Персы в тот день дрались до самозабвения храбро, тоже понимая всю важность момента. Кроме этого каждого из них подстегивал и страх: ведь наблюдавший за ходом боя с берега Ксеркс мог смотреть на каждого из них.

Сам Геродот, оставивший нам наиболее полное описание Саламинского сражения, признает, что «сказать точно, как дрался тот или иной воин, нельзя».

Персидские корабли, находившиеся в первой линии и принявшие на себя первый и самый мощный таранный удар греков, теряя весла и черпая пробитыми бортами воду, подались вспять. Находившиеся же за ними, наоборот, всеми силами стремились протиснуться вперед, чтобы, совершив подвиг, быть замеченными царем и получить вожделенный царский подарок. Теснота и сутолока быстро привела к тому, что напирающие столкнулись с отходящими. Все кричали, ругались и угрожали друг другу, однако никто ровным счетом не мог ничего сделать для исправления положения. Огромное и несуразное скопище беспомощных кораблей увеличивалось с каждой минутой, и грекам теперь оставалось только избивать их со всех сторон, что они успешно и делали. Это было уже, по существу, началом конца. Ближе к вечеру среди персов начала нарастать паника, и корабли их кинулись на всех веслах из пролива, тараня и топя в полнейшей неразберихе друг друга.

И снова обратимся к поэзии Эсхила. Вот его описание Саламинского боя:

К удивлению и неожиданности для многих, наиболее эффективно отбивался от греков отряд царицы Артемисии. И снова предоставим слово Геродоту: «С Артемисией же приключилось вот какое событие. Когда царский флот уже пришел в великое расстройство, аттический корабль пустился в погоню за кораблем Артемисии. Корабли союзников шли впереди ее корабля и невольно мешали его отступлению. Тогда Артемисия стремительно бросилась на союзнический корабль калиндян, на котором плыл сам царь калиндян Дамасифим. Неизвестно, затаила ли Артемисия злобу против него еще на Геллеспонте, или это произошло случайно, но она потопила его корабль. Увидев это, командир аттического корабля принял ее корабль за эллинский, а может быть решил, что он перешел на сторону эллинов, поэтому прекратил преследование и направился к другим кораблям».

Так Артемисии удалось спастись и снискать еще большее расположение Ксеркса, который, наблюдая за ходом битвы, заметил ее нападающий корабль. Кто-то из его свиты отметил: «Артемисия потопила вражеский корабль».

Царь спросил, действительно ли это сделано Артемисией, приближенные подтвердили, потому что прекрасно знали отличительный знак ее корабля. Погибший корабль сочли вражеским. Артемисии сопутствовала удача во всем: с калиндийского корабля никто не спасся — обвинять ее было некому. Ксеркс, пораженный мужеством этой женщины, сказал: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!»

Когда персидский флот повернул вспять и попытался вырваться из пролива, ему устроили засаду. Персы попали в два огня. Сзади их гнали и топили афиняне, впереди поджидали эгинцы. В одном из боев при прорыве через ряды эгинских кораблей погиб и младший брат Ксеркса Ариабигн. Смерть командующего флотом еще больше способствовала возникновению паники. Сколько-нибудь организованное отступление в какие-то минуты превратилось в повальное и всеобщее бегство, когда каждый думал уже только о себе.

В это время, пользуясь всеобщей неразберихой, большой отряд гоплитов во главе с Аристидом успешно переправился под самым носом у деморализованного неприятеля с Саламина на островок Пситаллию, где и перебил всех находящихся там персов. Затем гоплиты занялись пленением приплывавших туда персов с потопленных кораблей, которых как скот копьями сгоняли в большие кучи.

Фемистокл в течение всего боя неизменно был в первой линии атакующих триер, личным примером вдохновляя соотечественников. Преследуя неприятеля во главе своих сил, он сошелся на контр курсах с триерой Поликрита. Эгинцы Поликрита в этот момент как раз добивали команду большого сидонского корабля. По чистой случайности именно на этом корабле находился и ранее плененный персами доблестный эгинец Пифей, который и был освобожден. Помня извечное недоверие Фемистокла к эгинцам, Поликрит прокричал афинскому наварху:

— Теперь ты видишь, Фемистокл, сколь сильна у нас любовь к Отечеству!

— Я беру все свои слова обратно! — отвечал ему с палубы триеры афинский флотоводец.

«Эгинцы, — пишет Геродот, — а за ними и афиняне стяжали себе в этой битве величайшую славу. Особенно отличились эгинец Поликрит, афинянин Евмен из Анагирунта, Аминий из Паллены, преследовавший Артемисию. Знал бы Аминий, что Артемисия находилась на этом корабле, он, конечно, не прекратил бы преследования, ведь за поимку ее живой была назначена награда в 1000 драхм. Ведь афиняне были страшно озлоблены тем, что женщина воюет против них.»

В панике отступления несколько финикийцев, корабли которых были уже потоплены, сумели добраться до берега и упасть к ногам Ксеркса.

— Мы потерпели поражение и потеряли свои корабли исключительно из-за предательства подлых ионян! — сообщили они царю царей.

— Что ж, — сказал Ксеркс — Предатели получат свое сполна!

В это время прямо под берегом, где восседал в кресле персидский царь, разыгрался один из эпизодов огромного сражения. Быстрая самофракийская либурна ионян смело контратаковала и точным таранным ударом в борт потопила аттическую триеру со всей командой. Однако почти сразу же еще не успевшая развернуться для маневра либурна была сама атакована эгинским кораблем и уничтожена не менее точным ударом медного клыка-тарана. Но, не растерявшись, ионяне стали метко метать дротики в своих собратьев греков, а затем в отчаянной атаке отбили и всю триеру.

Увиденное восхитило Ксеркса.

— Какая смелость! Какая преданность моему делу! — говорил он окружающим. Уверовав в мужество союзников ионян, Ксеркс немедленно обратил весь свой гнев на стоявших неподалеку жалобщиков финикийцев, которые были тут же обезглавлены.

Тем временем бежавшие с поля боя коринфяне уже миновали святилище Скирады, что на Саламине, когда навстречу им вышло какое-то небольшое парусное судно. Как выясняли впоследствии, его никто и ниоткуда не посылал, то был знак богов. Когда судно приблизилось с триерами коринфян на голосовую связь, с него прокричали:

— Адимант! Ты обратился в бегство, предательски покинул эллинов, а они сейчас одерживают блестящую победу над врагом!

— Я не верю ни единому вашему слову, ибо знаю точно, что сейчас персы добивают последних, и мой флот — это последнее, что еще осталось у Греции! — отвечал им трусливый Адимант.

— Если не веришь, то возьми нас заложниками и предай смерти, если мы окажемся не правы! — прокричали с неизвестного судна.

Поняв, наконец, что он ошибся в своих расчетах и теперь единственное, что остается — это успеть хотя бы к финальной части боя, чтобы потом можно было сказать, что и он дрался, Адимант повернул свои корабли обратно к месту схватки. Однако как ни торопились коринфские гребцы, принять участие в бою они уже не успели. Все было уже кончено до их подхода. Это, впрочем, нисколько не помешало впоследствии коринфянам сочинять рассказы о том, что они были в числе самых храбрейших героев Саламина.

Несмотря на ожесточенные рукопашные схватки на палубах сходящихся бортами кораблей, потери эллинов были многим менее потерей персов. Греки все поголовно умели прекрасно плавать, а потому упавшие за борт тотчас забирались обратно на борт ближайшей триеры, с тем, чтобы продолжить бой, или плыли к песчаным отмелям Саламина. Персы ж и их многочисленные союзники плавать в подавляющем своем большинстве не умели совсем, а потому падение в воду было для них равносильно смерти. Вскоре вся водная гладь пролива была уже буквально забита телами утонувших. Остатки персидского флота медленно вытягивались из пролива. По существу это был уже не флот, а огромное скопище предоставленных самих себе избитых корабельных остовов.