Сложив руки на груди, Куратор иронично заметил:

— Из всего сказанного следует, что вы тут просто проедаете деньги наших стран.

Чи Квон хитро улыбнулся:

— Вы ошибаетесь. Природа намного умнее людей. Сотни миллионов лет она способна управлять поведением своих созданий.

— Вы про гормоны? — Куратор прислонился плечом к стене. — Естественно, они легко управляют поведением, так как воздействуют на нервную систему и участки мозга. Если накачать дикую гориллу — самца эстрогенами, он превратится в ручную мартышку. И при рождении ребенка любой альфа — самец мужчина временно становится заботливым и нежным. Из‑за тех же эстрогенов. Я все это знаю, господин Чи Квон, мы давали солдатам тестостерон. Проблема в том, что гормоны вызывают вместе с поведенческими и физиологические изменения. Нередко чрезвычайно опасные для здоровья. Я уже молчу про психические расстройства. А нам не нужны неадекватные граждане — инвалиды. Нужны спокойные, счастливые и легко управляемые люди. Без них мы в считанные годы растворимся в европо — американской культуре.

— Простите, господин Анатольев. — Ученый почтительно склонил голову. — Я выразился немного неточно. В природе есть виды, которые способны управлять поведением других видов, не нанося их организмам большого вреда. Более того, эти виды вполне способны успешно сосуществовать, восполняя недостатки друг друга.

— Бактерии? — уточнил Куратор.

— И бактерии тоже. Но они никак не влияют на поведение организма — хозяина. — Чи Квон горделиво вздернул подбородок. — Зато поведением организма — носителя уже очень давно научились управлять паразиты. — Заметив, как невольно скривилось лицо гостя, ученый поспешил его успокоить: — Нет — нет, я не имею ввиду аскарид или ленточных червей. Они оказывают на тела носителей лишь деструктивное влияние. Но есть виды паразитов, которые не больше бактерии. Они причислены к биологическому царству протистов. Знаете ли вы, что малярия — это не вирус, а именно паразит — протист? Он настолько маленький, что, подобно вирусу, способен проникать в клетку. Но малярия довольно опасное заболевание. Есть протисты подружелюбней к человеку. Например токсоплазмоз. И он, что самое удивительное, способен влиять на поведение организма — хозяина. У людей, зараженных токсоплазмозом, наблюдаются следующие изменения — человек больше рискует, у него притупляется чувство опасности, появляются тревоги. У мужчин снижается интерес, женщины становятся более откровенными. У людей появляется влечение к кошкам — самым многочисленным носителям токсоплазмоза. Есть даже теория, что в народах, среди которых токсоплазмоз распространен больше, в результате его влияния начинают проявляться культурные различия с теми народами, где этот паразит распространен меньше. И я склонен доверять этой теории. Но нам интереснее всего способность токсоплазмоза влиять на выработку дофамина. Или, как его называют, гормона счастья. Если суметь снизить некоторые негативные реакции организма хозяина на токсоплазму и заставить этого простиста стимулировать у человека повышенный выброс дофамина, то мы получим абсолютно счастливую, относительно легко поддающуюся пропаганде нацию. Мы получим управляемых граждан неэгоистов, готовых работать не на свое счастье, а на будущее наших стран. И вот именно с этой исходной точки мы начали наше исследование. И мы почти добились успеха. — Чи Квон принялся потирать ладони. — Даже больше. Мы экспериментировали со всеми известными науке видами протистов — паразитов и подвергали их всевозможным мутациям. А благодаря их высокой степени вариативности и простоте, на основе токсоплазмы мы создали совершенно новый вид. При визуальном или аудиовоздействие мы сумели добиться от некоторых зараженных животных абсолютного повиновения.

Поправив вдруг ставший тесным галстук, Куратор хрипло спросил:

— Это правда?

— Абсолютная, — почувствовав себя хозяином положения, ученый откинулся на спинку кресла.

— Но целью эксперимента было не абсолютное повиновение. И почему вы еще не представили доклад в центр?

— Еще рано. Мы должны стабилизировать наш вид — никому не нужно, чтобы он эволюционировал. А протисты умеют делать это очень быстро. Мы должны найти средство за контролем его распространения. Кроме того, на некоторых шимпанзе наш простит оказывает довольно непредсказуемое воздействие. Они могут истечь кровью, задохнуться, впадают в ярость или у них замедляется метаболизм. Я еще молчу про взрывающиеся глазные яблоки. В любом случае, пока мы не стабилизировали нашего паразита и не выяснили, что именно оказывает на шимпанзе негативное влияние, рано говорить об успехе. Но можно быть точно уверенным, что мы двигаемся в правильном направлении.

Подойдя к пульту, Куратор постучал пальцем по монитору, где отображались тепловые силуэты шимпанзе.

— Они под воздействием вашего… препарата, господин Чи Квон? Почему они не шевелятся уже минут десять? И что с монитором?

Развернувшись к пульту, Чи Квон пробежался взглядам по показанием индикаторов. Его лицо пересекла тень.

— Хм, странно. Очень странно. — Ученый поправил очки. — Мы заразили этих шимпанзе видом Си-3.

— И сколько у вас всего видов вашего паразита?

— Около пятнадцати. — Выдвинув клавиатуру, Чи Квон застучал по клавишам. — Так, я сейчас прерву цикл и включу резервную камеру. Что‑то не так.

— Около? — напрягся Куратор.

— Один вид активно размножается и быстро мутирует. Он крайне агрессивен. Вчера в нашей лаборатории было пятнадцать видов. Но их уже могло стать больше.

Пульт мигнул всеми датчиками индикации, и скакавшие прежде синусоиды показателей превратились в прямые линии. Вконец озадаченный ученый вздрогнул, его пальцы зависли над клавиатурой.

— Похоже, программная ошибка, — после паузы наконец решил Чи Квон.

— Картинку, быстро!

— Ах, да… — Несколько ударов по клавишам, и стена превратилась в монитор. Один взгляд на картинку заставил обоих мужчин покрыться холодным потом.

Некогда аккуратная, абсолютная белая комната, с потолка которой свисали роботизированные руки и щупы, была полностью разгромлена. Стеллажи и шкафчики для образцов валялись на полу, по полу всюду раскиданы побитые склянки, сам пол и стены забрызганы пятнами крови. А в творящемся вокруг бардаке вокруг двух операционных столов медленно брели две обезьяны. Они были увешаны датчиками, из шерсти торчали антенки вживленных под кожу электродов. Но самое жуткое — у одной по локоть отсутствовала рука, у другой была вырвана трахея, виднелся столб позвоночника. С такими ранами не живут и тем более не передвигаются. Однако обезьянам, казалось, было плевать на законы мироздания.

— Чи Квон, что это? — Куратор полностью ослабил галстук.

— Я — я-я… не знаю. — Губы ученого дрожали, но он не мог оторвать от дисплея восхищенного взгляда. Он понимал, что создал что‑то ужасное и вместе с тем великое.

— Пускай газ. Когда шимпанзе сдохнут, за дело возьмется группа зачистки. Это… это надо уничтожить.

Обезьяны упали минут через десять после отравления газом. Однако полностью их не смогла убить даже синильная кислота. Впрочем, газ сделал свое дело и, нарушив работу центральной нервной системы, обездвижил приматов.

Выждав для верности еще минут десять, Куратор дал команду группе зачистки, и в лабораторию ворвалась пара солдат с автоматами и костюмах химзащиты. Им было известно, чем занимались в лаборатории, и они были готовы к самому худшему. Им не раз приходилось ловить сумевшую порвать ремни обезьяну, не раз приходилось убивать животных, проявлявших признаки психоэмоциональных расстройств. В этот раз они ждали бешенства и, следуя приказу наплевавшего на сохранность приборов Куратора, прямо с порога разрядили в бьющихся в, казалось, конвульсиях приматов по полному рожку боевых патронов.

А дальше… дальше начали оживать кошмары. Стоило одному из солдат подойти к телу примата, как тот схватил его за голень единственной рукой и впился в ногу человека зубами. С десяток секунд изрешеченная пулями обезьяна разрывала зубами костюм и отрывала от вопящего солдата куски плоти. А после, оставив истекающее кровью тело человека биться в конвульсиях, поползла ко второму солдату, который трясущимися руками пытался вставить в автомат новый рожок.