробуют взлететь ввысь, однако по воле Божьей, а она безмерна, низвергаются, на свою погибель, в реку, вытекающую из рая. Везде окрест ожидают, когда наступит драконов час, и, приметив, что какой-то из драконов низвергается в реку, отсчитывают семьдесят дней, а затем спускаются к берегу, отыскивают кости драконовы, с которых давно уже сошло мясо, и забирают карбункулы, что сидят в черепах…»[3] В том же духе Журден повествует о птице рок, способной поднять слона, о единорогах, карликах, амазонках… Второе путешествие Северака в Индии окончилось для него трагически: в 1336 г. его насмерть забили камнями фанатики-мусульмане.

Но главным «соперником» Марко Поло стал францисканец Одорико Порденоне, который конкурировал с удачливым венецианцем как в протяженности своего путешествия на Восток, так и в чрезвычайном успехе своих путевых записок. В 1316–1330 гг. Одорико Порденоне побывал в Армении, Иране, Багдаде, Средней Азии, Индии, Тибете, Китае, посетил острова Ява и Суматра. Незадолго до смерти францисканец продиктовал свои записки под заглавием: «Восточных земель описание, исполненное братом Одорико, богемцем из Форо-Юлио, что в провинции Святого Антония». О необычайной популярности записок Одорико говорит уже тот факт, что до нашего времени дошло около восьмидесяти рукописных копий его книги на различных европейских языках.

Лейтмотив книги Одорико — приблизительно тот же, что и сочинения Журдена. Только францисканец особо старается подчеркнуть достоверность сообщаемых сведений. «Всего не перескажешь, а сообщу я немало такого, о чем узнают с моих слов впервые, и покажутся кое-кому мои вести ложными; да и сам я, коли не увидал бы воочию эти чудеса и своими ушами не услышал о них, вряд ли поверил, что подобное бывает взаправду». «И таких чудес, как в этих Индиях нет в целом свете. А пишу я лишь о том, в чем уверен сам и в чем нету меня никаких сомнений».

И вот, без тени сомнения почтенный францисканец сообщает, например, такое: «Слышал я, растут там деревья, которые родят мужчин и женщин, и человечки эти бывают с локоть величиной и к дереву прикреплены пуповиной; когда дует ветер, они живые, а если ветра нет, то засыхают. Правда, сам я подобного не видел, но слышал от людей, говоривших, что им случалось знавать такое». А вот что он наблюдал собственными глазами: «В этой стране встретил я черепаху, которая была больше купола церкви Святого Антония в Падуе. И много подобных же диковин там есть, да еще и такие, что если их воочию увидишь, то и поверить нельзя».

Здесь у читателя, видимо, возникнет вопрос: «Выходит, он сознательно врал?» Действительно, коль скоро человек утверждает, будто сам видел то, чего, как мы знаем, видеть не мог, то получается, лгал. Однако, думается, дело обстоит далеко не так просто. В Америке мы еще не раз встретимся с удивительным явлением, когда люди сообщали далекие от истины вещи, зная, что их проверят. Тоже сознательная ложь? Но тогда придется признать, что наши герои просто наивные дети. А это совсем не так. Осмелимся сделать предположение: ведь речь идет о людях, верящих в чудо и ждущих его; а когда человек безусловно верит в чудо и всей душой настроен его увидеть, то он, случается, и видит его «воочию». А к этому добавлялась характерная для эпохи средневековья манера выражения, склонность к преувеличению. Приукрасить факт вовсе не считалось зазорным даже в научном сочинении, и уж тем более это было позволительно, если речь шла о факте из ряда вон выходящем. Чудо просит гиперболы.

Наряду с упомянутыми книгами большой интерес вызывала также хроника флорентийца Джованни Мариньолли, епископа Базиньянского, совершившего путешествие на Дальний Восток в 1338–1354 гг. В своей хронике Мариньолли немало страниц посвятил описанию земного рая, так что у нас еще будет возможность процитировать почтенного епископа.

Но все названные сочинения затмила другая книга в том же жанре, однако весьма необычного свойства. Своеобразие этих путевых записок заключается в том, что написал их человек вполне оседлого образа жизни, кажется даже не выезжавший за пределы родного края. Бельгийский врач Жеан де Бургонь (ум. в 1372 г.), видимо, утомился от своей размеренной жизни и, будучи в душе, как говорится, романтиком, решил отправиться в дальние края на летучем паруснике своего воображения. И тогда он разложил перед собою книги путешественников и энциклопедистов (Одорико Порденоне, Винцентия Бовезского, Юлия Солина, Исидора Севильского и других), понабрал оттуда самых интересных и впечатляющих рассказов, да еще и приукрасил их, выдумал героя-путешественника — английского рыцаря по имени Джон Мандевил — и от его лица поведал обо всех его приключениях.

Надо признать, что Бургонь представил своего героя вполне убедительно: «Я, Джон Мандевил, рыцарь, хотя и небогатый, родившийся в Англии в городе Сент-Олбанс, отправился в море в год 1322 от Рождества Господа нашего Иисуса Христа в день святого Михаила; и, проведя долгое время в странствиях, увидел премногие разнообразные земли, страны, королевства и острова; и прошел чрез Турцию, Армению Малую и Великую, чрез Татарию, Персию, Сирию, Аравию, Египет Верхний и Нижний, чрез Ливию, Халдею и большую часть Эфиопии, чрез страну амазонок, Индию Малую и Великую и чрез многие острова, расположенные вблизи Индий, где живет множество разных народов, отличных нравами и законами, а также внешним обликом; и об этих землях и островах я и намереваюсь поведать вам». Нельзя не признать и того, что автор обладал несомненным литературным дарованием, рассказывал свежим, сочным языком и умел вставить живые убедительные детали в самые фантастические описания. Разумеется, далеко не все сведения в книге такого рода; есть и вполне достоверные, в особенности о Святой Земле.

Читатели книги сразу и безоговорочно, простодушно и единодушно поверили и в Мандевила, и в его необычайные приключения. Что же касается чудес, то в их достоверности убеждать не было никакой необходимости, поскольку все они уже были многократно описаны предшественниками.

Созданная около 1355 г., книга имела бешеный успех. Тут же были выполнены сотни рукописных копий; через несколько лет книгу перевели со старофранцузского на латынь, а затем на основные европейские языки. Ею зачитывались, ее использовали священники в проповедях, ее даже переложили в обширную поэму. А когда наладился процесс книгопечатания, последовало бессчетное количество переизданий, особенно в Англии, которая по праву гордилась своим прославленным путешественником. Вплоть до XVIII в. никто не смел усомниться в подлинности Мандевила, а на его записки ссылались как на достойный доверия источник.

А затем наступил век Просвещения, беспощадный по отношению к средневековым мифам, и Мандевилу пришлось с лихвой заплатить за свою былую славу. Автор книги был объявлен мистификатором и несусветным лжецом, а имя Мандевил стало чуть ли не нарицательным, сродни имени Мюнхгаузен.

И здесь мы считаем необходимым решительно вступиться за сочинителя книги. Что касается обвинений в мистификации, то описание вымышленного путешествия вымышленного героя — столь же древний литературный прием, как и сама литература. Еще более несправедливым представляется обвинение во лжи. Жеан де Бургонь не был лжецом, он был добросовестным компилятором и сообщал сведения, которым сам абсолютно доверял, а если он где-то чего-то присочинил и приукрасил, — так разве можно это ставить в упрек писателю?