«Мне сказали, – говорит Эванс-Причард, один из тех европейцев, которые в последние годы ведут большую работу по восстановлению истинной картины древности, – что, поскольку цель войны заключалась в том, чтобы заставить противника отступить, обе стороны старались по мере возможности избежать ненужных потерь. Дело доходило до того, что каждая сторона обычно избегала полностью окружать противника, ибо, как считалось, если ему некуда будет отступать и надежда на спасение исчезнет, он будет бороться до конца, решив дорого продать свою жизнь.

Поэтому азанде оставляли в тылу противника проход. Более того, существовало правило, согласно которому сражения начинались примерно в четыре часа дня, чтобы сторона, которой изменило бы военное счастье, могла отступить под покровом темноты». Последнее условие, добавляет Эванс-Причард, часто не соблюдалось.

Не нужно, разумеется, воображать, будто Африка до прихода европейцев была царством безбрежного милосердия и света. Просто военные обычаи у африканцев были сравнительно более мягкими, чем у европейских завоевателей. И хотя такая мягкость проявлялась далеко не всегда – например, Вазимбо, разграбивший Килву во времена португальцев, пользовался репутацией весьма свирепого воина, – чаще всего это было именно так.

Все то, что было разрушено в Африке и после разрушения позабыто, впоследствии оказалось весьма трудно восстановить. Если первые португальцы думали об Африке, как о стране священника Иоанна, золота Офира и царицы Савской, как о сказочном континенте с несметными богатствами, то европейцы, появившиеся здесь впоследствии, ударились в другую крайность. Африка стала для них страной дикарей, страной моральной и умственной отсталости, страной наивности и порока.

В 1518 году португальцы отпраздновали в Риме посвящение в сан епископа первого африканца – Энрики из Конго, сына царской африканской четы. Португальцы внесли в племенной феодализм государств Конго всю ту гамму условностей феодальной и аристократической иерархии, какая существовала у них на родине. Судя по королевским архивам, подобная мера казалась им вполне естественной и оправданной: если африканцы, по их мнению, и отличались от европейцев, то вовсе не значило, что они достойны порицания. Но потом времена изменились. Почти через 400 лет (а эти столетия были в основном столетиями работорговли) в мире утвердилось мнение, будто африканцы не имеют своей истории и, беспомощные, пребывают в варварской нищете.

Нарушение торговых связей через Индийский океан, упадок африканских портов, работорговля, колониальные завоевания и многое другое скрывали от нас прошлое Африки. Только сейчас мы начинаем различать контуры ее истории. Но правильно ли будет, изучая африканскую историю, обращаться за свидетельствами к этим прибрежным городам-государствам и царствам? Может быть, их история принадлежит не Африке, а арабам?

До недавнего времени считалось само собой разумеющимся, что исчезнувшие города восточного побережья Африки принадлежали не африканцам, а арабам. Покойный Реджинальд Копленд – автор известной в Англии работы о Восточной Африке – советует своим читателям «считать цепь прибрежных колоний и их культуру арабскими». Он допускает известную степень персидского влияния, но утверждает, что роль Африки в развитии их культуры была ничтожной. Этой точки зрения придерживается еще немало людей, хотя ряды их постепенно редеют, так как сведения, полученные в результате археологических исследований последних лет, поставили под вопрос персидское влияние и пролили достаточно яркий свет на роль Африки в развитии этого района. Правда, в пользу общепринятого мнения об арабском происхождении городов говорит немало доводов. Оживленная торговля, с которой познакомились первые португальцы, по сообщению Барбоши, имела космополитический характер: в ней участвовали индийцы, персы, арабы (Барбоша называет их «белыми маврами») и африканцы различных племен. Правда, в ней явственно слышался арабский акцент.

Даже сейчас, когда археология делает только первые шаги в исследовании этого вопроса, мы можем представить себе прежний блеск исчезнувшей культуры побережья. «Методы здешних торговцев, – пишет Барбоша, которому довелось побывать на побережье еще до того, как португальцы нанесли африканским городам смертельный удар (обо всем виденном он обычно ведет повествование в прошедшем времени), – заключались в следующем: они приезжали в Софалу на маленьких судах, под названием zambucas, из королевств Килва, Момбаса и Малинди и привозили в большом количестве хлопчатобумажные ткани – белые, синие и пестрые. Кроме того, у них были шелка и множество бус серого, красного и желтого цвета. Такие товары завозились в эти королевства на огромных судах, приплывавших из великого индийского королевства Камбей».

Они заключали сделки (здесь Барбоша переходит к Адену в Южной Аравии – величайшему из всех арабо-африканских торговых центров, который до сих пор еще не исследован археологами), торгуя хлопком, наркотиками и драгоценностями. Такие товары, как морской жемчуг, сердолик, опиум, медь и ртуть, киноварь и крапп, розовая вода, шелковые ткани, цветные ковры из Мекки, золото в слитках, золотые монеты, золотая проволока, рис, сахар, кокосовые орехи, лак, сандаловое дерево, алоэ и мускус, «расходились в таких количествах, что эта торговля по праву считалась более обширной и более богатой, чем в любом другом районе мира».

И хотя эти торговые города африканского побережья давно исчезли, до нас дошли свидетельства их блестящей истории. Развалины города Куа, куда в 1955 году Мортимер Уилер пробрался через заросли густого кустарника, занимают не менее 35 акров. На этой территории стоял дворец, более 30 каменных зданий и семь мечетей, здесь было три кладбища. Эти руины на небольшом островке Юани, неподалеку от более крупного острова Мафия, были скрыты от людей с тех пор, как полтораста лет назад город разрушили пришельцы с Мадагаскара. В Сонго Мнара – другом городе, который, по-видимому, был основан в XIII веке, Мэтью обнаружил «полудома, стоявшие на столбах с вырезанными в них желобами, и залы с потолками, выгнутыми в виде арки и выложенными круглой черепицей».

Сюда, как мы уже видели, доставлялись различные товары и предметы роскоши со всего восточного мира. Барбоша описывает индийский город Рейнал, лежавший немного севернее Сурата. Это блестящее описание вполне применимо к прибрежным африканским городам. Оно раскрывает нам характер медленно развивавшейся цивилизации, выросшей на берегах Индийского океана. Мавры, которые населяют Рейнал, пишет Барбоша (он закончил свою книгу примерно в 1516 году), «живут в богатстве и роскоши, они отличаются благородством происхождения и имеют кожу светлого оттенка. В парадных комнатах своих домов они устраивают вдоль стен полки, так что комната напоминает торговую лавку. На полках множество прекрасных и богатых фарфоровых изделий самого нового стиля».

Подобную же картину можно было наблюдать во дворцах правителей и домах богачей Килвы, Куа, Сонго Мнара, Момбасы, Малинди и других городов. У них были сосуды из Султанабада и Нишапура, прекрасные по цвету и форме статуэтки, изображающие персидских джиннов и принцев и выкрашенные пастелью ярких тонов, под названием minai, китайский фарфор эпохи Сун, огромные чаши и украшения эпохи Мин, а также бусы и драгоценные камни из Индии, статуи и статуэтки из золота и слоновой кости, ювелирные изделия и медь, ковры Ближнего Востока и Мекки. Все это выставлялось для продажи и закупалось для украшения домов.

Водоворот жизни, бурлившей в приморских городах Африки, помогает объяснить, почему первые путешественники из Европы и Средиземноморья столь расходились во мнениях относительно народов, населявших эти города. В настоящее время мы можем прийти к более правильным выводам на этот счет.

Древнейшими из известных нам неафриканских колонистов этого древнего Азанийского берега греко-римского мира были богатейшие торговцы Южной Аравии. Они вели свою родословную от царицы Савской и некогда возглавляли торговые караваны Тира и Таршиша. Они появились здесь, как свидетельствуют памятники, руководствуясь исключительно интересами торговли и не помышляя о добыче или завоеваниях. Они приходили хотя и не часто, но более или менее регулярно. Они старались понравиться местным жителям, изучали языки побережья, брали в жены местных женщин и создавали здесь торговые пункты. К середине I тысячелетия до н. э., а возможно и раньше, они стали вносить в культуру побережья арабские элементы.