— …В кинотеатре Горкино, — шевелил Вахрамеев губами, — новый звуковой документально-хроникальный фильм «Победа в пустыне»… В клубе НКВД премьера оперы «Катерина» в трех действиях. Касса с двух часов дня…

Якутск смотрел кинофильмы, разыгрывал кубок республики по футболу и обсуждал проблемы раздельного обучения в школах, которое вводилось с первого сентября сорок третьего года. И только о банде нигде ни словечка. Потому что город был уверен — дни ее сочтены.

Уловом в Сибири называют водоворот, обратное течение реки на узком опасном пространстве, завихрение воды. В таких местах, как правило, не находится желающих купаться — кому охота тонуть? А вот рыбаков хватает: рыба здесь скапливается косяками, играет, хлопая по поверхности воды, а порой и выпрыгивая. Чертово Улово — это всем уловам улово. В давние времена старатели разыскали было здесь золотишко, и повалил сюда народ артельно и поодиночке. Но жилка оказалась слабой, невесть как попавшей сюда, скоро истощилась, и сколько ни били шурфов, золота больше не отыскали ни крупинки. Золотая горячка прошла, а поселок остался. Жили в нем русские, якуты, хватало и других национальностей. Жители промышляли охотой и рыбалкой, разводили огороды, в которых, сказывали, даже помидоры росли, заготавливали для Якутска чурки — маленькие скругленные поверху чурбачки, которыми долгое время мостили в городе дороги. В войну было уже не до строительства дорог, но чурочники уцелели, теперь они поставляли чурки для газогенераторных автомобилей. В войну деревушка наполовину опустела: кого не забрали на фронт, тот ушел на заработки. Стихли на улицах молодые голоса.

В июньский день сорок третьего года на противоположной от деревни стороне реки Аллах-Юнь стоял молодой мужчина и, приложив к губам руку, сложенную ковшиком, кричал перевозчика. У больших лодок, закрепленных к берегу толстыми, вручную кованными цепями, появился старик в ватной телогрейке. Внимательно поглядел на пришельца, потом без крика, громким голосом поинтересовался:

— Якого биса орешь?

Резонанс на этом участке реки был такой отменный, что мужчина прекрасно услышал вопрос, несмотря на то, что до старика было не меньше ста метров.

— Перевези, батя, в деревню, окажи милость, — закричал он.

— Що ты у нас в селе забув? Та не кричи больше, а то уйду, нехай тебя таймень перевозит.

Мужчина тоже перешел на громкий голос:

— Так кто же так объясняет, через реку? Перевези — расскажу. Мастеровой я, глядишь, и тебе пригожусь.

Старик ничего больше не сказал и ушел в деревню. Когда путник решил было, что дед не пожелал иметь с ним дел и удалился совсем, тот снова появился на берегу и большим ключом отомкнул здоровенный амбарный замок, освободив лодку.

— Спускайся по реке вниз, — велел перевозчик, — прямо не пройду, течение закрутит.

Мужчина взвалил на плечи большой и, видно, тяжеленный мешок с пришитыми лямками и пошагал к указанному месту.

— Чей будешь? Звидкиля прибыл? — снова не удержался лодочник.

— Ты, батя, как нерусский. Забыл, как в народных сказках говорится? Сначала накорми, напои, спать уложи, а потом и расспрашивай. А тебе бы сразу все знать.

— Так я ж и правда не русский — хохол. Тилькы в этих краях второй десяток лет. Час, сынку, такой, — налегая всем своим кряжистым телом на весла, невесело ответил тот. — Разный народ сейчас по тайге блукае, и добрый, и не приведи господи. Вон у тебя какой мешок, а шо в нем? Може, золото куда везешь, може, руду.

— Печник я, батя, печник.

— Та ты што?! — всерьез удивился старик. — А не брешешь, часом? Печников сейчас в Якутске не хватает, а ты сам к нам в глухомань подобру-поздорову прибыл.

— Так кому что нужно, отец, кому по городу рубли сшибать, а кому на природе поработать, подкормиться и опять-таки грошей скопить. А в городе сейчас какие корма? Одно название. Два неурожайных года было, забыл, что ли? Я вот из госпиталя вышел, врачи велели витаминов побольше есть, а где их найдешь в городе?

— Много балакаешь, хлопче, будто оправдываешься. А що касается жратвы, то с голоду пузо не лопнет, а только сморщится.

— Опять плохо, нелегко тебе угодить, батя, ты Же сам просил рассказать, а теперь упрекаешь. Тебе, может быть, помочь с веслами-то?

Старик некоторое время греб молча, выбираясь против течения вдоль самого берега.

— Та куды тебе в нашем Улове грести, тут и сила и соображение нужны. У кого думаешь на постой стать?

— Я без затей, пойду к тому, кто пустит.

— Так ты, хлопче, только ремонтируешь печи? Или и новые кладешь?

— Это кому как понравится. Но сам понимаешь, работа с материалом заказчика, у меня ведь при себе кирпичного завода нет. Ну, положим, по паре дверок, вьюшек, дымовых задвижек и прочей хурды-мурды я еще могу в крайнем случае из своего неприкосновенного запаса выделить, но большего с меня взять нельзя.

— Русские печи тоже клал? Или ты только по нынешним, варочным мастер?

— Это ты, батя, теплушку имеешь в виду? А чего же не класть, охотники на такие печи не перевелись. Но она же кирпича сожрет на четыре тонны, такую роскошь себе не каждый сможет позволить. Я, батя, и в хлебопекарне печь клал, а с ней не каждый справится. Опыт нужен, да и таланта немножко не помешает. Одному адвокату в Якутске до войны английский камин сложил. До сих пор благодарит. Если, говорит, посадят тебя или нужда припечет, обращайся, мол, всегда перед любым судом защищу. Понял, дед, как настоящего мастера ценят?!

— От брешешь, аж ухи вянут. У нас був такой в селе. Я, говорит, белку в око бью, чтобы шкурку не портить. А я как-то дывлюсь, а его баба эти самые беличьи шкурки выделывает, ужас та и тилькы! Пытаю ее: Тамара, ты не на сито их выделываешь? Обиделась, дуреха. Може, и ты так?

Печник промолчал: оскорбился или не захотел спорить — кто его знает.

Старик подогнал лодку к берегу и, поднатужась, вытащил ее нос на глинистый берег. Пока он звенев цепью, приезжий выволок свой неподъемный мешок на землю.

— Как же ты таку торбу из Якутска тащил? Пуп не розвязался? А кажешь, шо ты из госпыталя; шо ж ты там делал? Не детишек санитаркам?

— Недоверчивый ты, дед, какой-то, будто тебя всю жизнь дурили, да все уму научить не могли.

— Так оно и есть, хлопче, кто тилькы сельского дядька не дурит, кто тилькы с него не тащит. Потому и веры нет, а у тебя на морде написано, шо брешешь трохы.

— С чего ты взял?

— Боженька подсказал, понял? Когда у меня дети маленьки булы, нашкодят в хате, а я и подмечу. Откуда, пытают, ты узнал? А я на икону киваю: вот, говорю, кто мне рассказал все. Так они наловчились: як тилькы я з дому, они икону к стене отвернут, щоб боженька, значит, не подглядал за ними. Как это тебе нравится?

— Ты верующий, батя?

— Я, хлопче, тилькы себе верю да еще своей бабе, поскольку она уже стара, щоб дурить. А икона от батькив осталась. Висит и висит, хлеба не просит. Давай-ка теперь пидсоблю, — ухватился он за один конец мешка. — Так говоришь, що через тайгу ты один это пер? У меня кобыла в прошлом году в Улове утонула, так ты бы не нанялся ко мне вместо нее? Сил, бачу, хватит.