Так же, как сделал бы мой отец.

Я вижу тот момент, когда осознание настигает его. Его лицо меняется от растерянности к гневу, а затем, к моему удивлению, смягчается смехом.

— Спекторий, — говорит он больше себе, чем мне. — Я мог бы догадаться, что вы так и подумаете.

— Ну? — требовательно вопрошаю я, не обращая внимания на его слова. Я даже не уверена, о чем спрашиваю, просто жду объяснений или, еще лучше, признания.

А затем он придвигается ко мне, сокращая расстояние, которое я оставила между нами. Мне больше некуда двигаться. Он хочет сбросить меня с вершины пирамиды, если я откажусь помочь спасти его народ?

— Да, — говорит он, наклоняясь ко мне. Я чувствую, как паника и что-то еще, чего я не могу назвать, охватывает меня. — И нет. — Его глаза опускаются на мои губы, и я чувствую, что мои щеки сейчас взорвутся от жара, заливающего их. Страх, что наши губы коснуться друг друга затмевает страх перед смертельным падением.

— Да, я действительно поднялся с вами сюда, чтобы завоевать вас, — тихо объясняет он. — Но не ради спектория.

И приближает губы к моим.

Затем ждет меня, застыв над моими губами, словно задает вопрос без слов. Он ждет меня, даёт знать, что мой ответ определит, будет ли это нашим первым поцелуем или его последней попыткой. Он ждет меня, маленькую Сепору, которая, дрожа, вот-вот свалиться с перил под палящим жаром его прикосновения.

Я заставляю ждать его слишком долго. Он отодвигается, всего на пару сантиметров, и слабый порыв охлаждающего воздуха пустыни заполняет пространство между нами. В этот момент мне становиться ясно, что целовать короля было бы глупой идеей. Что целовать фараона, врага моего отца, человека, который может разрушить мою родину и все в ней, было бы неразумно. Что целовать человека, который держит гарем, было бы бессмысленно.

Я осторожно отстраняюсь от него, чтобы не оскорбить, однако слежу, чтобы движения были конкретными и передавали моё решение. Я не поцелую короля Сокола.

Он одаривает меня самоуничижительной усмешкой, его глаза полны чувств, которые я не могу идентифицировать. Он чешет затылок, напрягая мускулы в руке.

— Мудрая, храбрая Сепора, — бормочет он. — Вы были достаточно храброй, чтобы сбежать от тирании в Серубеле, и достаточно храброй, чтобы спрыгнуть с моста Хэлф-Бридж, и достаточно храброй, чтобы противостоять жалким заигрываниям глупого мальчишки-короля. Я верю, что вы найдёте мудрость, чтобы решить загадку, которая разворачивается внутри вас.

— Загадку?

Он кивает.

— Загадку, которая мешает вам спасти нас от Тихой Чумы.

Он встает, протягивает мне руку и помогает подняться. Я разрешаю ему проводить меня в пирамиду, но там его способность принуждать меня к чему-то заканчивается. Я не могу и не позволю ему заставить меня создавать для него спекторий.

Не в том случае, когда эта самая пирамида может быть разобрана. Он ошибается; во мне нет загадки. По крайней мере той, которая имеет отношение к спасению жизней.

Для посылаемого в разведку Змея-Наблюдателя, который когда-то принадлежал самому главному генералу Серубеля, животное оказывается гораздо более ручным, чем я ожидала. Я не могу вспомнить, как генерал Хэлион называл его — если вообще когда-нибудь знала — поэтому решаю назвать его Доди. После того, как я много дней кормила его и заботилась о его отрастающих глазах, он, кажется, развил своего рода привязанность ко мне. Вот и сейчас, когда он видит, что я приближаюсь к его стойлу в импровизированной конюшне, построенной для него, он начинает беспокоится, бьет хвостом, как делала Нуна, когда я приходила, чтобы взять ее на прогулку.

Он много и взволнованно фыркает. Может это из-за простого седла, которое я принесла с собой и упряжи, которую я попросила сделать, пока он выздоравливал. Мы с Нуной были так близки, что у нас не было необходимости в седле и упряжи; она реагировала на давление моих ног на ее шее и словесные команды, которые мы изучили за время, проведенное вместе. Но с Доди мне придется начать с основ обучения — вернее, ему придется привыкнуть к новой наезднице. Основы, я уверена, он знает хорошо, так как упряжь и седло — стандартные военный аксессуары для Змея в армии короля. Но он явно понял, что может сегодня снова полететь. Доди немного меньше Нуны — Змеи-Наблюдатели в целом никогда не становятся такими большими, как Защитники — но он так же красив, как и она, и способен летать.

И я искренне надеюсь, что это так, ведь его глаза и рана от стрелы в брюхе уже хорошо зажили. Это была небольшая рана, но достаточная, чтобы вызвать падение; грубая мозолистая кожа живота защитила от глубокого проникновения стрелы.

Сегодня мы увидим, на что способен Доди, будет ли он реагировать на мои простые команды. Мы с Тариком прошли по Аньяру пешком; если мне удастся поднять Доди в воздух, я смогу увидеть всё это в полете и мне любопытно, будет ли вид таким же захватывающим, как с той пирамиды, несколько ночей назад.

Ах, та ночь. Ночь, закончившая чудесный день. Ночь, уничтожившая мой единственный шанс понять, каким был на вкус король Сокол. Облегчение и сожаление соперничают в этом вопросе за моё внимание, представляя причины почему мне стоило поцеловать Тарика или не стоило.

Но это не важно. Момент потерян, и больше такой возможности не представится. Король практически сам сказал это. Все дни с нашего визита в город он был чрезвычайно вежлив и, конечно, величествен, когда ему приходилось вести суд и на совещаниях с его ближайшими членами Совета. В те немногие моменты, которые появляются между нашими обязанностями, когда мы остаёмся наедине друг с другом, он ни разу не упомянул о той ночи, как и я, хотя, кажется, это стоит между нами, как будто что-то осталось нерешенным во время нашей прогулки в тот день.

Но нет ничего нерешенного. Мы не поцеловались. И в будущем не будем. И именно так и должно быть.

Тарику хотелось бы думать, что он не знает, почему ноги ведут его к новой конюшне Змея в дальнем конце западного двора, но ему не хочется приобретать привычку лгать самому себе. И поэтому он признает, что причина, по которой он сейчас приближается к конюшне — это длинные светлые волосы, серебристые глаза и безумно чувственные губы.

Но, конечно, он не признается ей в этом, а сошлётся на то, что хочет проверить, каких успехов она добилась в работе со Змеем. В конце концов, это животное может оказаться ценным активом для Теории, если действительно начнётся война, а за последние несколько дней ей удалось подняться на животном в воздух. «Это разумный повод прийти в конюшню», — рассуждает он, открывая дверь. «Разумный предлог, чтобы убедиться, что его новая помощница серьезно относится к своему наказанию и наслаждается им.»

Широкая дверь открывается со скрипом, и при каждом шаге Тарик поднимает небольшие облака пыли. Ему не нужно звать ее по имени, чтобы понять, что ее здесь нет, также как нет и Змея. В конюшне тихо, как в могилах пирамиды. Но он все равно проходит до самого конца, сдерживая разочарование; должно быть они вышли совсем недавно. В песке видны свежие следы, отпечатки человеческих ног и длинный след от хвоста, ведущие к тяжелой двери. Они уже улетели.

Все-таки это хорошо, решает он, закрывая дверь в конюшню. Время, проведенное с барышней Сепорой дает ему передышку от часто давящих обязательств, но, возможно, ему не требуется эта передышка. Возможно, вместо этого, он должен лучше сосредоточится на работе. Может дать Сепоре какую-нибудь другое задание, чтобы она не находилась всё время рядом с ним.

С другой стороны, возможно, стоит еще подумать об этом.

В то время как он двигается в сторону ближайшего входа во дворец, над ним мелькает тень, и с неба доносится женский смех.

— Ваше Величество, — зовет знакомый голос сверху. Он поднимает взгляд и видит Сепору, сидящую верхом на Змее. Она направляет животное, и оно летит по кругу над его головой. — Я не ждала вас, — взволнованно говорит она, в ее голосе слышатся радость. — Оставайтесь на месте. Я спущусь с ним на землю, чтобы вы могли на него взглянуть.