Франко относительно повезло. Прибыв на остров в июле, он оказался скованным с еще одним новичком, Филлипо Пьери, двадцатишестилетним сыном известного во Флоренции врача. В Болонском университете этот юноша стал социалистом, но в тюрьму попал не из-за своих политических взглядов, хотя они этому и способствовали. К двадцати пяти годам каторги его приговорили за пьяную драку с сокурсником Антонио Бьянки, пристававшим к любимой девушке Филлипо по имени Нелда. Во время драки Антонио ударился головой о печку и, не прошло и часа, умер. Поскольку Антонио был сыном известного предпринимателя, дело получило большую огласку, и обвинение не преминуло подчеркнуть социалистические пристрастия Филлипо. Только тот факт, что он был сыном уважаемого врача, спас юношу от пожизненного заключения.

Скованные вместе двадцать четыре часа в сутки, оба осужденные за насильственные преступления и ожесточившиеся в своем несчастье, молодые люди вскоре преодолели разделявшую их социальную пропасть и попытались приспособиться к новым условиям. Их поместили в камеру номер 43, где сидели еще шестеро: грабитель банков, растратчик, который задушил десятилетнюю девочку и надругался над ней, уроженец Милана, специализировавшийся на обмане легковерных вдов, и венецианец-фальшивомонетчик, оказавшийся, к несчастью для себя, не слишком искусным гравером. Филлипо подсчитал, что общий срок заключения их пестрой компании составлял двести восемнадцать лет, если считать два пожизненных приговора, Франко и детоубийцы Джованни Ферми, по пятьдесят лет каждый.

Заключенные спали на полу на соломенных тюфяках. Уборной им служила дыра в полу над канализационной трубой. Раз в неделю им разрешали помыться, раз в два года выдавали новую робу. Они дышали спертым зловонным воздухом, питались жидкой овсяной кашей и червивыми макаронами и работали в каменоломне по девять часов в день шесть раз в неделю.

Королевская комиссия, наблюдавшая за положением в тюрьмах, в докладе от 1877 года назвала тюрьму Сан-Стефано «строгой, но надежной».

— Спада! — позвал Туллио Сеттембрини, один из охранников, подходя к Франко в четыре часа пополудни. Франко прекратил работу и посмотрел на Жирного Туллио со смешанным выражением уважения и ненависти, которое, как он быстро усвоил, лучше всего подходило к общению с тюремщиками в серой форме. Уважение льстило их самолюбию — без этого было нельзя, а ненависть напоминала, что перед ними не слабак. Если заключенного начинали считать слабаком, то его жизнь превращалась в сущий ад. Франко — Жирный Туллио знал это — был не из слабаков. Сила его духа не уступала силе его мускулистого тела, совсем почерневшего на августовском солнце.

— Спада, тебя хочет видеть капитан.

— Зачем?

— Он сам тебе расскажет. Пошли. Ты тоже, Пьери.

Франко и Филлипо положили свои молоты и последовали за Жирным Туллио. Двухфутовая цепь, соединявшая левую лодыжку Франко с правой лодыжкой Филлипо, не позволяла им идти нормальным шагом: приходилось одновременно делать шаг вперед одному левой ногой, а другому правой. Такой способ передвижения узники прозвали «сан-стефанской иноходью». Франко и Филлипо подошли к стоявшим в ряд запряженным лошадьми черным фургонам, которые ежедневно в восемь утра привозили узников в каменоломню и в пять вечера увозили обратно в тюрьму.

— Забирайтесь, — сказал Жирный Туллио, указывая на первый фургон.

Они исполнили приказание и уселись рядом на дощатые скамьи. Железная дверь с лязгом захлопнулась, и фургон затрясся по дороге.

— Как ты думаешь, что ему нужно? — спросил Филлипо, худой, заросший кустистой бородой парень со светлыми волосами и близорукими водянистыми глазами.

— Кто знает? — пожал плечами Франко. — По крайней мере нам удалось пораньше выбраться из каменоломни.

Поездка через остров заняла полчаса, и за все это время узники больше не проронили ни слова — не только от усталости после восьми часов работы в каменоломне, но и потому, что говорить было не о чем. За четыре недели существования скованными одной цепью они уже рассказали друг другу свои истории, излили горечь и разочарование, помечтали о женщинах и побеге, пожаловались на еду и скотские условия жизни, не раз втихомолку проклинали охрану — короче, сделали то же, что и все новички. Но по мере того, как в сознании Франко и Филлипо утверждалась мысль, что на острове им придется провести много-много лет, молодых людей охватывало оцепенение. Четыре недели показались им вечностью. Чем же покажется год? Пять лет? Двадцать? Эта ужасная мысль приводила их в отчаяние, поэтому говорить не хотелось.

Жирный Туллио отпер дверцу фургона, и двое узников спустились на вымощенный булыжниками тюремный двор.

— Сюда.

Туллио указал на дверь, за которой находился кабинет коменданта тюрьмы капитана Гаэтано Замбелли, и узники, прихрамывая, направились к ней. Охранник последовал за ними. Подойдя к двери, он постучал.

— Войдите.

Жирный Туллио открыл железную дверь, и Франко с Филлипо вошли в светлый и просторный, сверкавший чистотой кабинет коменданта. На беленых, без единого пятнышка стенах висели огромные портреты королевской четы. Королева Маргерита была изображена с царственной улыбкой на устах, ее длинная шея утопала в усыпанном бриллиантами и жемчугами воротнике. Подоконник забранного железными прутьями окна украшали глиняные горшки с розовой геранью. За довольно простым столом сидел сам капитан Замбелли, уроженец Неаполя, с необыкновенно длинным лицом, вислыми черными усами и ухоженными артистическими руками. Глаза капитана невероятно печальным выражением напоминали щенячьи. Заключенные прозвали его «Печальной дамой», потому что каждый раз, назначая жесточайшие наказания за самые легкие проступки, капитан выглядел так, будто готов разрыдаться. Над ним смеялись, но не добродушно, а с ненавистью. Одним из любимейших развлечений обитателей тюрьмы была игра «Как убить Замбелли самым мучительным способом».

— Ах, Спада, — сказал со вздохом комендант, вытирая длинный нос платочком, — тебе посылка.

Он указал на большую коробку, стоявшую на столе. Франко посмотрел на нее.

— Это от княгини дель Аква, — продолжал комендант. — Какие у тебя интересные друзья!

Печальные глаза взглянули на двух грязных полуобнаженных заключенных.

— Конечно, как того требуют тюремные правила, мне пришлось прочесть письмо и осмотреть содержание посылки.

Замбелли вытащил из коробки большую книгу в кожаном переплете.

— Княгиня прислала тебе прекрасную Библию. Очень красивую. Замечательная кожа из Флоренции, должно быть, не так ли, Пьери?

Филлипо переступил усталыми ногами. Замбелли внушал ему страх.

— Да, господин комендант, — пробормотал молодой человек.

— Ну, а теперь, раз ты студент университета, а вернее, был им, пока не стал убийцей, и поскольку Спада не умеет читать, будь любезен, прочти своему товарищу, что написала княгиня.

Капитан протянул через стол руку со сложенным листом бумаги. Филлипо взял его, развернул и, долго секунды полюбовавшись гербом и великолепной бумагой, начал читать вслух:

— «Дорогой Франко, возможно, ты не захочешь переписываться со мной, но я все равно буду тебе писать, даже если мои письма останутся без ответа. При нынешних обстоятельствах это минимум того, что я могу сделать. Надеюсь, тебя обрадует известие об отъезде Витторио в Америку. Моя подруга миссис Декстер, которую ты, вероятно, помнишь, решила его усыновить. Декстеры богаты, занимают хорошее положение в обществе, они смогут дать Витторио все, о чем на Сицилии он не мог и мечтать. Я сама отвезла мальчика в Ливерпуль и посадила на пароход. Последние его слова были о тебе. Он любит тебя, Франко, и очень переживает случившееся. Я знаю, ты винишь меня в своем несчастье. Понимаю твои чувства, потому что сама виню себя. Дорогой друг (я бы хотела думать, что мы друзья, по крайней мере я испытываю к тебе дружеские чувства), в моем сердце живет уверенность в твоей невиновности. Пусть сейчас, когда твоим уделом стало отчаяние и безысходность, утешением тебе послужит мысль, что я никогда не перестану добиваться отмены приговора. Это трудно, потому что препятствует мой муж, но у меня есть друзья и родственники в правительстве, и я буду продолжать просить их заново провести расследование убийства. К несчастью, в Риме все происходит очень медленно, но я буду упорно добиваться своего.