— А давно ослеп ваш супруг? — спрашивал незнакомый женский голос.

— Вот уже пять лет… Это произошло у него на нервной почве… И, представьте, это так неожиданно случилось… Да, страшное несчастье… Кстати, вы его будете провожать на спиритический сеанс… Вы верите в спиритизм? Нет? Я, видите ли, сама не верю… Между нами говоря, эти сеансы устраиваются исключительно для него… Он, бедный, верит, что духи укажут ему способ исцеления от слепоты… Сеансы эти мы устраиваем у одной нашей хорошей знакомой и мы с ней заставляем духа говорить все, что нам угодно… Уверяю вас, это все очень трудно подстраивать, но теперь я уже напрактиковалась… Что же поделаешь, приходится его тешить иллюзиями и несбыточными надеждами, это в нем поддерживает некоторую бодрость духа. А то первое время он был близок к самоубийству… Это — такой ужас!..

Капитан слышал все, и каждое слово жены словно раскаленным железом жгло его мозг: вся горечь обманутых надежд и поруганной веры душили его. Он тихо качался в кресле, словно испытывал мучительную зубную боль. Потом он вскочил и, натыкаясь на мебель, пошел в спальню.

Там он упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и долго лежал неподвижно, по временам всхлипывая, словно в груди его не хватало воздуха.

В спальню вошла его жена и позвала его:

— Ты еще спишь, Володя? Пора вставать… Там пришла та девушка… Мы с ней условились за тридцать рублей, она придет завтра утром…

Заслышав ее голос, капитан поднял голову с подушки… У него явилось желание броситься на эту женщину, схватить ее за гордо и душить долго-долго…

— Оставь меня в покое… Я буду спать… — каким- то странным тягучим голосом проговорил он. — Уйди!

— Да что с тобой, Володя? — с тревогой спросила она.

Капитан молча повернулся к ней спиной и, стиснув зубы, продолжал лежать неподвижно.

Через полчаса капитан снова позвал ее и, когда она вошла, тихо сказал:

— Открой окно, здесь душно…

— Что ты Володя?.. Воздух здесь чистый…

— Я тебе говорю, открой окно! — тоном капризного ребенка крикнул он.

Она с треском распахнула окно и сказала:

— Я пойду на полчаса к Старцевым. Ты посидишь один? Если тебе что-нибудь понадобится, кликни Настю… — и она вышла.

Капитан долго лежал неподвижно, потом, шатаясь, подошел к окну и лег грудью на подоконник. Словно во сне слышал он уличные стуки, звон трамваев, гул автомобилей и человеческие голоса.

Он пытался вызвать в воображении картину уличной жизни и испытывал странное чувство человека, заживо погребенного, который слышит трепет жизни, но не видит, который чувствует, но никогда не воскреснет.

И неожиданно мысль, что только за гранью небытия освобожденная душа увидит свет золотого солнца, пронзила его мозг и он, вытянув перед собой руки, словно подброшенный стальной пружиной, с глухим криком полетел из окна на мостовую…

Опиум

Рассказ моряка

Курт останавливался у каждой ярко освещенной витрины, с одинаковым любопытством рассматривал пестрые галстухи, книги, белье, блестящую посуду и весело подмигивал манекенам в длинных пальто и широкополых шляпах, украшенных разноцветными перьями и пестрыми цветами. Их раскрашенные восковые лица и выпученные глаза вызывали в нем целый рой приятных воспоминаний о коротких, но интересных встречах с гостеприимными незнакомками в течение последних двух суток, проведенных им в этом шумном, незнакомом городе.

Правда, теперь эти встречи уже казались ему несколько однообразными и ему хотелось новых, более сильных ощущений… Кроме того, в кармане его болталась последняя золотая монета, и было бы положительно глупо явиться на борт «Спрута», не пристроив ее надлежащим образом: ведь его бы подняли на смех все — от боцмана до юнги…

Последнее соображение заставило матроса оторваться от созерцания пестрого хлама, разложенного в витринах, и ускорить шаги. Он свернул в узкий переулок, тускло освещенный редкой цепью фонарей и, насвистывая бравурный марш, стал читать вывески кабачков и присматриваться к лицам встречных. Он уже жалел, что отбился от шумной компании товарищей, и питал смутную надежду встретить одного из них, чтобы вместе провести ночь в кабачке, а утром — явиться на борт судна.

— «Причуда моряка» — славный кабачок, но как мне его разыскать — хоть убей, не знаю, — пробормотал Курт, останавливаясь на углу. — Не может быть, чтобы он помещался на этой гнусной улице, где не встретишь ни собаки, ни полисмена…

Он уже хотел двинуться дальше, но из ближайшего подъезда вынырнула темная фигура и направилась к нему.

— Китаец! — удивился матрос, с любопытством рассматривая желтое, с раскосыми глазами лицо, синюю куртку и меховую шапку.

— Слушайте, желторожий, не можете ли вы мне сказать, на какой улице находится кабачок «Причуда моряка»? Там все наши, мне их необходимо повидать…

Китаец отрицательно мотнул головой.

— Досадно, черт возьми! Слушайте, желтая рожа, неужели вы настолько тупы, что даже не можете указать пути к одному из тех кабачков, где бы мог весело провести время честный моряк, в карманах которого звенит куча золота?

Китаец подошел ближе, свет фонаря упал на его лицо, и Курт заметил, как это лицо исказилось подобием улыбки, а правый глаз китайца лукаво подмигнул ему.

— Я был в этом уверен, желтая кожа, — сказал, смеясь, матрос, — вы премилый человек! Итак — полный ход!

Китаец кивнул головой и быстро зашагал вперед, шлепая по камням толстыми подошвами башмаков. Курт следовал за ним, мужественно борясь с искушением дернуть его за длинную черную косу. Это мужество истощалось по мере того, как истощалось терпение матроса, и он, наконец, сердито крикнул:

— Стоп! Не думаете ли вы, желтокожий, что я буду идти за вами до завтрашнего вечера? Я извиняюсь, но «Спрут» снимается с якоря ровно в десять часов утра, ни минутой позже…

— Близко, капитана… Одна минута… — пробормотал китаец и, наконец, проскользнул в узкие ворота мрачного каменного дома.

Курт вошел за ним, очутился на темном, широком дворе, напоминавшем каменный ящик, и остановился перед низенькой дверью в какой-то подвал. Китаец сделал приглашающий жест рукой и закивал головой.

— Это вход в кабачок? — удивился матрос. — Сомневаюсь, чтобы в этой дыре было весело. Я пойду за вами, желтая рожа, но, клянусь бугшпритом, если мне будет скучно, я лишу вас нежного украшения, которое зря болтается сзади…

Они вошли в длинный, узкий коридор, освещенный несколькими тусклыми жестяными лампочками, подвешенными к стене, прошли мимо десятка узких, обитых войлоком дверей и очутились в маленькой, квадратной комнате. Китаец подошел к бамбуковому столику и прибавил огня в жестяной лампочке. Курт осмотрелся. Оба небольших оконца комнаты были плотно завешены красной, засаленной тканью; у стены, кроме бамбукового столика, стоял низкий клеенчатый диван. Китаец молча указал ему на этот диван и вышел из комнаты.

Чувствуя усталость, матрос растянулся на диване и стал от скуки соображать, сколько стаканчиков рома можно было бы выпить за один маленький золотой. Не успел он кончить подсчета, как вошел в дверь китаец и подошел к нему. В правой руке он держал длинный тонкий чубук, на конце которого была прикреплена плоская чашечка с небольшим отверстием, в левой — коробку восковых спичек.

— А, понимаю! — весело вскричал Курт. — Опиум? Прекрасно! Я порядочно погулял по свету, но опиума мне курить не приходилось… Что ж, нужно испытать все!.. Я выкурю с десяточек трубок, а после все-таки потребую рома и других развлечений. Помните это, желтая рожа!

— Платить! — отрывисто сказал китаец, вкладывая в отверстие трубки сероватый шарик величиной с горошину.

— Платить? Есть! Получайте золотой, сдачу дадите мне утром…

Китаец спрятал монету за пазуху, зажег спичку, поднес ее к отверстию трубки и вышел.

После двух-трех затяжек матрос почувствовал приятную тому во всем теле; глаза его, устремленные в одну точку, подернулись полупрозрачной дымкой, и ему показалось, что стены комнаты тихо раздвигаются.