Все королевства жили и без спектория, напоминаю я себе. И опять смогут.

Когда вещество полностью застывает, я засыпаю яму и разглаживаю оставшийся мокрый песок, следя за тем, чтобы оставить следы, ведущие в том направлении, куда я продолжу своё путешествие. Ветер, бушующий в пустыне, не оставит никаких доказательств того, что на этом месте вообще кто-то возился, сметёт песок в естественную рябь, поднимающуюся к вершине бархана. Песок скроет белый свет, проникающий из ямы.

Я делаю глоток из фляжки и ещё раз сверяюсь с картой Теории, надеясь, что на этот раз что-то изменилось, и что я ближе к Аньяру, чем изначально думала. Но, пока я в Необитаемой Долине, меня ждёт ещё очень и очень долгий путь. На какой-то момент я безумно хочу вернуться домой, ведь пока я ещё ближе к уютному замку и Нуне, чем к своему новому дому в Кварталах низших в Теории.

Единственное утешение, что теперь я недосягаема для отца. Как и сказала мама, он никогда не заподозрит, что я направилась в Теорию, к его величайшему врагу, в королевство, разжигающее ненависть отца. Он ни за что не додумается искать меня в Кварталах низших, где до сих пор живут все рабы, освобождённые после старой войны.

И он никогда не догадается, что мне помогла мама. Для отца она всего лишь никому не нужная вещь, служанка со званием. Она делает всё, что ей говорят. Нет, она не будет перечить отцу. Было бы глупо думать, что она помогла мне бежать из-за материнских чувств, ей важна лишь судьба Серубеля. Отец подумает, что я из моей тюремной камеры, возвышающуюся над крутым обрывом, бросилась в реку Нефари. Он подумает, что я мертва.

Ох, если бы он только не был таким жадным. Если бы он довольствовался своим королевством вместо того, чтобы хотеть завоевать другие. Если бы он был благоразумным. Тогда мне не пришлось бы отправляться в это проклятое путешествие.

Тарик сжимает борт королевской колесницы и смотрит вверх на небольшое собрание туч над головой. Он знает, что они не прольются дождем, в Теории никогда не идет дождь, но кажется, что даже небеса признают великую утрату королевства — смерть короля Кноси.

Рядом с ним стоит напряжённый Сетос, его челюсти сжаты. Прошло много времени с тех пор, как его брат наносил на теле церемониальную золотую и серебряную раскраску королевской семьи. По сути, в последний раз это было на похоронах матери, и, будучи всего лишь маленьким мальчиком, он размазал её еще до того, как началось шествие к пирамидам.

— Ты точно пригласил только лучших бальзамировщиков? — шепчет Сетос.

Лошади проезжают по ухабистой дороге, и Сетосу тоже приходится ухватится за край колесницы.

Тарик останавливает взгляд на движущейся впереди, украшенной и позолоченной повозке, которая везёт тело короля к своему последнему месту назначения в Королевской Долине.

— Он хорошо сохранится на многие годы, — мягко говорит Тарик, зная, что нужно успокоить брата, но не уверен, насколько далеко должен зайти. — Без сомнения, до тех пор, пока не будет найдено лекарство от смерти.

Сетос кивает, как будто именно это он и хотел узнать. Если в пяти королевствах кто и сможет повернуть смерть вспять, так это их Целители. В течение столетий их Лицей собирал знания, и никакое другое королевство не могло сравниться с ними. И как только его отец испустил последний вздох, Тарик сразу же удвоил ресурсы, предназначенные для исследований Лицея — все средства, которые можно было выкроить у живых.

Но Рашиди доложил, что новая болезнь покинула стены дворцов, и сейчас распространяется среди высшего общества. Некоторые погибают быстрее, чем умер король, другим удается продержаться несколько дней дольше. Все сильно страдают. Все умирают, теряя кровь и жизненную силу на глазах своих семей.

Все же, болезнь не является заразной; слуги, ухаживающие за своими хозяевами и находящиеся рядом с больными, не заболевают.

— Странно, — говорит Тарик скорее себе, чем Сетосу.

Его брат искоса смотрит на него; разговаривать во время похоронной процессии было бы проявлением неуважения. Тарик склоняет голову перед притворством — в конце концов, его брат только минуту назад говорил сам — и следит за тем, чтобы оставшиеся мысли держать при себе. Кажется, язык тела Сетоса просит о молчании и о том, чтобы его оставили в покое. Он плохо переносит смерть отца и ничего не хочет слышать о симптомах, от которых страдал отец перед смертью и о том, что некоторые в королевстве, кажется, имеют иммунитет.

У самого Тарика не было времени на скорбь. После смерти короля Кноси он от одного заседания совета спешил к следующему. Его коронация была поспешной и неформальной процедурой, на которую не пригласили ни публику, ни окрестные королевства.

Если бы не Рашиди, он бы рухнул под давлением.

Рашиди продолжает возражать.

— Вы были рождены правителем, — настаивал он.

В это Рашиди искренно верит. Но у Тарика не было времени поправить ближайшего советника отца, который теперь стал его советником. У него даже не было времени для приличного приёма пищи. О чем не преминул громко напомнить ему желудок.

Сетос бросает на него взгляд, словно он сделал это нарочно, словно урчание живота заглушит вопли и рыдания собравшихся вдоль улицы людей, когда колесница проедет мимо.

Он вздыхает. Сетос справляется со страхом при помощи драки. Так было всегда, и, наверное, он ищет причину начать ссору с братом, пусть и королем. Тарик понимает, что, если его брату удастся продержаться на публике, не учиняя скандала, это будет удачей.

Настроение Сетоса склонно колебаться, словно шарнир, и уныние может моментально перемениться в радость, а за унынием почти всегда следует вспышка гнева. Это его единственный недостаток, насколько может сказать Тарик, но иногда этот недостаток может стать бременем. Даже его наставники жалуются. Но отец никогда не держал Сетоса на коротком поводке. Тарик тоже не собирается. И неважно, сколько стонов и воплей он услышит от совета.

Он позволит своему брату скорбеть по своему, при условии, что его сжатый кулак сегодня не приложится к челюсти Тарика.

Путешественник из меня никакой, решаю я, остановившись во второй раз за столько же часов, чтобы растереть ноющие ноги. Мои икры горят, потому что при каждом тяжёлом шаге приходится вытаскивать ноги из песка. Я ничего не ела три дня. Я бы выменяла спекторий, которого хватило бы на постройку одной из легендарных теорийских пирамид, на одно яблоко или кусочек копченого мяса. У меня опять закончилась вода, а это значит, что мне придётся выйти на берег реки Нефари, чтобы наполнить кувшин.

Река похожа на извивающуюся змею, шире в одних местах, уже в других. Она течёт прямо день или два, только чтобы потом начать петлять. Течение в ней сильное, плещущееся на поверхности. Иногда вода коричневая и грязная, а затем снова меняется на ярко-красный. Питьевую воду я беру только, когда она становится прозрачной, и это не означает, что на вкус она лучше.

В Реке Нефари живут Парани — злые существа с плавниками, перепончатыми лапами и человекоподобными лицами, которые предпочитают есть человеческую плоть. Я никогда их не видела, но слышала истории, и эти рассказы как будто из кошмарных снов.

В Серубели родители пугают детей историей о Рагане, мальчике, который отважился плыть по реке в одиночку. Пока его подзуживающие друзья смотрели с берега, он пересекал поток, стараясь не сильно брызгать, потому что боялся привлечь внимание Парани. Но прямо перед тем, как добрался до другого берега, он внезапно исчез с поверхности, как будто его затянули под воду. В считанные минуты два Парани выпрыгнули на берег к кричащим детям и швырнули в них скелет Рагана, который гремя костями, остановился у их ног. Единственной оставшейся плотью была кожа, которая прикрепляла волосы к черепу.