Хм. Послание самой себе из подсознания? Воздействие извне на мою волю? Порча листа выглядела до безобразия странно, и побуждала к выяснению причин. Поколебавшись буквально мгновение, я подула на страничку, присоединяя к обычному дыханию частицу Силы.

Чуть различимые вдавленные штрихи поднялись, набрали ежевичного цвета и опустились на лист, образуя…. рисунок. Я охнула, едва не выпустила страницу из пальцев, спохватившись в последний миг, что без контакта с моей кожей краска пропадет, и рисунок снова станет комбинацией невидимых штрихов, на этот раз без возможности их выцветить.

Рисунок… портрет… смотрел мимо меня глазами Брендона. Ничего не выражающими глазами.

Две глубокие морщины пролегли по высокому умному лбу, как и в тот последний день, когда я была рядом с ним. Щеки, кажется, чуть ввалились. Надо думать, не от плохого питания… Весь облик его излучал усталость, замешанную на грусти.

Печальнее всего пустые, безжизненные глаза. Глядящие, но не видящие.

Я вздрогнула. От листа ощутимо веяло холодом, как из промозглого склепа с давно разложившимися трупами. Живо представился Брендон, спящий беспробудным сном в гробу без крышки, накрытый куском дерюги, из-под которой виднеется обрубок руки хозяина склепа, решившей обогреться живым теплом.

Ком в горле пришлось сглотнуть.

Мне, юной, впечатлительной особе, подобные вещи представлять противопоказано. Слишком глубоко погружаюсь в представленное, вплоть до трупного запаха.

Проморгавшись до полного уничтожения образа, я выдохнула. Похоже, пока мое воображение баловалось с могильной атрибутикой, легкие решили бросить дышать. Однако, шутки в сторону, с Брендоном определенно что-то не так. Если не смотреть в неживые портретные глаза, кошмары не мерещатся, но ощущение безысходности так же пронизывает до самого нутра. Аритмично стучащее сердце не лжет - Брендон в беде.

- Узри ты его, и волнение и прочие человеческие эмоции захлестнули б тебя с головой, - повторила я вполголоса давешние слова призрака. - Все верно. Увидела. Эмоции - как пена из пивной бутылки.

Кидаться вырывать любимого из цепких когтистых лап фурий ада - идея не из разряда блестящих. Нет, родная, так дело не пойдет, прав был дух, утверждая, что ты не готова. Брендон - не мальчишка из подворотни, он Император, его защита - лучшая в пределах известной Вселенной, да и бросаться в львиную пасть, не имея отравленного дротика - удел храбрецов и самоубийц.

А у меня нет права на ошибку.

Мой писчий материал не горит. Если подразумевать обычный огонь… Вызывая витую свечу цвета слоновой кости, я очень старалась не плакать. Фиолетовый магический огонек жадно соскочил с фитиля на листок…

От него почти не осталось пепла. Ту же малость, что ссыпалась на постель, я смахнула на пол, в противоположную от почти сплетенной паутины сторону…

Я не умею рисовать. Эта единственная мысль преследовала меня с момента сожжения портрета. Попроси меня изобразить домик на разлинованном листе простым карандашом, и в лучшем случае выйдет перекошенная неказистая сараюшка, денно и нощно мечтающая развалиться на запчасти. Уж промолчу про несчастные окошки и двери, изогнутые под невозможными углами, и давно съехавшую крышу. Крыша домишки съезжает ровно вслед за крышей пыхтящего от усердия, с позволения сказать, художника.

В школьную пору учителя, хватаясь за сердце и отводя взгляд от журнала, на ощупь выцарапывали напротив фамилии Калинина четверки по черчению и рисованию, после продолжительной беседы с директором, втолковывавшего им, что куриные лапки, данные мне природой, отнюдь не повод портить аттестат почти что отличницы. Хорошие ученики, как известно, являются плюсом к реноме образовательного заведения. Сохраняя равномерную перекошенность лиц, учителя соглашались с доводами, и настойчиво просили меня лишить их занятия своего присутствия. Надо заметить, долго упрашивать не приходилось.

Иными словами, в моем лице мир обрел абсолютную художественную бездарность. Но нацарапанный лик Брендона убеждал в обратном! Маловероятно, чтобы глубоко скрытый и надежно заколоченный талант проявился столь своевременно…

Вот уж где повод задуматься!

- Я назову тебя Ах, - тоном, не терпящим возражений, заявила я паучку. Выслушав мою реплику, паук не умер от эйфории и не утрудился симулировать восхищение. - Ты огорчен? Ну извини, ничего оригинальнее не придумалось.

Сказанное было чистейшей правдой, омытой родниковой водой искренности. Кроме предания о талантливой ткачиха Арахне, победившей саму Афину в соревновании по соответствующему профилю, в голову не пришло ничего подходящего. А так как Арахна - имя однозначно женское, и переделать его в мужское оказалось затруднительно, пришлось прибегнуть к сокращению.

Получившееся имечко лично мне нравилось, почти не отдавало плагиатом, и могло свидетельствовать о тонкой душевной организации называющего. Паук с именем Ах способен вызвать милую, не обойденную пафосом, ассоциацию с томной дамочкой, изящно закатывающей глаза при виде членистоногого и аккуратно оседающей в глубокий обморок на что-нибудь мягкое. В идеале - на руки пылкого поклонника.

К слову о душевной организации, как раз настало время ей покинуть бренное тело. Сложные глаза Аха выразили нежелание впрыскивать в хозяйку яд.

- Оптимистичнее, друг мой. Из того, что умирает, может возродиться нечто лучшее. И вообще, темноокая девушка в белом - моя старинная приятельница, нам есть, о чем поболтать за заточкой косы.

Убеждая наивное существо, я поднесла ладонь к основанию паутины, где он восседал, как ястреб на скале над обрывом. Хорошо, однако, что полученной мной Силы было просто чудовищно много, и наложить вуаль одновзглядности на Аха, его паутину, витую свечу на ладони и даже на сгорающий портрет было легче легкого. Никто, кроме меня, не мог увидеть их, пока продолжалось действие вуали.

Ах за время моих размышлений вскарабкался на мою ладонь и теперь нежно касался конечностью запястья.

- Давай уже, зачем тебе иначе даны хелицеры? - подбодрила я нерешительного малыша.

Укуса я не почувствовала. Зато успела различить плывущим зрением, как Ах обернулся маленькой серебряной копией себя, и мои цепенеющие пальцы крепко сжали фигурку.

Затем по паутинной дороге вниз скользнула сиреневатая полупрозрачная тряпка-душа…

Тень своенравна. Она не лучшее вместилище для сознания и священной души, зато ей доступно много больше, чем хрупкому телу. Она не нуждается в воздухе, день и ночь для нее равнозначны, и воспринимаются как постоянный сумрак, перепады температуры или давления и вовсе остаются незамеченными. Тень может существовать в любой среде, хоть в жерле извергающегося вулкана, хоть в вакууме, хоть на дне океанской впадины, с равным успехом.

Сложность в том, чтобы заставить ее повиноваться. И добрые намерения - отнюдь не тот довод, которым можно добиться милости от нее.

Чтобы подчинить Тень, нужна ненависть. Непритворная, до остервенения, до скрежета зубов, разрывающих живую плоть.

Без боли - нет искупления. И всепожирающее пламя вырвалось из недр моей души, сжигая самое себя…

И тогда Тень покорилась, принимая меня.

Дорога Тени - один лишь долгий шаг. И я шагнула, прочь от своих мощей, от серебряной фигурки паукообразного, от убогости серых давящих стен.

Короткая вспышка, несколько мгновений абсолютной темноты, затем - разноцветный калейдоскоп.

Подо мной и надо мной - слои ватных облаков. Калейдоскоп же на поверку оказался телами величавых Дайр'Коонов, парящих рядом.

- Приветствую тебя, Дочь Земли, - раздался прямо в сознании уверенный голос.

- С прибытием, девушка-тень, - вторил ему другой.

Драконов пытались описать сотни, если не тысячи, раз, и ни одно из описаний не сподобилось доподлинно передать их облик. Как описать совершенство? Изящество линий, сияние чешуи, ошеломительные глаза - настоящие запруды, отражающие вспышки светил и водовороты тьмы…