От их вида у меня заболел желудок, и я перевел взгляд на небо. Ничуть не лучше — порядочным небом это не назовешь: ничего нельзя разглядеть. Везде что-то копошилось, и цвет был какой-то не такой, раздражающий, как на некоторых абстрактных картинах. Я снова стал смотреть на наши жертвы, казавшиеся по сравнению с этим “небом” почти нормальными.

Пока Руфо врачевал меня, Стар натянула трико и обулась в свои котурны.

— Ничего, если я сяду? Куртку надо надеть, — спросила она.

— Не надо, — сказал я. — Может, они подумают, что мы убиты.

Мы с Руфо помогли ей одеться так, что ни один из нас не показался из-за баррикады трупов. Я точно знаю, что мы причиняли боль ее руке, однако она сказала только:

— Оружие повесьте с левой стороны. А теперь что, Оскар?

— Где подвязки?

— Здесь. Но я не знаю, сработают ли они. Это очень необычное место.

— Уверенней, — сказал я ей. — Ты же мне это сама говорила несколько минут тому назад. Заставь свой ум работать с верой в то, что сможешь.

Мы сложили в один ряд с собой свою поклажу, увеличившуюся теперь на три “ружья” да такого же вида пистолеты, потом выложили дубовую стрелу острием к верхушке Башни Высотою в Милю. Она целиком занимала одну из сторон места действия, похожая больше на гору, чем на здание, черная и громадная.

— Готовы? — спросила Стар. — Только вы оба тоже верьте! — Она быстро начертила что-то пальцем на песке. — Вперед!

Мы устремились вперед. Оказавшись в воздухе, я почувствовал, какой уязвимой мишенью мы стали. Однако мы и на земле были мишенью для кого угодно из той башни, и было бы хуже, если бы мы отправились пешком.

— Быстрее! — завопил я в ухо Стар. — Прибавь нам скорости!

Прибавили. Воздух свистел у нас в ушах, и нас бросало вверх, вниз и в стороны, когда мы проносились над изменениями силы тяжести, о которых предупреждала меня Стар. Вероятно, это нас и спасло; из нас получилась трудная для попадания мишень. Впрочем, если мы накрыли ту стражу целиком, то было вполне допустимо, что в Башне еще никто не знал о нашем появлении.

Почва внизу была черно-серой пустыней, окруженной кольцевой горной цепью наподобие лунного кратера, а Башня занимала место центрального пика. Я отважился еще раз глянуть на небо и попробовал его раскусить. Звезд нет. Неба ни черного, ни синего — свет со всех сторон. “Небо” состояло из лент, вскипающих масс и теневых провалов всех цветов радуги.

— Что за, господи помилуй, планета такая? — потребовал я разъяснить.

— Это не планета, — прокричала она в ответ. — Это место в непохожей на нашу Вселенной. Оно не годится для жизни.

— Кто-то же здесь живет, — я указал на Башню.

— Нет-нет, никто здесь не живет. Это было построено исключительно для охраны Яйца.

Вся чудовищность этой мысли до меня дошла не сразу. Я вдруг вспомнил, что нам нельзя отважиться ни поесть, ни попить здесь — и призадумался, как же мы можем дышать этим воздухом, если химический состав здесь так губителен. Грудь у меня сдавило и стало жечь. Так что я задал Стар вопрос, а Руфо застонал. Он заслужил стон — другой; его не стошнило. Как мне кажется.

— О, часов двенадцать как минимум, — сказала она. — Забудьте об этом. Неважно.

После чего грудь у меня заболела всерьез, и я тоже простонал.

Тут как раз нас и выбросило на верхушку Башни; Стар едва успела выпалить заклинание, чтобы нас не пронесло мимо.

Вершина была плоская, вроде бы из черного стекла, примерно ярдов двухсот по площади, и ни малейшего выступа, чтобы закрепить веревку. Я рассчитывал, по крайней мере, на вентиляционную систему.

Яйцо Феникса лежало ярдах в ста прямо под нами. Я держал в уме, если нам суждено было добраться до Башни, два плана. К верным направлениям до Яйца — до Рожденного Никогда, до Пожирателя Душ, до важной шишки, сторожащей его, — вело три отверстия (из сотен). Одно находилось на уровне почвы, и я его в расчет не принимал. Второе было в паре сотен футов над землей, и я над ним задумывался всерьез: выпустить стрелу с несущей бечевой так, чтобы она прошла над любым выступом, выше той дыры; с ее помощью забросить наверх крепкую веревку, потом взобраться по этой веревке — пустяк для любого первоклассного альпиниста, каким я не был, зато вот Руфо был.

Но у великой Башни не оказалось ни единого выступа, воистину современная строгость конструкции, слишком далеко зашедшая.

Третьим планом было, если бы мы сумели достичь вершины, спуститься по веревке до третьего не ложного входа, почти на одном уровне с Яйцом.

Ну вот мы, полностью готовые, здесь и очутились — а зацепиться не за что.

Когда есть время подумать, в голову приходят великолепные мысли. Почему я не велел Стар загнать нас прямехонько в ту дыру в стене!

Ну, для этого потребовалось бы очень точно нацелить ту дурацкую стрелу; мы могли бы попасть куда не надо. Но основной причиной было то, что я об этом не подумал.

Стар сидела, баюкая раненую руку. Я сказал:

— Лапушка, ты не смогла бы сделать так, чтобы мы потихоньку-полегоньку полетели на две ступени вниз и в ту дыру, что нам нужна?

Она подняла искаженное лицо кверху.

— Нет.

— Вот как. Жаль.

— Мне ужасно не хотелось говорить вам об этом — но я пережгла подвязки в нашем скоростном полете. От них не будет проку, пока я не смогу их перезарядить. Здесь того, что нужно, не найти. Зеленая плесень, заячья кровь — все такое вот.

— Босс, — сказал Руфо, — а что, если использовать для зацепки всю верхушку Башни?

— Это как это?

— У нас уйма веревки.

Это была вполне осуществимая идея — пропустить веревку вокруг вершины, пока еще кто-нибудь подержит концы, потом связать их и спуститься по тому, что останется. Мы так и сделали. В результате из тысячи ярдов нам не хватило всего лишь сотни футов веревки.[71]

Стар наблюдала за нами. Когда мне пришлось признать, что нехватка сотни футов равнозначна отсутствию веревки вообще, она задумчиво сказала:

— Может, Скипетр Аарона поможет?

— Конечно, если его воткнуть посреди этого теннисного стола-переростка. Что это за Скипетр Аарона?

— Он превращает жесткое в мягкое, а мягкое в жесткое. Да нет, не то. Впрочем, и это тоже, но я вот о чем: надо положить эту веревку поперек крыши, чтобы с дальнего конца свисало футов десять. Потом сделать твердыми, как сталь, тот конец и веревку, проходящую по крыше, — ну, как крючок.

— А ты сможешь?

— Не знаю. Это заклинание из Соломонова Ключа. Все зависит от того, смогу ли я его вспомнить. И от того, действуют ли такие вещи в этой Вселенной.

— Увереннее, увереннее! Конечно, сможешь.

— Не могу даже представить, как оно начинается. Милый, вы можете гипнотизировать? Руфо не может, во всяком случае меня.

— Совершенно ничего в этом не смыслю.

— Делайте точно то же, что я на уроке языка. Смотрите мне в глаза, говорите мягко и приказывайте мне вспомнить слова. Вам, наверное, лучше сначала разложить веревку.

Мы так и сделали, а я отпустил на жало крючка сто футов вместо десяти по принципу “чем больше, тем лучше”. Стар легла на спину, и я принялся говорить ей, мягко (и без убежденности), но неуклонно повторяя одно и то же.

Стар закрыла глаза и, казалось, уснула. Внезапно она забормотала что-то не по-нашему.

— Эй, босс! Чертова конструкция тверда, как камень, и жестка, как пожизненный приговор.

Я велел Стар просыпаться, и мы соскользнули на ступень пониже, действуя как можно быстрее и молясь, чтобы она не размягчилась некстати. Веревку выбирать не стали; я просто велел Стар заставить ее закрахмалиться еще дальше, потом пошел вниз, удостоверился, что нашел нужное отверстие, три ряда снизу и четырнадцать сверху. Потом вниз соскользнула Стар, и я поймал ее на руки. Руфо спустил багаж, по большей части оружие, и последовал за ним. Мы оказались внутри Башни, пробыв на планете — поправка: “в месте” — пробыв в месте, носящем название Карт-Хокеш, не более сорока минут.