— Да вы чё, пленного бандита никогда не видели, что ли? — деланно удивлялся Вахрамеев, щедро отсыпая в огрызок газеты табак из кисета пленного и скручивая козью ножку. — Ну, кто еще желает закурить? Налетай, подешевело, табачок злой, бандитский.

— Вахрамеев, вы что делаете? — строго одернул его Молодцов.

— Как что, товарищ капитан, — невинно улыбнулся тот, — вы разве не видите, табачок курю. Может, и вас угостить? Так я с моим удовольствием.

— Закон не позволяет использовать имущество задержанного как свое, а вы уже все готовы поделить. Кто же так делает? Протокол следует составить, описать все, что при нем обнаружено. Займитесь-ка этим.

Говорить разведчик наотрез отказался, не помогали никакие уговоры.

— Чего это вы бандитскую морду уговариваете, товарищ капитан, вы дозвольте мне его пару раз по шее оприходовать, так враз расскажет и то, что знает, и чего не знает тоже, — не выдержал Вахрамеев.

Повеселевший после задержания бандита Молодцов самосуда не допустил, но стал разговорчивее.

— Как погляжу, Вахрамеев, вы не в ладах с законом. Ну где это вы видели, чтобы арестованного били, угрожали ему?

— Да как это где видел? У нас участковый уполномоченный пьяного на прииске поймает или воришку-несуна — под зад коленкой ему даст и приговаривает: «Когда же ты человеком станешь, непутевый? Сгинь с моих глаз!» Того как и не бывало.

— Ладно, Вахрамеев, иди занимайся своими делами, не мешай с гражданином беседовать.

— Ну, как хотите, товарищ капитан, а если понадоблюсь, кликните меня, я неподалеку буду.

Полдня маялся Молодцов с арестованным. В другое время и переживать бы из-за его молчания не стал. Пусть молчит, а там факты появятся, прижмешь ими немного — и заговорит. Но это в нормальной обстановке, когда задержанный уже сидит в камере предварительного заключения, сами тюремные стены на него давят психологически, и человек задумывается над неопределенностью своего положения, над непонятным будущим. А тут тайга. И до очередного сеанса связи с Якутском остаются считанные часы. О чем он будет докладывать? Вчера вечером, во время радиоконтакта с руководством, Молодцов вынужден был сообщить о том, что информация о поимке двух бандитов была преждевременной. После непродолжительной паузы его предупредили, что вопрос о нем, о Молодцове лично, будет решаться особо. Вот теперь бы и смягчить немного ситуацию, передать данные, рассказанные задержанным. Но тот молчит. У него характер. А у Молодцова, значит, характера нет. Он, понимаешь, может позволить себе молчание, а Молодцов — будь добр, доложи руководству два раза в сутки по рации, что сделано, обнаружена ли банда, какие меры принимаются для ее уничтожения. Капитан Молодцов задумался, вспоминая все свои ошибки за последние дни, и настроение у него становилось от этого все хуже. Наконец не выдержал:

— И черт с тобой, молчи. Расстреляю тебя сейчас без суда и следствия, так ты не обижайся, сам напросился.

— Как это расстреляешь, начальник? — растерялся бандит.

— А так, из винтовки. Ведь молчишь же!

— Не имеешь никакого права. Меня обязаны судить.

— А ты какое имел право, когда на прииске старика кассира пытал? Или когда радиста застрелил?

— Так то не я, гражданин начальник, — испуганно замахал руками арестованный, — то Гошка и Ефим, а радиста прикончил сам атаман — Семеныч. Я к тому касательства не имею. Избавь меня бог!

— Может быть, будешь брехать, что и в нас не стрелял, когда вы вчера по нас залп давали?

— Так вчера я не в вас, а по кустам стрелял. Семеныч крикнул «огонь!», я и стрелял. Я же ни в кого не попал?!

— Хватит разговоры разговаривать, в деда не ты, в радиста не ты, в нас тоже не ты. Вот и я о тебя руки марать не буду. Сейчас прикажу, и на свете на одного бандита меньше станет. Вахрамеев! — громко позвал Молодцов.

— Слушаю, товарищ капитан!

— Вахрамеев, полюбуйся на него — молчит удалец. Надоело мне его уговаривать. Не пора ли с ним кончать? Если я тебе сейчас, к примеру, прикажу, ты его застрелишь? — указал Молодцов пальцем на задержанного.

— А чего же не застрелить? Он, падла, со своими товарищами что на прииске над людьми вытворял? Они нас убивать будут, а мы с ними чикаться? Да я бы его еще во время задержания кончил, но вы велели живым доставить.

— Хорошо, Вахрамеев, не уходи далеко, скоро понадобишься. — Молодцов повернулся к бандиту: — Все понял? Говорить будешь?

— Незаконно вы поступаете, гражданин начальник.

— А что мне остается делать? С такими волками, как вы, жить — по-волчьи выть. Как фамилия, говори быстро.

— Порхачев Никита.

— Судим?

— Так точно, осужден нарсудом в тысяча девятьсот сороковом году по первой части сто сорок второй статьи Уголовного кодекса РСФСР к пяти годам лишения свободы.

— Так, — быстренько подсчитал Молодцов в уме, — значит, наказание не отбыл?

— Не успел, гражданин начальник, в мае прошлого года совершил побег из Хандыги.

— Один или групповой побег?

— Втроем ушли. Еще двое в банде остались, это я невезучий.

— Как попал в банду?

— Мы поначалу сами по тайге бродили. Потом одежонку раздобыли, знакомых нашли, веселее стало.

— Грабили, воровали?

— Да всякое бывало, гражданин начальник. Как на постой в тюрьму определишь, я тебе в красках свое жизнеописание нарисую, вместе со мной будешь плакать. И меня убивали, и на моих глазах резали, всего нагляделся.

— Хорошо, о тебе мы действительно еще успеем поговорить, отвечай, кто еще в банде? Когда и где познакомились?

— Всего в нашей компании десять человек. Мы было втроем собрались как-то у знакомого погулять, чаю-водки попить, а у него в то время на постое гости оказались — наш нынешний атаман Семеныч да с ним еще четверо. Ну, поговорили душевно, то да се, ага, чувствуем, вроде интересы общие есть. Семеныч нас расспросил, посочувствовал, вызвал на крыльцо покурить и говорит, долго ли вы будете по мелочи промышлять, ведь не сегодня завтра опять в тюрьму угодите. Идите, дескать, ко мне. Сделаем одно крупное дело — и до конца жизни будете обеспечены. Мои приятели, Виташев с Чефрановым, сразу согласились. А я его еще спросил, неужели он без нас обойтись не может? Большое дело, говорит, в одиночку не делается. Тогда и предложил нам налет на кассу «Огонька» устроить, ага.

Мы дали согласие. И сразу же прекратили разговор на эту тему, чтобы хозяин квартиры не узнал о нашем намерении. А тот, оказывается, рядом у двери стоял, все слышал. И стал проситься в компанию. Семеныч с нами посоветовался, верный ли парень, можно ли его брать. Поначалу мы уговаривали Шишкина — так его звали — не идти с нами. Дескать, у тебя жена есть, ребенок и документ в порядке: паспорт имеешь, военный билет, работай себе, пока в армию не забрали. А он отвечает, вот, мол, этого, дружки мои серебряные, как раз и боюсь. Заберут в армию, и погибну в далеких краях. А с большими деньгами я отсюда куда угодно уеду. «Ну гляди, дело твое, — сказал ему Семеныч, — только запомни, что обратно ходу нет». Вот так мы и порешили принять его в свою компанию, ага. Потом зашли в квартиру, и гулянка продолжалась. Но никаких больше разговоров о налете на кассу не было. Раз согласились, так и говорить больше не о чем. А позже, когда уже в тайге с Семенычем и его дружками встретились, то подивились мы — у них и лошади, даже с запасными, и оружие не хуже, чем в регулярной армейской части. И сами они какие-то вроде бы не наши. Мы такого даже не ожидали, ага.

— Что ты имеешь в виду? — переспросил Молодцов.

— Говорят вроде бы по-нашему, а вот такое ощущение, будто они издалека приехали и не все, что у нас делается, понимают. Вот в тайге раньше, бывало, засидишься с артелью, не выбираешься в село год, а то и два, приедешь, а здесь новостей — пруд пруди. Там дом поставили, здесь новый указ обнародовали, ага, поссовет избрали, участкового сменили. Вот так же и они, только в ином размере. Мы с мужиками говорили, те подозревают, что Семеныч с друзьями шибко издалека к нам прибыли. Но то не мое дело, сами выясняйте. А уж злые они на весь белый свет, так и слов нет.