Он не знал, что было причиной таких резких перемен, но от этого не любил ее меньше. Королевы и богини в его представлении славились своими капризами. А Элеонора просто не могла так быстро забыть дом и оставить те надежды, которые она любовно лелеяла. Даже незначительные вещи могли напомнить ей о прошлом. На просторе полей она была намного счастливее, потому что трава и вереск в Йоркшире пахли так же, как и в Дорсетшире. Под открытым небом ей легче было притвориться, что она снова дома и все идет хорошо.

Вечером третьего ноября Элеонора стояла, дрожа от волнения, у своей красиво убранной кровати, когда Габи помогала ей снимать свадебный наряд. Комната была надушена и освещена затейливыми восковыми свечами. Между простынями брачного ложа были разбросаны лепестки роз — это Габи позаботилась о том, чтобы пышность всех обрядов была такой же, как если бы ее госпожа выходила замуж за лорда. Габи от души угостилась на свадебном пиру, который состоялся после венчания в церкви Святой Троицы, поэтому ее глаза блестели, а щеки разрумянились, когда она прислуживала своей госпоже.

— Вы выглядели, как королева, миледи, — сказала Габи, снимая красно-коричневое бархатное платье, отороченное мехом лисы. — Я всегда знала, что вы будете красавицей, но сегодня вы превзошли себя. Да и ваш муж тоже был очень хорош в своем свадебном наряде. Даже Жак сказал, что нам не придется стыдиться своего нового господина, хотя мы и работали на самого лорда Эдмунда.

Элеонора не прерывала ее, когда Габи помогла ей с остальным нарядом и нижними юбками. Наконец Элеонору облачили в ночную сорочку. Она почти не слушала Габи, потому что мыслями находилась очень далеко от собственной спальни. Осознавая, какой испорченной она выглядит, особенно в первую брачную ночь, Элеонора не могла не думать о том, насколько иначе все могло бы происходить, будь на месте ее мужа Ричард. Она бы не боялась, а ждала его с нетерпением любящей невесты. Она была бы горда и счастлива. Но сейчас, через несколько минут, порог этой спальни перешагнет Роберт, их оставят наедине, и последний бастион надежды рухнет. До конца своих дней она будет принадлежать только ему.

Габи вытащила шпильки из ее волос и расправила их по плечам, а потом взялась за расческу.

— Какая красота, дитя мое, жаль, что они всегда прикрыты. Зато теперь ваш муж увидит их во всем блеске, и он будет единственным счастливчиком. Мы должны надеяться, что он оценит, какой бриллиант ему достался. Вот, теперь ваши волосы гладкие и блестящие, как вороново крыло! Ну, бесценная моя, вот мы и готовы. Мне позвать их?

Элеонора закусила дрожащие губы, и Габи коснулась ее ободряюще.

— Не бойтесь, — сказала она. — Помните, что он тоже молод и, наверное, нервничает. Вы должны помочь друг другу.

Элеонора импульсивно обняла свою добрую няню.

— О Габи, — произнесла она, — что бы я без тебя делала? Я просто не вынесла бы этого.

— Не желаю даже слушать, глупышка! Тем более, что старушка Габи здесь. И никогда вас не покинет. А теперь станьте прямо, моя дорогая, и я позову их.

Роберту прислуживали его лакеи, он вошел, облаченный в ночную рубашку, в сопровождении своего отца и других свадебных гостей. Неспешно и торжественно пару препроводили к ложу. Сидя рядом, они поочередно пригубили вина из приветственного кубка, пока их отец произносил благословение, а гости, смеясь, делали громкие замечания, которые, к счастью, Элеонора не могла понять, так как они говорили на своем северном наречии. Зато Роберт их прекрасно понял, и, хотя смеялся со всеми, краска отлила от его щек.

Морланд, разомлевший от вина и эля, похлопал сына по спине и ткнул пальцем в свою невестку, сидевшую рядом не улыбаясь, но и не плача.

— Она выглядит, как снежная королева, парень, — сказал Морланд. — Тебе придется ее немного растопить. Сделай свою мужскую работу. — Он мягко склонился над сыном: — Я купил тебе знатную овечку и привел ее прямо к тебе. Теперь уж твой черед поработать. Подари ей ласку, а она за это одарит тебя хорошенькими ягнятами.

Он выпрямился и поднял над головой выпитый кубок:

— За сына! За будущего сына! — закричал он, и гости присоединились к нему со здравицами и смехом. Новобрачные легли, занавеси были плотно закрыты, и гости вышли из комнаты, чтобы продолжить веселье.

В спальне тем временем воцарилась гнетущая тишина. В темноте задрапированной кровати молодая пара лежала, не прикасаясь друг к другу и храня молчание. Было так тихо, что они слышали собственное дыхание. В голове Роберта продолжали звучать слова его отца: «Подари ей ласку». Для него Элеонора уже была воплощением ласки и чудесной женственности. Он обожал ее до безумия, кровь в его жилах лихорадочно кипела только при одном упоминании ее имени, но тем не менее он чувствовал собственную незначительность и никчемность. Роберт не мог найти в себе смелости даже коснуться ее. Он, такой простой и земной. И она, ангел во плоти. Но он желал ее, желал страстно, до дрожи. Мысль о том, что она, белокожая и черноволосая, лежит рядом с ним, приводила его в неистовство. Роберт застонал, снедаемый этой внутренней борьбой.

Элеонора безучастно ждала. Она не могла избежать своей злой судьбы, но и не собиралась принимать ее как должное. Внутренне она сопротивлялась, не желая признать в этом неуклюжем фермере своего мужа. Он мог и должен был, согласно закону, взять ее тело, но даже такую малость он получит, не согретый ее душевным теплом. Элеонора была непреклонна в своем решении не идти ни на какие компромиссы с собственным сердцем. Она сохраняла спокойствие и удивлялась, почему он ничего не предпринимает. Элеонора знала, чего следует ждать, но чего ждал он, было выше ее понимания. В затянувшейся тишине напряжение нарастало все сильнее.

— Ну? — спросила она наконец. Ее голос прозвучал в безмолвии спальни так неожиданно, что напугал их обоих.

Роберт откашлялся, но все еще не мог вымолвить ни слова. Элеонору охватило раздражение. Чувствуя себя глубоко несчастной, она желала только поскорее пройти через уготованное ей испытание.

— Ну? — повторила она. — Станем ли мы наконец мужем и женой? Или вы не знаете, что от вас требуется?

Слова Элеоноры ужалили Роберта. Снедавшее его волнение стало невыносимым, а ее грубость разозлила его и окончательно лишила душевного равновесия. Сцепив зубы, он бросился на нее, почти придушив весом своего тела. Яростно разрывая ее сорочку, он отдался грубой страсти. Она же не отдавалась ему в любви, между ними не пробежало ни искры тепла. Он причинил боль и ей, и себе. Он бился над ее телом, как птица, которая хочет вырваться из клетки.

Глаза Элеоноры наполнились слезами, но она не проронила ни звука, закусив губу до крови. Когда боль стала невыносимой, он вдруг издал странный протяжный стон, и внезапно все завершилось. Он опустился на нее, обмякший и безжизненный, хотя она и чувствовала, как вздымается его грудь, словно ему нечем дышать. Это все? Она пребывала в мрачных размышлениях. Неужели это происходит так? Казалось, случившееся доставило ему такую же боль, как и ей. Ее готовили к тому, что брачная ночь будет совершенно другой. Через мгновение он оставил в покое ее тело и бросился на противоположную сторону кровати, лег лицом вниз и закрыл голову руками, словно прячась.

Его состояние, вызванное стыдом и унижением, было близко к отчаянию. Желание, любовь и страх, захватившие его, как лавина, ослабили в нем мужчину. Гнев зажег его кровь лишь на мгновение. Овладев ею без нежности, он заставил страдать самого себя. Прикрыв лицо, он хотел одного: пусть земля разверзнется под ними поглотит его навсегда, чтобы похоронить это горькое разочарование и забыть ощущение слабости. Однако после того как первый приступ эмоций утих, он вдруг понял, что Элеонора переживает не меньше, чем он. В тишине явственно слышался ее плач.

— Перестань плакать! — воскликнул он в волнении, поворачиваясь к ней и протягивая свои дрожащие руки. Ее тело было напряжено, но, когда он погладил ее волосы, а затем плечи, она начала оттаивать. Осмелев, Роберт, наконец решился обнять ее. «Не плачь!» — умолял он ее снова и снова.