Сенат в Риме с тревогой наблюдал, как разворачиваются события в Африке, и в 147 году до н. э. был назначен новый главнокомандующий — Сципион Эмилиан. Он был внуком Сципиона Африканского, победившего Ганнибала в битве при Заме, и отличался невероятным честолюбием. Когда перед поездкой в карфагенскую армию Аппий Клавдий, с которым Сципион соперничал за цензорство, похвалялся, что сам он каждого римского гражданина приветствует по имени, а Сципион не знает почти никого, тот ответил:

— Ты прав, я старался не о том, чтобы всех знать, а о том, чтобы все знали меня.

Уже находясь в Африке, Сципион разжаловал одного юношу из всаднического сословия за то, что тот устроил богатый пир, подал к столу медовый пирог в виде города, объявил, что это Карфаген, и предложил наброситься на него и уничтожить. Юноша добрался до Сципиона и спросил, за что его разжалуют в простые легионеры.

— За то, что ты взял Карфаген раньше меня, — ответил Сципион.

Злость его вполне объяснима, так как накануне ему приснился дед и устроил что-то вроде выволочки. Пересказ этого сна сохранил Цицерон:

"Мне явился Сципион Африканский Старший с теми чертами, которые были мне знакомы скорее по его портретам, чем по смутным воспоминаниям раннего детства. Я узнал его и затрепетал, но он сказал: "Ободрись, прогони страх, Сципион, и запомни всё, что я тебе скажу. Видишь ли ты этот город, который я вынудил повиноваться римскому народу и который сейчас возобновляет старые войны с нами и не может успокоиться (и он показал мне Карфаген с возвышенного места, светлого и лучезарного, усеянного звездами)? Видишь ли город, который ты, еще почти простой солдат, пришел сегодня осаждать? Через два года, мой консул, ты его низвергнешь и завоюешь сам то прозвище, которое унаследовал от меня. Ты разрушишь Карфаген и достигнешь триумфа".

Он восстановил пошатнувшуюся дисциплину, изгнал из лагеря проституток и торговцев, разгромил отряды, действующие у римлян в тылу. Одновременно была построена система укреплений и плотин, которыми город оказался отрезан от внешнего мира. Когда в Карфагене начались голод и повальные болезни, был предпринят общий штурм. Шесть дней продолжались бои на стенах и улицах, приходилось брать с боем каждый дом, воевать с женщинами и детьми.

По решению сената город был стерт с лица земли уцелевшие жители проданы в рабство, а на землях Карфагена организована новая римская провинция Африка, поместья карфагенян перешли в собственность ветеранов пунических войн. Неисчислимая добыча осталась у государства. Управлялась эта территория римским проконсулом, который устроил свою резиденцию в соседней Утике.

Много веков спустя Герен по поводу разрушения Карфагена сказал: "Величие Рима было основано на каменной горе, величие Карфагена — на золотом песке".

(Надо сказать, что в 146 году до н. э. новые властители мира, римляне, словно с цепи сорвались. Отомстив карфагенянам, они вдруг вспомнили, что в Греции еще живы потомки ахейцев, которые когда-то разрушили Трою и вынудили их предка Энея мотаться по морям. Ахейцы в тот момент сплотились в Ахейский союз, желая освободить Грецию от римлян. Однако и тут силы были неравны: в битве при Истме в этом же году ахейцы были разгромлены. Консул Луций Муммий захватил и точно так же, как Карфаген, стер с лица земли древнейший и знаменитейший Коринф. Римские солдаты играли в кости на выброшенных из храмов картинах величайших художников и проигрывали друг другу скульптуры Фидия, Мирона и Поликлета.)

Но, прокляв Карфаген, римляне первыми и нарушили свою клятву. Сделал это, как ни странно, Гай Юлий Цезарь. В 44 году до новой эры он восстановил Карфаген как главную резиденцию римлян в Африке и назвал Colonia Julia Carthago. При его преемнике Августе город активно застраивался великолепными по красоте зданиями и разрастался. Особенно интенсивно велось строительство при Адриане и Септимии Севере. В 1 веке н. э. Карфаген превратился в город мирового значения, столицу древнего Магриба. Конечно, это уже был не тот, пунийский Карфаген: бал здесь правили римляне, бывшие легионеры и вольноотпущенники. Они построили типичный провинциальный город с цирком, амфитеатром и множеством храмов, позднее превращенных в христианские базилики.

Однако дух разрушенного Карфагена продолжал витать над новым городом. Этот призрак даже умудрялся мстить за себя. Первым пал правнук Катона — Марк Порций. Ровно через сто лет он, устав спасаться бегством от своего заклятого врага Цезаря, покончил жизнь самоубийством в Утике — ближайшем к Карфагену городе, тоже пунийской колонии. Прошло еще сто лет, и призрак Карфагена (скорее даже, Дидоны) отомстил, чуть ли не всем семьям патрициев и римских нуворишей, сделавших состояния на бедах его жителей.

Дело было так. Примерно в 63 году в Рим прибыл некий Цезеллий Басс, родом из вновь отстроенного Карфагена. С помощью подкупа он сумел пройти к властителю империи — принцепсу Нерону, в то время как раз закончившему с сумасбродством, но еще только начинавшему проявлять признаки сумасшествия, — и рассказал, что на своих землях он обнаружил пещеру не мерянной глубины, а в ней — неисчислимые груды золота, причем не в монетах, а по-старинному — в грубых слитках. Там же внутри есть и храм, стены которого сложены из золотых кирпичей, и колонны тоже из золота. По его, Цезеллия Басса, мнению, сокровища эти были спрятаны царицей Дидоной, основательницей Карфагена, дабы ее новый народ сразу же не погряз в лености и разврате и не стал легкой добычей окрестных и жесткосердных нумидийцев и троглодитов. Возможно, она думала и о черном дне Карфагена, который через семьсот лет и объявил Сципион Африканский знаменитой на весь мир фразой.

Денег у финикийцев всегда было не меряно, к тому же давно уже ходили легенды о зарытых и запрятанных в пещерах вокруг Карфагена сокровищах. И вообще, весь рассказ Басса показался Нерону правдоподобным: во-первых, потому, что он считал себя любимцем богов и ждал от них соответствующих милостей и подарков; во-вторых, потому, что Басс тоже был сумасшедшим, как выяснилось впоследствии.

Итак, они поняли друг друга без вмешательства врачей. Нерон даже не послал кого-нибудь из доверенных лиц с проверкой, но тут же велел снарядить триеры и посадить на них отборных гребцов, чтобы побыстрей добраться до Карфагена.

В это же самое время справлялись Неронии — праздник, аналогичный Олимпийским играм, только не в честь Зевса, а в честь Нерона. Ораторы, выступавшие там, изощрялись в раболепии, красноречии и лести на тему, что сама Мать-Земля возлюбила Нерона и римский народ паче других своих детей и одарила своими африканскими богатствами, которые подлые пунийцы пытались скрыть. Пропаганда была столь мощной, что в Риме не осталось ни одного здравомыслящего человека, все поверили в сокровища Дидоны. Не найти их уже было и нельзя, так как Нерон, не дожидаясь результата, истратил на игры в свою честь и раздарил любимчикам и народу весь остаток государственной казны. Он и раньше сорил народными деньгами без совести и устали, а тут траты его стали просто безудержны. При этом он всегда восхвалял Калигулу, который чуть ли не за год умудрился промотать многомиллиардное наследство Тиберия и Августа. "И ожидание несметных богатств стало одной из причин обнищания государства", — с грустью пишет Тацит.

Цезеллий Басс, прибыв на родину, с помощью прикомандированной к нему когорты преторианцев согнал местных жителей и деятельно принялся рыть землю их руками. Каждый раз, переходя на новое место, он клятвенно заверял, что именно здесь находится искомая пещера. Солдаты и крестьяне перекопали весь его надел на два человеческих роста в глубину, затем землю окружавших его соседей, затем — соседей соседей. Будь Басс поумней или не настолько сумасшедшим, он сказал бы, что виной всему колдовство и чары: соблазнили и не отдали. Он же ходил изумленный более других, пока однажды не заявил: