В. И. Даль в своем «Словаре», давая слову аналогичное толкование, подчеркивает его тобольское происхождение.

В 1771 году В. Ф. Зуев, побывавший в Березовском уезде, описал одно такое капище с идолами: «Стоят в лесу, в маленьких, нарочито сделанных теремках, одеты в суконные малицы, всякими литыми оловянными, медными, железными фигурками снабженные, в пимах, и на голове венцы серебряные, вкруг их довольно накладено всяких домовых вещей, как чашек, ложек, ножей, рог с табаком безотлучно бывает и проч.». Несомненно, подобное зрелище производило неизгладимое впечатление и в пересказе способно было стать основой сказочного сюжета.

Казалось бы, все ясно с Ягой. Волею судеб издревле соседствовали русские с уральскими и обскими уграми, порой воевали, порой торговали, собирали ясак с покоренных, роднились и вместе охотились в дебрях. И общение не замедлило сказаться в культуре, песнях и сказках. Из заповедных шайтанских урочищ Югры в русские сказки переселили наблюдательные первопроходцы необыкновенную избушку на курьих ножках и разодетого в роскошную ягу идола с измазанным кровью ртом.

Все вроде так, да вот беда: не давала покоя фраза из сказки о Терешечке, взятая в качестве эпиграфа к этой главе. Не очень вязалось представление о Яге-идоле, который валяется, наевшись мяса Терешечки. Да и какая вообще надобность кататься-валяться под деревом после обжорства, вместо того чтобы отлежаться в покое? И кровожадность лесной старушки внушала глубокие сомнения, казалась привнесенной в русскую сказку откуда-то из знойных стран, с островов Океании, где голые людоеды под звуки там-тамов лихо отплясывают вокруг костра, на котором жарится соплеменник. А в наших умеренных широтах такого, кажется, не случалось.

Впрочем, доверие к народной памяти и убеждение, что сказка не что иное как размытый след давно ушедших в Лету событий, позволили предположить, а не может ли баба-в-яге иметь свойство раздваиваться или, наоборот, объединять два прототипа и самого идола Золотую Бабу и ее служительницу живую бабу-в-яге, жрицу и шаманку. Если это предположение верно, то и фраза «покатаюсь-поваляюсь» в сказке сохраняется не случайно, а, возможно, представляет частицу языческого колдовского ритуала, следовавшего когда-то за человеческим жертвоприношением.

Как ни странно на первый взгляд, лучше понять характер Яги помогла перестройка, которая пробудила активность неформальных объединений, приоткрыла полог секретности над многими страницами прошлого. Желание знать правду о нашей истории пробудило от долгого сна истинных патриотов страны. Когда-то разогнанные бериевским ведомством уральские краеведы объединились в попытке оживить былые традиции и возродить общество уральских краеведов. На их учредительную межрегиональную конференцию среди делегатов от клуба «Тюменская старина» случилось выехать и мне.

На подобного рода форумах главные события происходят за пределами душных конференц-залов, в кулуарах и фойе, где идет обмен адресами и информацией, завязываются знакомства, случаются замечательные встречи. Именно там, в прохладом университетском коридоре, у книжного лотка встретилась мне давняя знакомая и землячка, доктор исторических наук Лариса Павловна Рощевская, представлявшая краеведов республики Коми.

Моя мучительница Яга имела в тех краях кровные связи и близкую родню, а потому я постарался не упустить случая поделиться со специалистом своими размышлениями о плотоядных привычках коварной бабуси. Видимо, неуверенность и сомнения были написаны намоем лице, потому что внимательная Лариса Павловна поторопилась меня успокоить: «Прекрасные наблюдения! У вас интересная тема, поздравляю. Пусть вас не смущают неожиданные выводы по поводу языческого происхождения Яги и соответствующих обычаев. Имейте в виду, что языческий путь развития прошли все народы и человеческие жертвы богам приносили многие, в том числе и славяне. В Киевской Руси это делали в честь Перуна. Этот обычай нашел отражение и в былине о новгородце Садко, которого приносят в жертву морскому богу, чтобы успокоить море и спасти корабль. У вас есть заготовка доклада? Замечательно, тогда следует обязательно выступить — свои идеи надо обкатывать. Аудитория сегодня самая подходящая: и компетентная, и своя по духу. Так что не стесняйтесь и привыкайте к публике…»

Честно говоря, поднимаясь на кафедру для выступлений, я никак не надеялся увлечь взрослую аудиторию родословной Бабы-Яги. Однако уже после первых фраз обнаружилось, что скептические ухмылки исчезают, шепотки смолкли и огромный зал обратился во внимание. А когда установленный регламентом срок истек, аудитория единодушно согласилась отодвинуть долгожданный перерыв, чтобы дослушать до конца.

В перерыве меня нашел коллега из Екатеринбурга Юрий Дмитриевич Охапкин и посоветовал: «Попробуйте покопаться в наследии нашего земляка Носилова. Константин Дмитриевич был большим знатоком Севера и, сдается мне, у него должны найтись необходимые вам материалы. У меня как раз имеется список его работ — взглянуть не хотите?»

Удача явно следовала за мной по пятам. И вот я снова сижу в темной комнатушке межбиблиотечного абонемента и просматриваю бесконечные ленты микрофильмов с произведений Носилова. Неистовый исследователь Севера опубликовал в 1901 году в журнале «Русская мысль» очерк «Из истории Далекого Севера. Прошлое Обдорска». В нем автор собрал ряд преданий и легенд о быте аборигенов. Одну из небылиц, какими обычно потчуют доверчивых слушателей, рассказал Носи лову престарелый обдорянин:

— Разве действительно самоеды приносили человеческие жертвы? — спрашивает у него Носилов.

— Что вы! Это было у них самое обыкновенное. Не только жертвы, но и так просто зарежут человека и поедят его^{3}.

— Да неужели?

— Уверяю вас, поедят: так и сварят в котле и слопают, окаянные.

— Неужели?

— Уверяю вас… жертва — какая-нибудь несчастная сирота-девочка…

Следом Носилов пересказывает то ли быль, то ли вымысел об обдорском сотнике Какаулине, которому гостеприимный самоедский князек якобы принес на заклание свою юную дочь, не удовлетворившись подношением гостю одной только оленухи-важенки.

Вряд ли стоит упрекать Носилова в попытке публикации ради дешевой популярности у российского обывателя непроверенного материала. Нелегкая жизнь ученого-исследователя Севера и множество опубликованных работ служат достаточной аттестацией его объективности. О древних обычаях языческого Севера путешественник знал не понаслышке. Во время своей зимовки на Новой Земле Носилов написал один из самых страшных своих рассказов о жизни брошенных на произвол судьбы царским правительством ненцев.

Стихийные бедствия, болезни и падеж оленей, неудачный промысел и множество других причин могли поставить беззащитного перед могучими силами природы тундровика на грань жизни и смерти, когда не оставалось иного выхода, кроме человеческой жертвы.

Старый ненец Уучей рассказал путешественнику о страшном голоде, который однажды случился на Новой Земле, когда из-за долгой непогоды ушел зверь и кончились продукты. Голодная смерть грозила обитателям стойбища, и тогда шаман предупредил мужчин, что спасение — в человеческой жертве.

— Только это он сказал нам, — бабы завыли, присмирели и головы повесили, и девка завыла.

— Зачем завыла? — удивился я (Носилов).

— А затем завыла, что догадалась, что мы ее давить будем…

— Как давить? — не понимаю я и спрашиваю:

— А так — шайтану! В чуме никого не было подходящего: ребят нельзя, бабу тоже жалко, а девке все равно помирать — одна-одинешенька на белом свете.