Политический эффект «Писем суконщика» был огромен. Афера Вуда провалилась; попытки правительства привлечь Свифта к судебной ответственности или арестовать его также потерпели крах, хотя он и не скрывал своего авторства. Дублинцы образовали отряд волонтеров для охраны «Суконщика». В «Стихах на смерть доктора Свифта» писатель с радостью вспоминал эту героическую пору своей жизни:
Была два раза названа
За голову его цена,
Но власти не нашли Иуды,
Кого прельстили б денег груды.
(Перевод Ю. Левина)
Из других многочисленных памфлетов, написанных Свифтом в защиту Ирландии, в историю мировой литературы вошло также как образец блистательного иронического обличения колониальной эксплуатации его знаменитое «Скромное предложение, имеющее целью не допустить, чтобы дети бедняков в Ирландии были в тягость своим родителям или своей родине, и, напротив, сделать их полезными для общества». По своему буквальному смыслу «скромное предложение» автора сводилось к тому, чтобы ввести употребление в пищу мяса годовалых ирландских младенцев: это-де пополнило бы ирландскую экономику новой доходной статьей, а вместе с тем радикально разрешило бы проблему нищеты, избавив страну от «лишних» голодных ртов. Написанное с нарочитой серьезностью, оснащенное множеством «аргументов», «скромное предложение», как было ясно каждому непредубежденному читателю, дышало между строк великим гневом. Призывая легализовать каннибальство по отношению к голодным, нищим детям ограбленной Ирландии, писатель-гуманист, в сущности, констатировал то, что уже стало печальным фактом: вымирание ирландского трудового народа, доведенного до последней крайности английскими колонизаторами. Столетием позже Теккерей возмущался свирепостью этой сатиры Свифта, но ирония писателя была ничуть не более жестока, чем сама действительность.
«Скромное предложение» было написано уже несколькими годами позже выхода в свет главного, итогового произведения Свифта — «Путешествия Гулливера». Но и «Письма суконщика», и вся история гласного и негласного участия писателя в борьбе за права ирландского народа имели огромное значение в подготовке этого сатирического шедевра.
В третьей части «Путешествий Гулливера» («Путешествие в Лапуту») описание летающего острова, обиталища короля, который по своему произволу может лишить находящуюся внизу страну и дождя, и солнечного света, забросать жителей камнями и даже, в виде крайней меры, раздавить и сравнять с землей их жилища, было воспринято современниками как аллегорическое изображение отношений между Англией и Ирландией. Однако этот важный эпизод был выключен из печатного издания «Путешествий Гулливера» и восстановлен уже много лет спустя по рукописной вставке в экземпляре, принадлежавшем другу писателя Форду. Речь шла здесь о восстании обитателей угнетенной страны, которым удалось, благодаря своему мужеству и единодушию, расстроить все деспотические планы короля Лапуты. Этот эпизод принадлежит к числу немногих страниц «Путешествий Гулливера», где утопия Свифта освещена отблеском надежды.
В целом сатира Свифта, как ни забавны взятые в отдельности многие описываемые в ней происшествия, как ни неистощима изобретательность лукавой фантазии автора, отличается суровостью, даже мрачностью, которая постепенно углубляется. Относительность человеческих суждений наглядно проявляется при перемене масштабов, когда Гулливер оказывается то среди лилипутов, то среди великанов. Как комично выглядят и придворные интриги, и международная дипломатия, и религиозные распри, когда ими занимаются крошечные человечки-лилипуты! Но, оказавшись сам своего рода лилипутом в Бробдингнеге, стране великанов, Гулливер смущенно обнаруживает, что в глазах просвещенного короля бробдингнежцев его мудрость «цивилизованного» англичанина кажется величайшим безумством, а советы насчет того, как лучше всего держать в подчинении свой народ с помощью усовершенствованной артиллерии, отвергаются с негодованием. «Выслушав мое описание этих разрушительных орудий... король пришел в ужас. Он был поражен, как может такое бессильное и ничтожное насекомое, каким был я (это его собственное выражение), не только питать столь бесчеловечные мысли, но и до того свыкнуться с ними, что совершенно равнодушно рисовать сцены кровопролития и опустошения как самые обыкновенные действия».
Именно в словах этого мудрого и доброго великана (напоминающего славного Гаргантюа Рабле) раскрывается заветная мысль Свифта о великом значении созидательного мирного труда: «По его мнению, всякий, кто сумеет вместо одного колоса или одного стебля травы вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине большую услугу, чем все политики, взятые вместе». Здесь автор непосредственно предвосхищает известный девиз Вольтера, провозглашенный впоследствии в заключении «Кандида»: «Будем возделывать наш сад».
Пребывание Гулливера в стране великанов разрушает множество иллюзий. Самые прославленные придворные красавицы Бробдингнега кажутся Гулливеру отвратительными: он видит все дефекты их кожи, ощущает отталкивающий запах их пота... А сам он, пресерьезно рассказывающий о том, как он отличился в сражении с осами, как бестрепетно рассекал своим ножом мух и как отважно плавал в лохани, начинает казаться и нам не менее смешным, чем бробдингнежцам, которые потешаются над этими его «подвигами». Сатирические краски сгущаются в третьей части «Гулливера» — «Путешествии в Лапуту, Бальнибарби, Глаббдодриб и Японию». Именно здесь просветительская критика всего сущего разумом обращается у Свифта и против самого разума. Лапута — страна мыслителей и ученых. Но все это — жалкие чудаки, ничего не смыслящие в жизни и настолько поглощенные собой, что для того, чтобы объясняться друг с другом, они вынуждены пользоваться услугами специальных «хлопальщиков», которые легонько стукают, выводя их из глубокомысленного забытья, надутыми воздухом пузырями то по уху, то по губам, то по глазам. Королевская Академия в Лагадо, которую посещает Гулливер, казалась современникам карикатурой на ученое Королевское общество; в этой главе действительно есть намеки на современников Свифта, в том числе и на Ньютона, с которым он имел свои счеты еще со времен дела Вуда (Ньютон взял на себя роль официального эксперта, удостоверившего «доброкачественность» вудовских медяков). Но сатира Свифта, конечно, отнюдь не сводилась к личностям. Некоторые из высмеиваемых им «прожектов», основанных на идее превращения материи и энергии, сейчас могли бы показаться не столь комичными, какими они были в XVIII в. Но Свифт был прав, показав отчужденность тогдашней науки от насущных, повседневных нужд и страданий простого народа.
В последней, четвертой части «Гулливера» — «Путешествии в страну гуигнгнмов» — Свифт окончательно разделывается с ренессансным представлением о человеке как «венце творения». Мудрым лошадям-гуигнгнмам удалось устроить свою республику куда лучше, чем людям любой из стран, известных Гулливеру, включая и его родную Англию. Правда, не следует забывать об ироничности всего повествования Свифта и приписывать автору полное согласие с уныло-аскетическими принципами общежития гуигнгнмов, которые не знают ни радостей любви, ни родительской нежности, могут попотчевать друг друга только овсянкой (как самым лакомым блюдом), не интересуются никакими «проблемами» и, уж конечно, не понимают шуток. Когда Гулливер перед отъездом из этой страны почтительно целует копыто своего четвероногого хозяина, принимая это за великую милость для своей жалкой двуногой особы, Свифт исподтишка смеется, конечно, и над Гулливером. Но как горек этот смех! И еще горше та альтернатива, которую предоставляет он здесь читателю, — выбор между скучными, но благородными и разумными лошадьми и одичалыми двуногими йэху, отвратительными, грязными, жадными, похотливыми и подлыми существами, в которых Гулливер со стыдом и отчаянием узнает себе подобных людей. Смысл образов йэху сложен. С одной стороны, они могут быть восприняты как злая карикатура на отвлеченный идеал естественного человека. Но с другой — в самом своем одичании они предаются с цинической разнузданностью тем хищническим страстям и вожделениям, которые порождены цивилизацией: йэху тщеславны, алчны, корыстолюбивы и умеют на свой лад не хуже придворных интриганов пресмыкаться перед власть имущими и обливать грязью тех, кто впал в немилость... Свифт не комментирует эти эпизоды, предоставляя читателю самому извлекать выводы из нарисованных им сатирических картин.