Проснулся от тычка в бок – рядом дрались, причём, судя по крикам и мелькающим теням, дрались все. Я закатился под телегу, дабы не перепало случайно по ошибке, стараясь вникнуть, кто, кого и за что бьёт. Потихоньку в свете еле тлеющего костра стал понимать, что приютившие меня мужики отбиваются от разбойников, промышлявших грабежом вот таких крестьянских обозов, везущих в Москву товар на продажу. Надо помогать, всё же мужики не погнали прочь незнакомца, даже покормили.

Улучив момент, я выскочил из‑под телеги и врезал ногой по причинному месту чужаку. Он выделялся среди обозных светлой рубашкой. Тот упал, засучил ногами и завыл. Как теперь разобраться в темноте – кто свой, кто чужой?

– Обозники, сюда, к телегам! – скомандовал я.

Тяжело дыша и отбиваясь от наседавших нападающих, ко мне пробились трое крестьян. Разбойников было больше. Выхватив у одного из мужиков оглоблю, я резко ткнул ею в лицо одному из нападавших. Раздался хруст костей и дикий вопль. Вторым тычком я врезал в живот ещё одной смутной тени, услышав в ответ сиплый выдох. Хорошо попал. Обозники тоже не остались в стороне и кинулись помогать.

Разбойники исчезли так же внезапно, как и появились. Мужики подбросили сучьев в костёр, мы огляделись. Двое обозников лежали с разбитыми головами; один был ранен, зажимал порез на руке, обильно сочившийся кровью. Я разжал руку – порез у раненого был глубокий, но кровь была тёмной и не пульсировала, слава Богу, артерия не задета.

– Бинт дай! – крикнул я.

Обозники уставились на меня, явно не понимая.

– Ну, материя есть какая?

Мужик задрал рубаху, оторвал от исподнего широкую полосу. Этим полотнищем я и перебинтовал руку.

На опушке лежало трое убитых незнакомцев. Мужики их осмотрели – тати проклятые, туда им и дорога. Для своих убитых выкопали яму и похоронили. Да и куда их везти – август, днём жарко, быстро завоняют.

Утомившись, присели отдохнуть.

– Как звать‑величать тебя, парень?

– Котлов Юрий.

– Спасибо, выручил, бо все полегли бы тут, подрастерялись мы маленько. Ратник?

– Нет, приходилось просто.

Не мог же я им рассказать, что драться научился в институтской секции.

– Откуда сам?

– Из Москвы, да давненько не был здесь, не знаю даже, ждёт ли кто, – продолжал врать я.

– Да, слыхали мы, пожар в Москве был ноне сильный, много домов погорело, даже сказывают – царский дворец и митрополичьи палаты сгорели; царю Ивану что – новые хоромы отстроят, холопов у него много.

– Это какому Ивану?

– Да ты что, паря, – Ивану Четвёртому, он помазан на царствие уж восемь месяцев как.

Прокололся я слегка, историю надо было лучше учить.

– А далеко ли до Москвы, мужики?

– Да нет, с утречка двинемся, а вскоре и Москва.

– А чего же вчера не дошли?

– Так за постой платить надо – за лошадей, за себя; где же денег взять?

Утром обозники снова сварили кашу с салом, мы не спеша поели. Крестьяне запрягли лошадей. Поскольку возничих не хватало, пришлось мне сесть на телегу и взять в руки вожжи. Ещё двух лошадей с телегой привязали уздцами к передним телегам. Так и тронулись.

Часа через два в облаках пыли въехали в посады. С обеих сторон тянулись убогие избы, кузнечные, гончарные, кожаные, столярные мастерские. Их можно было узнать даже по запаху.

Постепенно дома становились лучше, и вот мы въехали в городские ворота. Стражники взяли с каждой подводы по полушке, и мы вкатились в сам город. Я был разочарован – немощёные улицы, сбоку смердящие канавы, деревянные дома и пыль. Да и по размерам, как нынешняя Шатура, наверное.

Наш небольшой обоз проследовал на рыночную площадь. Здесь я тепло попрощался с попутчиками и отправился восвояси. Собственно, даже и не отправился.

Походил по торгу, посмотрел, что продают. Были здесь мясные ряды с висящими тушами свиней и коров, рыбные, с самым разнообразным товаром – свежей рыбой, вяленой, копчёной всех размеров, овощные, где торговали репой, капустой, свёклой, луком и морковкой. Вот картошки тут не было, видимо, не успел дойти до нас этот колумбов подарок. В тряпичных рядах рябило в глазах от многоцветия рубашек, штанов, платьев, отрезов.

По старым фильмам я думал, что все ходили в сером или чёрном. Ничего подобного – расцветки поражали разнообразием. Штаны и рубашки были красные, синие, голубые, фиолетовые, зеленые, самых разнообразных оттенков. В ряду кожевенников сапоги – мужские и женские, высокие и низкие, на каблуке и без, из любой кожи, тоже разных цветов, даже красные. Кирзовых вот только не было – изобретение сталинских времён.

Кожевенники, все как один, заинтересованно разглядывали мою куртку. А некоторые даже вышли из‑за прилавков и, поздоровавшись и испросив разрешения, рассматривали молнию и кнопки на рукавах. Цокали языками и под конец спросили:

– Чья работа?

– Турецкая. – Видя непонимание, я вовремя вспомнил, – османская.

– А‑а‑а, – с разочарованием вздохнули мастера. – Кожа у них отвратная, да вот застёжка интересная, только уж больно тонкая работа. Небось, дорого купил?

Я чуть не брякнул – сто баксов, да вовремя прикусил язык.

Ювелирный ряд удивлял тонкой работой, блеском камней и матовым сиянием золота и серебра. Молчаливые, серьёзные торговцы, окинув взглядом мою одежду, даже не делали попыток зазвать к своему прилавку. Одет я неподобающе, не выгляжу в их глазах кредитоспособным. Вывод: одеться надо по местной моде. Хорошо сказать – одеться, тут и подхарчиться не на что, в кармане только рубли да американские доллары, обе валюты ещё не существуют.

За ювелирным рядом пошёл оружейный. Мама моя, родной московской милиции на вас нет! На прилавках и в лавчонках лежало смертоносное железо – булавы, кистени, ножи, сабли, палаши, мечи, копья, рогатины, пики, простые и богато отделанные. Висели и стояли щиты, кольчуги, бахтерцы, куяки, шлемы всевозможные. Ей‑богу, глаза разбегаются.

Наверное, при деньгах есть смысл зайти сюда ещё. Как я заметил, у всех мужчин здесь на поясе висели два ножа: один маленький – обеденный, второй – здоровенный тесак. Надо бы и мне так.

Я вышел с торга – что мне здесь делать без денег? В толчее меня толкнули, я, в свою очередь, толкнул женщину с двумя корзинами; та неловко упала на бок. Корзины упали, одну в толчее тут же кто‑то ловко подхватил, и корзина исчезла. Я успел схватить вторую и помог женщине подняться. Пока она, ругаясь, отряхивалась, я стоял рядом. Наконец она привела себя в относительный порядок, и мы отошли от потока людей чуть в сторону. Извинившись ещё раз, я отдал ей корзину, сказал, что вторую кто‑то схватил и унёс.

– Да видела я, – с досадой произнесла она, – татей полно, грешным делом я подумала, что и ты из таких, да не похож. Ладно, Бог с ней, с корзиной – там только овощи были. За то, что уронил меня, неси корзину до дома, тяжела больно.

Придётся нести, виноват. Мало того, что женщину толкнул, пусть и нечаянно, так она ещё и корзины лишилась.

Шли квартала четыре, правда, длинных. Подошли к двухэтажному деревянному небольшому дому за забором. Женщина открыла ключом калитку, я вошёл во двор и перевёл дух, поставив корзину на землю.

– Заноси на крыльцо, помощник. Давай хоть квасом али сбитнем угощу.

Мы зашли в дом. Пока хозяйка ходила за квасом, я огляделся. Мужских вещей нигде не было видно, знать, вдова или незамужняя. Хотя откуда у незамужней свой дом?

Хозяйка вынесла корец с квасом, и я выпил. Хорош квасок – холодный, ядрёный, аж язык щиплет.

– Как звать‑то тебя, помощник?

– Юрием.

– А меня Дарьей. Чем на жизнь промышляешь?

Я смутился:

– Да пока ничем.

– А живёшь где?

– Жил в Москве, да давно дома не был; вернулся, а в Москве пожар был, многих домов нет, да и улицы нет.

Дарья оценивающе оглядела меня.

– Ко мне пойдёшь по хозяйству помогать? Вдова я, год как мужа схоронила; плохо бабе одной в доме: где забор поправить, где крышу подлатать, да и страшно одной по ночам.