Минут через пять все были в сборе. Капитан Молодцов солидно откашлялся, не торопясь расправил гимнастерку под широким кожаным ремнем.

— Вы, товарищи, уже несколько часов в поселке. И поесть успели, и с местными достопримечательностями познакомились. Зато я ни минуты покоя не имел. Сам работал и своим помощникам, — кивнул он в сторону Богачука и Жарких, — поручений надавал. Удалось выявить нескольких пособников врага, прояснить обстоятельства этого дела, узнать приметы и клички бандитов. Сделано много. Но это не значит, что мы теперь должны сидеть и ждать, пока нам приведут лошадей, чтобы на них продолжать погоню. По моим сведениям, банда вполне может сделать передышку перед дальним марш-броском по тайге; место известно — километрах в тридцати отсюда. Отряд мы сейчас разделим на две части. Половина отправится со мной для преследования, а если понадобится — и уничтожения банды. В поселке останется часть группы, которая, дождавшись обоза, догонит нас. Командиром назначаю своего заместителя капитана Богачука. Соответствующие указания я ему уже дал. — И, копируя манеру заместителя наркома полковника Скирдина, он снял с руки часы, не торопясь завел их и тогда только распорядился: — Если все ясно, товарищи, вы свободны. Отправление из поселка, — он постучал по стеклышку часов ногтем, — через полчаса.

Отряд ушел, а Богачук, Жарких и присоединившийся к ним младший оперуполномоченный местного райотдела Петр Афонский отправились на прииск, по баракам и жилым домам отыскивать очевидцев, с которыми еще не успели поговорить, чтобы уточнить и осмыслить детали налета, познакомиться с людьми и расспросить о событиях, предшествовавших трагическим событиям. Но число свидетелей резко убавилось после арестов, которые провел Молодцов, и даже те, кого видели неподалеку от центра поселка в злосчастное время, неохотно давали показания, ссылаясь на плохую память. Вот и из очередного барака Жарких вышел несолоно хлебавши: рабочие дружно утверждали, что все в тот день находились на промывке и в бараке не оставалось даже дежурного. Уже под взлобком, на котором стоял барак, Жарких окликнули. Его догоняла молодая женщина, несмотря на летний зной, закутавшая лицо едва ли не по глаза цветастым платком.

Работала она мамкой в бригаде Старикова и уже несколько раз попадалась на пути Жарких, отчего он самоуверенно подумал, уж не понравился ли он ей? А почему бы и нет, чем он парень нехорош? Пожалуй, дело портит только лиловый шрам, рассекший его широкий, массивный лоб до брови, отчего лицо приобрело лукавое выражение, будто он все время игриво подмигивает.

— Чего лицо укутала, мамка? — шутливо потянул Жарких за кончик платка.

— От солнца, отчего же, — ответила девушка, хлопнув Жарких по рукам, — спалит кожу, ходи потом с шелушащимся носом.

— Ну и модница ты, таких сейчас и в городе не сыщешь! Народ воюет, а она о красоте думает.

— Так не вечно воевать, чего же женихов отпугивать.

— Бойкая ты девка, не успели мы с тобой и на лавочке посидеть, а ты меня уже в женихи произвела. Под таким натиском я, пожалуй, и не сдержусь, дам вскорости согласие на законный брак.

— Тю, жених нашелся, — хмыкнула девушка, — тебе небось за тридцать? Да? Зачем мне такой старик. Я помоложе хочу, ровесника. А таких, как ты, у нас в бригаде пятьдесят человек. И получше тебя есть, им только мигни.

— Чего же ты в такой мужской монастырь работать пошла? Обидеть могут, принесешь в подоле, так мать из дому выгонит.

— Дурак ты, хоть и при должности. Я у них одна, они меня берегут, балуют, — похвасталась девушка, — а если кто только подумает ссильничать, так его братан в старый шурф сбросит. Стариков мой брат, бригадир.

— Чего же ты за мной по поселку гоняешься? — с обидой спросил Жарких.

— По делу, помочь тебе хочу, только у меня условие есть. Примешь, скажу, а нет, так иди себе с богом.

— Принимаю с ходу! — уверил ее Жарких. — Твое условие — мое условие, как у нас в роте один грузин говорил.

— Освободи Дарью, чего вы ее схватили? Как бандитку какую под ружьем держите, стыд какой!

— Думаешь, она не виновата?

— Мужики золото не устерегли, а на девку пеняют; что, слабее себя нашли? И отец с ней не разговаривает. Проклял, старый олух, а за что? За то, что она его от мук спасла? Ты вот после нашего разговора, только не сразу, а хоть через час, вернись снова в барак и потолкуй с Егором Паркаевым. Он сказал, будто хорошо знает одного из бандитов, даже имя его называл.

— Что же этот Паркаев такой несознательный? Пришел бы и рассказал сам.

— Он и хотел, а когда вы стали народ хватать, он испугался. Говорит, посадят ни за что ни про что, а у него в Аллах-Юне детишки.

— Как тебя зовут-то, девонька? Полчаса с тобой разговариваю, а все еще не познакомились, — протянул Жарких девушке руку.

— Еще чего придумал, за руки держаться, а если увидят, что скажут?

— Скажут, за руку девку брал — женись! Ты сама откуда, куда сватов засылать?

— Из Чертова Улова я, деревня таежная, в ста километрах отсюда. А зовут Надеждой, только мне твои сваты ни к чему, я ведь сказала, старый ты для меня. А ты что, на фронте был? Где это тебя, бедненького, так задело? — Она легонько, лишь на какое-то мгновение прикоснулась пальчиками к шраму на лбу у Жарких, и ему показалось, что боль в голове, беспокоившая его с утра, сразу утихла. Он потянулся к ней и тут же получил ощутимый толчок остреньким локотком.

— Но-но!.. Так помни, ты обещал Дарью отпустить. Похлопочи за нее. Хорошая девка, ей, кто понимает, так цены нету. И не замужем, понял?

— И ты не забудь, что меня Семеном зовут, а фамилия Жарких, — кричал он вслед.

Когда некоторое время спустя Жарких зашел в барак, к его огромному огорчению, Надежды там не было. Отсутствовал и Егор Паркаев. Бригадир Стариков сидел на краешке длинных, во всю стену нар и, опустив ноги в тазик с желтоватого цвета водой, громко кряхтел. Рядом с ним стоял огромный чайник, из которого вилась струйка пара.

— Понравилось тебе у нас, начальник? Или ты тоже пришел ноги попарить в пихтовом отваре? Садись, я подвинусь, жалко, что ли. У тебя работа не лучше нашей, весь день на ногах, да все вприпрыжечку. А пихтовый отвар боль и усталость снимает.

Тазик из-за его ножищ казался непропорционально маленьким, и Жарких улыбнулся.

— Попарил бы, да не поместимся. Ты лучше скажи, где Паркаев?

— Чего это он вдруг тебе понадобился?

— Разговор к нему есть, лучше с глазу на глаз, но могу и в твоем присутствии парой слов перекинуться.

— Вот чертова девка, болтанула все-таки! Ведь просил ее, не вмешивай мужика и сама подальше будь, нет, мокрохвостая, влезла. В шурфе Паркаев, где ему еще быть. Со смены придет, пришлю его к тебе в клуб. Только ты не стращай мужика, попробуй понять его. Вот прибрось: не дай бог вы не поймаете банду, а в ней узнают, что Паркаев вам наболтал. Этого он и боится.

— Поймаем, Стариков, обязательно мы их поймаем. Я вот удивляюсь, как это вы их прошляпили. Восемьсот работяг на прииске, а десятка ублюдков побоялись.

Стариков усмехнулся:

— Да если бы мы в это время в поселке были, от них мокрого места не осталось бы, потому они и выбрались утречком, знают, что с рабочим людом лучше не связываться. А вот вас они долго будут по тайге водить.

— Почему это ты так решил?

— Тайги вы не знаете, понаехали, понимаешь, из города. Пока вы тут кого попало хватать будете, они за тридевять земель ускакают. А вы попытайтесь к старателям с душой подойти, с тонким обращением, помощи у них попросите, не стесняйтесь, они с охотой помогут. В тайге ворья не любят. Если понял, иди с богом. И еще, паря, совет на прощание: к Надежде больше не подходи, не смущай девку разговорами.

— Да ты откуда знаешь?

— А у меня свои энкэвэдэ есть, когда надо — докладывают.

Вечером в клуб пришел Егор Паркаев.

— Знаешь, зачем я тебя сюда позвал? — поинтересовался Жарких.

— А чего ж не знать, — открыто улыбнулся Паркаев, — Денис Стариков рассказал, велел обо всем доложить. Так что спрашивай, чека.