— Всех биксов нужно уничтожить. До последнего. Везде ловить — и убивать. И нечего жалеть. Я так считаю, — произнес я тихо, сжавши кулаки.

Айдора слабо охнула, всплеснув руками и пугливо заморгав, Харрах лишь удивленно хмыкнул (ведь не ожидал, поди, что я такой идейный и суровый окажусь!), а доктор Грах — тот вообще аж побледнел совсем и долго не спускал с меня своих холодных синих глаз, как будто все пытался пригвоздить к чему-то за моей спиной. Один Яршая словно бы нисколько ничему не поразился. Он грустно, но по-доброму вдруг улыбнулся и, сделав брови домиком, подпер рукою щеку.

— Ты по-своему, конечно, прав, мой милый Питирим, — сказал он мягко и сочувственно. — Другого от тебя услышать я не мог. Вернее, мог бы, если б ты соврал. Но ты, сдается мне, был честен и поэтому достоин похвалы. Представь себе! И не твоя вина, что мыслишь ты пока чужими установками. Я не хочу сейчас оценивать их, а тем паче говорить: вот это — плохо, это — хорошо. Отнюдь. Они чужие для тебя, и спорить, возражать — нет смысла. Вот когда ты вырастешь и сам все для себя решишь — тогда другое дело. Вот тогда и будем разбираться… Ну-ка, мамочка, подлей ему еще горячего чайку, а то пустая чашка у ребенка!.. И вон тот пирог и, кажется, вон то варенье он даже не попробовал… А стоит!

Этот поворот событий полностью меня обескуражил. Да, я все еще негодовал в душе, готовый до последнего бороться за святыни, представлявшиеся мне незыблемыми и для всех неприкосновенными, и вместе с тем был бесконечно благодарен доброму Яршае, что он столь тонко и тактично свел на нет мой, по большому счету, неуместный выпад. Что я собирался этим доказать, чего хотел добиться? Тоже мне, неслыханную новость сообщил! Да просто покуражиться приспичило, дурацкая бравада. О святынях, запивая пироги душистым чаем, умные-то люди не болтают. Ведь и вправду, если объективно — как мальчишка вел себя, а возомнил: все понимаю и со взрослыми могу общаться наравне. Оно и видно!

— Возвращаясь к нашим стареньким баранам, — вновь заговорил Яршая. — Удивительно, как многие сейчас ударились в гуманитарные науки! И при этом хоть бы что в них смыслили!.. Убогое скольженье по верхам.

— Я думаю, в том есть своя закономерность, — отозвался доктор Грах, внешне теряя ко мне всякий интерес, хотя я, безусловно, чувствовал: это отнюдь не так… — Эпоха смутная, во что-то углубляться — где гарантия, что избранный предмет реально будет нужен, и уже довольно скоро? Точные науки требуют покоя. М-да… Когда ж разброд в умах, мешающий нормальному существованию, обычно хочется немедленно понять, откуда он, чем порожден, и появляется стремление хоть как-то все обосновать, чтоб не шаталось под ногами слишком сильно. А как раз гуманитарные науки — наиболее доступны, что ли… Мы воображаем, будто в них нет излишней зауми и сложностей и каждый, только захоти, способен одолеть их с легкостью… По нашим представлениям, в таких науках человеческий аспект особенно заявлен, закреплен. И можно просто пеночки снимать, особо в суть не проникая. Словеса, туманные идеи — этого достаточно. Гуманитарный мистицизм, я так бы это все назвал. Иллюзия реальных, в некотором роде сокровенных знаний. Суррогат… А большего не ждут. Зачем? Вполне хватает, чтобы мистицизм понемногу начал поглощать умы, пророс везде, верней, нашел себе удобную опору. Ведь когда затягивают туже пояса, идет борьба, а перспектив не видно, потому что прежние теперь — из другой оперы, отчуждены, совсем замшели, вот тогда и возникает как бы самопроизвольно тяга к мистицизму, шаловливо-непонятному и иррациональному. А всякий мистицизм рождает интерес к гуманитарным знаниям — в определенном, правда, ракурсе. И изучение предмета углубленное, серьезное тут просто ни к чему — мешает.

— А Харрах мой точные науки любит, — неожиданно, явно любуясь, сообщил Яршая. — Ведь совсем еще мальчишка, а вон сколько сконструировал! Читает, впрочем, мало, из-под палки — не горазд… — тут он беспомощно развел руками, скорбно выпятивши нижнюю губу.

— Ну, почему же, пап? — обиделся Харрах. — Платона знаю, Библию читал и Лао-цзы, и Заратуштру, и Сервантеса, и Достоевского, и Нестора Марию фон Болбоева… А вот недавно проштудировал Барнаха.

— Ты с ума сошел об этом говорить! — с тоской воздела к потолку глаза Айдора. — Что ты! Если кто, неровен час, услышит… Я ведь верно говорю? — она вдруг повернулась к Граху. Тот сидел с невозмутимым, каменным лицом, тихонько барабанил пальцами по краешку стола и на вопрос лишь остраненно, эдак чуть пожал плечами: дескать, коли вы об этом говорите, то вам и видней, должно быть…

— Это кто — Барнах? — не удержался я. — Старинный кто-нибудь?

— Да был такой… — уклончиво и, как мне показалось, с явной неохотой пояснил Харрах. — Совсем недавно… Даже, говорят, еще живой. Пока — живой. Его практически никто не знает. В смысле — мало кто встречал. Отшельник, я так думаю. А вот читают многие… Он — идеолог.

— Чей? — искренне заинтригованный, не отставал я. Надо же, такая личность, а мой папочка при мне ни разу не упоминал!.. — Чей идеолог?

— Вот заладил… А ничей! — ответил с непонятной резкостью Харрах.

— Так не бывает, — убежденно возразил я. — Всегда — чей-нибудь!

— А этот вот — ничей. Для всех живущих. Понимаешь? Для людей, для биксов, для кого угодно!

— Вроде как мудрец? — сообразил я.

— Даже больше чем мудрец.

— Нет, точно, ты нас доведешь всех до беды! — совсем расстроилась добрейшая Айдора. — Это ты его, признайся, баламутишь? — она строго посмотрела на Яршаю. — Он — ребенок, как же можно!..

— Мамочка, ну, я не знаю… что ты пристаешь, ей-богу! — глядя в сторону, с тоской сказал Яршая. — Что ты всех пугаешь?! Не такой уж он, в конце концов, ребенок… Нам дурак в семье не нужен!

— Да ведь как читать!.. — задумчиво заметил доктор Грах. — Такие книжки очень непростые, не для каждого… И ты хоть что-то понял в них?

— Естественно! — голос Харраха зазвенел от торжества. — Еще бы не понять! По-моему, так складно, без сю-сю… Его «Уложения для недоумков» и «Пять заповедей всуе»;.. Мама даже сделала рисунки к ним…

— Харрах! — с отчаянием вскрикнула Айдора. — Прекрати немедленно! Довольно! Чушь. Не знаешь толком — так не говори! Я иллюстрировала детские стихи. А написал их, между прочим, доктор Грах. И папа твой хотел писать на них кантату. К юбилею Первого Конфликта.

— Что ж не написал? — с ехидцей произнес Харрах.

— Да просто не успел! — Айдора гневно обернулась к мужу. — Почему молчишь? Когда не просят — разглагольствует часами… Что, язык отсох?

— Ну, в общем… да, — со вздохом покивал Яршая. — Не успел. Ты, мамочка, права.

— Но юбилей уже прошел… — невинно вставил я.

— Как так — прошел?! — похоже, моя реплика весьма обескуражила Айдору.

— Что-то я теперь припоминаю… — поспешил на помощь доктор Грах. — Действительно! Мы с моим другом обсуждали этот вариант. Стихи и музыка… Прекрасно! Только с датами немного просчитались. Так бывает…

— Ясно?! — и Айдора испытующе взглянула на Харраха.

Лишь теперь я догадался, почему Грах оказался в этом доме. Их с Яршаей связывало дело. Только я никак не мог поверить, чтобы этот мрачный, даже злобный человек способен был на поэтическое чувство, сочинял для маленьких детей. Конечно, внешний вид, я знаю, ни о чем еще не говорит, по моему отцу ведь тоже сразу не определишь, что он — вожак людей. И все же мне почудился какой-то скрытый, преднамеренный подвох… Меня водили за нос. Почему? Из-за того что я, как ни крути, — чужой здесь, из другой когорты? Может быть… Или я горько заблуждался, без малейших оснований проявляя мнительность там, где любой иной нормальный человек кивнул бы с удовлетворением: стихи? — ну и прекрасно! Но уж как-то чересчур засуетилась вдруг Айдора, чересчур! Нет, разумеется, я был на сто процентов прав, и в этом смысле уповать на что-либо иное было просто неразумно. Лезло же в глаза, вопило: здесь мне впредь не доверяют! И не потому, что отозвался без почтения о биксах — их нахваливать никто и не обязывал меня. Мое происхождение, домашний круг знакомств — вот главная причина. Надо полагать, и раньше не особо доверяли, только не показывали этого. Пока не рыпался и не давал особенного повода, еще терпели, вроде как надеялись: семья и воспитание — одно, а внутренний настрой души — другое, яблоко ведь не всегда, упав, у самой яблони лежит, бывает, что и катится в сторонку… Молодая поросль, иное поколение. Ну, вдруг — и этот так?!. М-да… До поры до времени старались не показывать, не намекать, ну, а теперь уж… Дело не в словах, а в том, как их произнести! Когда, кому и как… И тут вот начинаются проблемы. Это абсолютно точно! Словно я был виноват… Не я же выбирал себе родителей, не мог за них я отвечать!.. Мне стало тошно и обидно. Что же делается, неужели так всегда и будет?! Если бы не биксы… Захотелось все на них свалить. Так проще. Так спокойней. Многие теперь друг другу на Земле не доверяли…