— Слава богу! — против воли вырвалось у Питирима. — Наконец-то!

— Если я заставила вас ждать, то извините, — сухо отозвалась Ника, принимаясь перекладывать обед на стол — неторопливо и размеренно, как автомат.

— К вам часто приезжают гости? — чтобы как-то завязать беседу, начал Питирим.

— Нет, — отрывисто, не глядя на него, сказала Ника. — Не люблю гостей.

— А как же я? — недоуменно вскинул брови Питирим. — В какой же роли выступаю я? Мне говорили, это вы послали приглашение. Ведь так?

Ника коротко кивнула, словно поясняя: эта тема ей неинтересна.

— Все же я надеюсь, это был не розыгрыш? — не унимался Питирим. — Не праздной скуки ради, а? Иначе было бы жестоко… и несправедливо. Гнать человека в эдакую даль… Не для того, чтоб просто посмеяться?

— Нет, естественно, — сказала Ника, опуская голову и принимаясь очень тщательно раскладывать подле тарелок вилки, ложки и ножи. — Я не привыкла ни над кем шутить. По крайней мере здесь. Оставим этот разговор. Вам сколько супу? Или вы не любите? Он очень вкусный, — как-то просто и застенчиво добавила она.

— Серьезно? — оживился Питирим. — Тогда — конечно. Я сто лет уже нормально не обедал. Мне в больнице ничего такого не давали. Все стерильно, все по дозам, все по генетической программе, чтоб, не приведи господь, каких-то изменений в организме не произошло.

Половник в руке Ники дрогнул, и она быстро, настороженно, недобро даже глянула на гостя.

— У нас кухня вегетарианская, — бесцветным, ровным голосом заметила она. — Разнообразие на самом деле — не ахти. Мы уж привыкли, а другие вот… Вы, видимо, не знаете: на Девятнадцатой зверей нет никаких. Любую снедь везут с Земли. И то не слишком балуют… Но местные растения на редкость калорийны. Так что…

— Я не сомневаюсь, — дружелюбно молвил Питирим. — Тем более у эдакой хозяйки…

Ника густо покраснела и, с неудовольствием, досадливо вздохнув, качнула неопределенно головой. Потом уселась в кресло против Питирима.

— Откуда вам знать, какая я хозяйка! — возразила она с горечью и как-то чересчур уж резко. — Вам-то — ну откуда?! И потом: кому какое дело! Право… Если вы хотите сделать пошлый комплимент…

— Да вы меня совсем неверно поняли! — всплеснул руками Питирим.

— Я понимаю, как могу. Другого — нет, — Ника поджала губы. Питириму показалось, что еще немного — и она заплачет. Ну, а что такого я сказал? — с досадою подумал он. Еще недоставало с истеричкою общаться… — Вкусно? — вдруг спросила она с неподдельным интересом. — Вот и хорошо. Я рада. — И по тону ее Питирим почувствовал, что рада она вовсе не за ублажение его желудка, а за что-то непонятное, иное, исподволь вошедшее в их в сущности пустейшую беседу.

— Туту вас висят картины… — Питирим взглядом показал на боковую стену. — Любопытные работы. Что-то есть в них, безусловно… Это вы нарисовали?

— Ой, нет-нет! — с поспешностью призналась Ника. — Был когда-то здесь один…

— Художник?

— Тот еще художник! Вы бы посмотрели!.. — с нескрываемым сарказмом и одновременно с непонятным сожаленьем отозвалась Ника. — Неужели вам понравилось, а?

Питирим пожал плечами.

— Нет, вы все-таки скажите, — отчего-то начиная волноваться, требовательно попросила Ника.

— Господи, да что же мне сказать?!. Для дилетанта — в обшем-то неплохо… — Питирим, как бы прицениваясь, быстро скользнул взглядом по картинам. — Даже славно. Так мне кажется… А вы… его любили? — неожиданно спросил он. Словно и непроизвольно, осененный смутною догадкой, и при том конечно же нарочно, чтобы можно было наблюдать реакцию хозяйки дома.

Ника вздрогнула и, резко выпрямившись, уперев обе ладони в краешек стола, недружелюбно и тоскливо посмотрела мимо гостя.

— Да, любила. Ну и что? — проговорила она тихо. Взгляд ее померк, и уголки губ опустились. А она ведь не такая уж и молодая, вовсе не девчонка, машинально для себя отметил Питирим, и вся на взводе — комок нервов. Неужели я тому виной? Чудно! — Любила, — повторила Ника странным тоном, где смешались и смиренное признание минувшего, и искреннее удивление, недоумение: да как же так — уже минувшего?! — Ну, — повела она неприязненно плечом, вновь замыкаясь в прежний кокон отчужденья, — что еще вам рассказать?

Внезапно Питириму сделалось смешно. И все же — как девчонка, усмехаясь про себя, подумал он. Ей-богу. Так и рвется доиграть придуманную роль. Зачем? Да и какую роль? И я обязан, вероятно, подыграть ей… Ну, как дети, право слово!.. Вот: сидим — и что-то там изобретаем с умным видом, и пытаемся друг с другом играть в прятки, а на самом деле спрятаться-то негде — пустота кругом, и максимум что можно — встать быстрее за спиной другого и с притворством затаиться. Неужели я сюда для этого летел? Чтоб дурака валять? Трепаться — как бы ни о чем? Мол, догадайся сам… Да не умею я и не хочу, зацепок нет! И сама — тоже хороша: я, дескать, все-все-все готова объяснить, вот только вас не знаю… Так какого черта приглашала?!

— Кажется, в одной картине — неувязка, — со значеньем поднял палец Питирим.

— А я… не замечала, — с беспокойством возразила Ника. — Очень же похоже…

— Да насчет похожести — и разговора нет, — чуть улыбнувшись, согласился Питирим. — Все узнаваемо. Но поглядите хорошенько, здесь вот нарисован космодром. Айз окна-то он не виден вовсе. Он отсюда далеко.

— Кому не виден, а кому — наоборот, — разочарованно сказала Ника. — Это как смотреть… О чем мечтать… Ведь разве не мечтания определяют и наш взгляд на мир, и нашу зоркость? И правдивость, а?

— Не знаю. Я бы не сказал, — уклончиво ответил Питирим. — По крайней мере не всегда, уж это точно.

— Ах… Какие удивительно знакомые слова! — вздохнула Ника. — У меня такое чувство, будто все их произносят. Постоянно. Все хотят судить о мире здраво, глубоко. Хотят, чтоб их слова звучали важно и весомо. Искренне пытаются… А получается наивно-одномерно, очень плоско, даже примитивно… Может, оттого, что и не надо этого желать нарочно? Все должно происходить само собой. Да-да. Без напряжения… Вот вы, к примеру, оказались здесь… Я пригласила…

— А зачем вы это сделали?

— Вы сожалеете? Вам неприятно?

— Я вообще ни о чем не жалею, — с легкою усмешкой произнес Питирим. — К тому же я здесь так недавно, что при всем желании испытывать какие-то эмоции…

— Тогда — все хорошо, — Ника строго посмотрела на него. — Тогда не нужно ничего изобретать.

— Я разве занимаюсь этим? Может, вы…

— Пусть — я, — кивнула Ника отрешенно. — Как вам нравится, так и считайте. Ваше право.

— Батюшки, ну что вы, в самом деле?! — несколько опешил Питирим. — Я не хотел вас обижать. Так, сорвалось… Простите. Кстати, — тут он оживился, — я нигде у вас не видел никакой аппаратуры… Это вы нарочно?

— Вы имеете в виду — здесь, в доме? А зачем? Она, по сути, ненужна. Все новости, какие нам необходимы, мы и так обычно узнаем. Да, рано или поздно…

— Или поздно! — горячо заметил Питирим. — Какая ж это новость?!

— Нам — достаточно. Мы многого не просим. Не привыкли… Это вы у себя суетитесь, ловите мгновенье, придаете ему значимость эпохи…

— Понимаю. Вам тут некуда спешить, у вас перед глазами — вечность.

— Ошибаетесь. Одно лишь настоящее. Ему не важно: ни что в прошлом, ни что в будущем… Оно — и то, и то. В нем постоянство: настоящее всегда при вас и вместе с вами существует… А мгновенность — ускользает, точно воздух между пальцами. И ей-то доверять нельзя. Мгновение всегда готово обмануть, рядясь в фальшивые одежды. Знаете, как красочное платье, но с чужого, не со своего плеча…

И все-таки в ней что-то есть, изюминка какая-то, неповторимость, неожиданно подумал Питирим, исподтишка, тихонько наблюдая за хозяйкой дома. И в манере говорить, и в этой переменчивости настроений, и в способности зажечься, сделаться на миг ребенком, для которого — в его игре — нет никаких авторитетов, да и, черт возьми, она и внешне вовсе недурна, когда не прячется в себя и не становится в дурацкую, надуманную позу. Впрочем, может быть, и не дурацкую, и это простоя не в состоянии чего-то уловить, понять. Действительно — как дети, вот и остается только прятаться в себя, поскольку больше некуда — кругом открытое пространство, все-все на виду. Бежать в себя… Но неужели это — истинный и наш необходимый путь, осознаваемый лишь напоследок — в качестве своеобразного подарка, компенсации за прежние бесплодные попытки?! Он невольно усмехнулся и, того сам не заметив, выразительно пожал плечами. И тут обнаружил, что Ника пристально, с каким-то даже благосклонным удивлением следит за ним. Словно подметила в нем наконец-то некую черту, которую давно искала, безуспешно для себя пыталась выявить, чтоб раз и навсегда — как могущую многое, если не все! — определить вот здесь, сейчас и прочно закрепить в своем сознании. Он улыбнулся ей. И даже подмигнул, дурашливо и беззаботно. Ника вспыхнула — и тотчас как бы вновь захлопнула оконце… Эдакий зверек, подумал Питирим, ужасно любопытно знать ему, а что же там — снаружи, но, едва заметит посторонний взгляд, заметит, что такое любопытство не осталось без внимания, так сразу прячется — до нового удачного момента, когда снова можно будет выглянуть из норки… Как в народе говорят: и хочется, и колется… Вот странно, чем я так ее тревожу? Эта ее чопорность, зажатость… Ведь она меня боится, я же чувствую! Зачем же было приглашать?