Но я — то знал! Тот первый рывок был нацелен на то, чтобы убить меня, как и каждое его движение на протяжении всей схватки. В то же время он прощупывал меня, проверял крепость руки, искал слабинку; боюсь ли я низкого боя и всегда возвращаюсь к высокому или, может, у меня легко выбить оружие. Я не атаковал ни разу, не было ни единой возможности; каждая деталь схватки была мне навязана, я только отбивался, стараясь сохранить жизнь.

Трех секунд не прошло, как я понял, что столкнулся с фехтовальщиком лучше себя, с запястьем, равным по крепости стали и в то же время гибким, как жалящая змея. Он оказался единственным из всех встречавшихся мне фехтовальщиков, который применял приму и октаву — то есть пользовался ими так же мягко, как сикстэ и картэ. Изучает-то их всякий, и мой собственный учитель заставлял меня отрабатывать их так же тщательно, как и остальные шесть — только большинство шпажистов ими не пользуется. Фехтовальщиков можно вынудить к их применению, они это делают с неловкостью и только из боязни потерять очко.

Я явно проигрывал, и не очко, а жизнь.

Я знал задолго до конца этой тягучей первой схватки, что именно моя жизнь и была тем, что мне, по всей вероятности, предстояло проиграть.

А этот идиот при первом же ударе начал петь!

Пока он все это пел, ему хватило времени чуть не на тридцать почти успешных попыток лишить меня жизни, а при последнем слове он вышел из боя так же гладко и неожиданно, как начал.

— Давайте, давайте, юноша! — сказал он. — Подхватывайте! Хотите, чтобы я пел в одиночку? Хотите умереть, как шут, когда на вас смотрят дамы? Пойте! И прощайтесь достойно с жизнью, чтобы последний ваш стих глушил предсмертный хрип. — Он громко топнул правой ногой, как будто танцуя фламенко. — Попробуйте! Цена от этого все равно не изменится.

Я не опустил глаз от его топота; это старый прием, некоторые фехтовальщики топают при каждой атаке, каждом обманном движении, рассчитывая, что резкий звук собьет противника с ритма или заставит его отшатнуться и поможет выиграть очко. В последний раз я на такое попался еще до того, как начал бриться.

Однако его слова подали мне определенную мысль. Выпады его были коротки — вытягиваться до конца годится, когда выделываешься на рапирах. Для настоящего дела это слишком опасно. Все же я понемногу отступал, а позади меня была стена. Вскоре, когда он вступит в бой снова, я или буду, как бабочка, пришпилен к этой стене, или споткнусь о что-нибудь невидимое позади, полечу вверх тормашками и буду наколот, как обрывок газеты в парке. Я не мог позволить себе оставаться со стеной позади.

Хуже всего то, что сейчас в любую секунду из этой крысиной норы позади меня могла вылезти Стар и ее могло убить на самом выходе, даже если бы я сумел в это же время убить его. Если бы мне удалось развернуть его… Моя любимая была женщиной с практическим складом ума; никакое “рыцарство” не спасло бы его спину от ее стального жала. Однако счастливой контридеей было то, что если я стану поддерживать его сумасшествие, попытаюсь слагать стихи и петь, он, возможно, мне подыграет, из желания послушать, на что я способен, прежде чем убить меня.

Но я не мог позволить себе долго тянуть такое. Он нанес мне укол в предплечье, которого я даже не почувствовал. Просто царапина до крови, которую Стар залечила бы, но она быстро ослабит мою кисть, да и в низком бою я оказывался в проигрыше: от крови рукоять становится скользкой.

— Строфа первая, — объявил я, наступая на него и завязывая легкий бой на кончиках клинков. Он уважил меня, не атакуя, поигрывая с острием моего лезвия, слегка отбивая и, как перышко, парируя.

Этого я и хотел. Я начал круговое движение направо, как только стал читать стихи — и он не помешал мне:

— Стойте, стойте, мой хороший! — сказал он с упреком. — Без воровства. Честь нам навеки превыше всего. Да и рифма со скандированием хромают. Кэрролл должен свободно слетать с языка.

— Попробую, — согласился я, продолжая двигаться вправо. — Строфа вторая.

…И я внезапно атаковал его.

Вышло не очень-то. Он, как я и надеялся, самую малость расслабился, очевидно ожидая, что, декламируя, я продолжу имитацию боя самыми кончиками клинков.

Это его слегка застало врасплох, но отступать он не стал, а только сильно спарировал, и мы вдруг оказались в невозможном для обороны положении, телом к телу, клинком к клинку, почти cops-a-cops.[73]

Он рассмеялся мне в лицо и отскочил назад, как и я, мы возвратились en gavde.[74] Но я кое-что добавил. До этого мы сражались только в расчете на острия. Острие сильнее лезвия, но у моего-то оружия было и то и другое, а человек, привыкший сражаться острием, иногда легко уступает в рубке. Когда мы разделились, я круговым движением направил клинок ему в голову.

Намеревался-то я раскроить ему череп. Времени не хватило, да и силы в ударе не было, однако лоб ему справа рассекло почти до брови.

— Touche![75] — прокричал он. — Хороший удар, и спето неплохо.

Давайте все до конца.

— Ладно, — согласился я, фехтуя осторожно и дожидаясь, пока кровь попадет ему в глаза. Из всех поверхностных ран ранение кожи черепа вызывает больше всего крови, и я на эту его рану сильно надеялся. К тому же фехтование весьма своеобразно: мозг в нем не сильно участвует, оно для этого слишком быстро. Думает кисть руки и, помимо мозга, отдает приказы ногам и телу — все, что вы думаете, это на потом, на запас сведений, как запрограммированный компьютер.

Я продолжил:

Я достал его в предплечье, так же, как и он меня, только хуже. Мне показалось, что он у меня в руках, и я пошел вперед. Но тут он сделал то, о чем я только слышал, но чего никогда не видел: он очень быстро отступил, взмахнул клинком и сменил руку.

Легче мне не стало… Фехтующие правой рукой терпеть не могут сражаться с левшой; от этого все полностью расстраивается, а левша к тому же знает все слабые места большинства владеющих правой рукой. К тому же левая рука у этого ведьмина сына была не менее сильна и искусна. Что еще хуже, теперь его ближайшему ко мне глазу не мешала кровь.

Он уколол меня теще раз, в коленную чашечку; боль вспыхнула огнем и замедлила мои действия. Несмотря на ЕГО раны, которые были намного хуже моих, я понял, что долго продержаться не сумею. Мы принялись за дело всерьез.

Есть во второй позиции одна ответная атака, жутко опасная, но — в случае удачи — блестящая. Она помогла мне выиграть несколько боев в épée, когда на карту ставился только счет.

Начинается она из сикстэ; противник первым наносит встречный удар. Вместо парирования на картэ, надо нажимом сковать его, скользя штопором вдоль по его клинку до тех пор, пока острие не войдет в плоть. Или можно отбить, нанести встречный удар и сцепиться с ним на выходе из сикстэ, если надо начать самому.