Забота о безопасности не оставляла жителей Карфагена и внутри стен. Жилые дома поначалу ставили на расстояние полета стрелы от них (этот опыт впоследствии использовали римляне при строительстве военных лагерей), и многоязычная торговля "народов моря" и африканских племен кипела на площадях и рынках, раскинувшихся у самых стен. Арсенал Карфагена был таков, что им можно было вооружить несколько древних армий. В городе постоянно находились 300 слонов и 4 тысячи коней, оружия хватило бы на 200 тысяч пехоты.

С внутренней стороны к стенам города прижимались некрополи, в том числе и участки священных захоронений урн-ваз с жертвенным прахом — тофеты. Лишь впоследствии, когда город разросся внутри, жилые дома стали строить прямо над древними могилами (это характерно для многих городов, особенно современных), а кладбища вынесли за стены, на поля. В результате поздних культурных напластований эти могилы достались археологам. Так, в самом Карфагене остатки святилища со следами жертвоприношений — обгорелых детских костей — были обнаружены на глубине 6 метров. Эти маленькие каменные алтари-стелы высотой меньше метра, крошечные дольмены, то есть приставленные ребром друг к другу каменные плитки, сами по себе были священными оберегами карфагенян: ведь жертву отправляли к богу, как ходатая и заступника. Всего удалось найти около двух тысяч стел с грубыми изображениями, орнаментами и посвятительными надписями в честь богини Луны Танит (ее знак — треугольник, упирающийся нижним концом в крут) и Ваала-Аммона.

В самой верхней, центральной части города — цитадели — под названием Бирса стоял храм Эшму-Ну умирающему и воскресающему богу растительности, наделенному властью воскрешать мертвых. Символом Эшмуна было изображение змеи на шесте, позднее перекочевавшее в аптеки. К храму вели лестницы в 60 каменных ступеней.

Карфагенские боги были кровожадны и постоянно требовали жертв, предпочитая человеческие, а из человеческих — детские. И Молох ("мерзость аммонитская", — называет его Библия), и Ваал (он же Ваал-Зебул, то есть Вельзевул), и Мелькарт (буквально "царь города"), покровитель Тира, прибывший в Карфаген вместе с финикийцами, и богиня Луны Танит. В честь последней устраивался праздник, на котором девушки дрались друг с другом палками и камнями. Проигравшие и побитые считались нечистыми, то есть нарушившими целомудрие.

Человеческие жертвоприношения известны во всем мире: помимо магических и религиозных целей, ими контролировали рождаемость. Величайшие герои сами всходили на костер и приносили себя в жертву богам. В Карфагене все было так же и не совсем так. Непонятная нам тайна заключалась в договоре карфагенян с богами. Действо, совершаемое ими, скорее походило на «повязывание» богов нерушимыми обетами: привыкшие торговаться карфагеняне и здесь ни в чем себе не потакали, требуя, как при сделке, принесения соответствующих клятв вести себя честно и обмениваясь задатком.

С приближением ритуальной ночи во дворе храма на жертвеннике перед статуей бога разжигали огромный костер. Вокруг него собиралась огромная толпа мужчин и женщин. Детей стерегли прислужники и воины. Олигархи, суфеты, правители Карфагена толпились возле жреца. В руках они держали эмблемы республики — синие деревянные шесты с навершием в виде конской головы или сосновой шишки (карфагеняне верили, что Земля имеет форму сосновой шишки). В момент появления луны жрец делал знак рукой, после чего в костер бросали жертвы. Это были младенцы, летевшие в огонь из рук собственных матерей. Все они первенцы. Никто не волен был уклониться от этого ритуала (весьма распространенного у древних народов).

Такие таинства вызывали ненависть к Карфагену в античном мире, как и сам "дух Ваала и Молоха", хотя через обычай жертвоприношения прошли все народы, и в Европе совершались до позднего средневековья, а на островах Полинезии и в нашем веке. Однако грекам и римлянам они уже были непонятны и вызывали только чувство омерзения. Чтобы понять (тем паче осуждать) поведение карфагенян, надо смотреть на мир не сегодняшними, а их глазами. К слову сказать, прославленный Фемистокл перед битвой при Саламине (480 год до н. э.) принес в жертву олимпийцам трех знатных персов.

Финикийцы (или пунийцы) были первым народом, который масштабно воспользовался мореплаванием как средством наживы и решением политико-демографических вопросов. Греки всегда наступали им на пятки. Главными городами финикийцев были Тир и Сидон — центры морской торговли. Отсюда же отправлялись люди, по каким-то причинам вынужденные оставить родину и поселиться на новом месте. Место это уже было разведано торговцами, там, как правило, уже находилась небольшая фактория, которая с прибытием колонистов превращалась в город, на первых порах экономически зависимый от метрополии-основательницы.

Северо-западное побережье Африки к моменту появления Карфагена (историк Тимей относит это к 814 году до н. э., что подтверждается археологически) было уже основательно изучено и заселено финикийцами, которых влекли сюда плодородие почвы и выгодная торговля с кочевниками, но еще более — лежащая на другой стороне моря Южная Италия. На нее финикийцы смотрели, как позднее испанцы — на Перу или Мексику. Основание первой колонии — Утики — если верить Плинию Старшему, произошло в 1187 году до н. э. За ним последовали Лике, Лептис, Гадрумет, Гиппон и другие. (Позднее все они попали в определенную зависимость к Карфагену.) По преданиям, финикийцы построили здесь и на западном побережье Африки (за Гибралтаром) 300 городов и факторий на протяжении 30 дней морского пути. Мы не в состоянии ни принять, ни опровергнуть этот факт. Но вернемся к Карфагену (на пу-нийском — Картхадашт), название которого далеко не оригинально и переводится как Новгород.

Греческая и римская традиции единогласно приписывают основание Карфагена Дидоне (другое ее имя Элисса). Дидона жила в легендарные времена и была дочерью царя Тира. Когда брат Дидоны Пигмалион убил ее мужа Акербаса, она бежала с верными людьми и со многими сокровищами в Африку и купила у берберского царя Ярба землю, поросшую хвойными лесами, пробковыми дубами, мастиковым деревом, дикой оливой и лавром. Наглый, дикий и необузданный Ярб согласился уступить столько земли, сколько покроет бычья шкура. Дидона оказалась достойной дочерью своего народа: она нарезала шкуру тончайшими полосками и покрыла им довольно значительный участок земли, ставший впоследствии акрополем Карфагена и так и называвшийся — Бирса, что значит «шкура». О дальнейшей ее судьбе рассказывают разное. Греки — будто бы Ярб, осознав, какую глупость совершил, стал грязно домогаться Дидоны, чтобы хоть привычным для дикого кочевника способом победить хитрую пунийку. При этом со свойственной варвару прямотой он, минуя конфетно-букетную стадию знакомства, пошел в спальню царевны напролом. Тогда, спасаясь от домогательств Ярба и в память о любимом муже, Дидона добровольно взошла на костер.

Римляне же (устами Вергилия) рассказывают, будто бы она слюбилась с приехавшим из поверженной Трои Энеем. Тот поначалу не сопротивлялся ласкам, тем более незадолго до того он овдовел, но вмешались боги: Эней как раз таскал камни для постройки стен Карфагена, когда прилетел Гермес и приказал поспешить в Италию, чтобы стать предком римлян. Видимо, и Энею со временем Дидона порядком надоела. Во всяком случае, с богами он спорить не стал, хотя мог: все-таки сам был родным сыном Афродиты. Брошенная царица не вынесла тоски и покончила с собой, взойдя на костер.

Римская версия не выдерживает никакой критики, ибо между Троянской войной и основанием Карфагена прошло лет четыреста. Греческая выглядит куда правдоподобнее. Даже поступок Пигмалиона находит в ней себе оправдание. Известно, что в древние времена царская власть передавалась по женской линии: царем становился тот, кто женился на дочери предыдущего царя. Это явилось причиной того, что во многих странах на протяжении долгого времени наследники вынуждены были жениться на родных сестрах. (Так, например, всегда было в Египте, и даже последние династы из македонских Птолемеев вынуждены были поступать именно так. Знаменитая Клеопатра VII была кровосмесительным плодом в десятом поколении.) И вот Дидона, вероятно, опять же от всепожирающей страсти, выбирает себе суженого не из царского рода, а со стороны, какого-то Акербаса! Как должен был среагировать на это законный наследник Пигмалион? Устранить конкурента и вернуть любвеобильную сестру-принцессу в свой гарем. Логично в этой истории и добровольное восхождение на костер, если оно действительно было добровольным. Приехавшим с Дидоной пунийцам вряд ли хотелось, чтобы их царем стал берберский дикарь, при всех вычесывавший из головы вшей и тут же пожиравший их. Логичный вывод: чем иметь такого царя, лучше отказаться от царицы. А чтобы столь ценная жизнь не пропала даром (типичный расчет торгаша), надо сложить Дидоне жертвенный костер: пусть ее душа вознесется к богам и попросит долгих и счастливых лет Карфагену. Наконец, если в Карфагене когда-нибудь и существовала царская власть, то очень скоро (но при неизвестных подлинной истории обстоятельствах) она была заменена Советом десяти, вместе с которым управлял городом существовавший всегда Совет старейшин.