— У тебя когда-нибудь возникал вопрос, как я начал свое дело?

— Вы заработали деньги на бирже.

— Верно, но ты не знаешь, откуда у меня взялись деньги для игры на бирже. Никто не знает, даже твоя мать. Я никому не рассказывал, потому что, откровенно говоря, стыжусь. Во время войны я украл в Джорджии драгоценности и золотые часы, которые позже продал в Нью-Йорке за сорок тысяч долларов. Точнее, не украл, а купил у старого негра за тридцать долларов, но это равносильно краже. Ты удивлен?

— Немного. Больше всего меня удивляет, что вы мне об этом рассказали.

Огастес откинулся назад.

— Я поступил так, потому что мне импонирует твое мужество, Виктор. Даже когда я совершенно не согласен с тобой, мне нравится, что ты отстаиваешь свою точку зрения. У меня всегда было перед тобой преимущество, но теперь ты знаешь, что я начинал как воришка, и это, возможно, несколько уравнивает наше положение. — На лице банкира появилась слабая улыбка. — Надеюсь, с этих пор мы сможем устраивать настоящие потасовки.

Виктор рассмеялся:

— Я тоже. И мне по душе с вами бороться.

— Хорошо. — Огастес нахмурился. — После твоего отъезда в доме стало ужасно тихо, есть ли хоть какой-нибудь шанс, что ты вернешься?

Виктор колебался. К его собственному изумлению, мысль о том, что по нему кто-то скучает, очень его тронула.

— Я еще не думал об этом, сэр.

— Как бы то ни было, не забудь о дне рождения своей матери в следующую среду. На обед соберутся все члены семьи. Элис будет очень больно, если ты не придешь.

— Я обязательно приду. Я не забуду, — пообещал Виктор, вставая, и добавил: — А Люсиль приедет из Вассара?

— Да, надеюсь. Почему ты спрашиваешь?

— Просто интересно, сэр. Всего доброго и спасибо за ссуду.

Он покинул кабинет и вышел на улицу.

* * *

— За Виктора! — С этими словами доктор Диффата поднял стакан кьянти, и около дюжины других итальянцев, сидевших за обеденным столом в доме доктора, встав, присоединились к его тосту. — За нашего жильца, который прекрасно говорит по-английски, который помог Сальваторе взять в банке ссуду!

— Салют! — хором крикнули остальные и выпили.

У Виктора, сидевшего между Джанни Диффатой и его отцом, хватило такта вести себя скромно. Но он был доволен.

Когда все сели, он поднялся и оглядел стол. Среди гостей были: Сальваторе Вольпи, маленький жилистый человечек, пьяный не столько от вина, сколько от радости по поводу получения ссуды; рядом — такая же жилистая жена Вольпи Тереза; за ней дородный, с огромными кулаками, Пауло Назоне из Неаполя, владелец маленькой строительной фирмы; его жена, толстуха Аннунциата, которая весь обед бросала на Виктора чересчур ласковые взгляды; падре Луиджи Санторе, пастор маленькой церкви Святой Розалии возле военной верфи, расположенной в самом сердце бруклинской Маленькой Италии; professore[20] Примо Гонзага, кругленький преуспевающий адвокат, чей интерес к улучшению финансового положения его друзей-иммигрантов носил отнюдь не бескорыстный характер, поскольку бедные не могут оплачивать услуги адвокатов; его жена Каролина и двое друзей Джанни — девятнадцатилетний Марко Фоско и семнадцатилетний Малыш Винни Тацци. Все они ели в изобилии приготовленную превосходную стряпню миссис Лукарелли и пили много кьянти доктора Диффаты.

— Друзья мои, — обратился к собравшимся Виктор. — Я не мастер произносить речи. Поэтому скажу Сальваторе только одно: пусть процветает твоя бакалейная лавка!

Он поднял стакан, и все присутствовавшие воскликнули хором:

— Buona fortuna[21]!

Сальваторе опять вскочил, на этот раз бросившись, огибая стол, к Виктору.

— Друзья! — закричал он по-итальянски. — Пусть все знают! Я, Сальваторе Вольпи, никогда не забуду, как мне помог ты, Витторио! Никогда! Если тебе понадобится моя помощь, скажи, что я могу для тебя сделать, и я сделаю это. Все, что угодно! Сальваторе Вольпи честью клянется: все, что угодно!

Подойдя к Виктору, этот бакалейщик из Калабрии, которому был тридцать один год, к смущению юноши, поклонился ему, потом обнял и расцеловал.

— Чертов герой, — ухмыльнулся Джанни Диффата, идя с Марко Фоско, Малышом Винни Тацци и Виктором по освещенной газовыми фонарями улице. Когда обед закончился, Джанни уговорил Виктора пройтись с ними за компанию. Вечер был по-весеннему ясен и прохладен, и Виктор ничего не имел против прогулки на свежем воздухе. Но Джанни Диффата не привык разгуливать без цели. «Интересно, что он задумал», — терялся в догадках молодой сицилиец.

— Professore уже поговаривает, что тебе надо заняться политикой, — продолжал Джанни по-итальянски. — Как тебе это, Марко: наш Виктор — конгрессмен или даже президент?

— Да, — согласился Марко, здоровенный сын булочника, даже после бритья выглядевший заросшим щетиной. — Президент Виктор Декстер. Будет всех кормить салями в Белом доме.

Трое юношей рассмеялись, но на лице Виктора появилось скучающее выражение.

— Во-первых, — сказал он, — политика меня не интересует. А во-вторых, даже если бы интересовала, я не смог бы стать президентом, потому что родился в другой стране.

— Тогда поменяй этот проклятый закон, — предложил Джанни.

— В-третьих, тебе следует говорить по-английски.

— Я люблю говорить по-итальянски. Ты мог бы перестать меня воспитывать.

— Уже перестал. А в-четвертых, я устал и хочу спать. Я возвращаюсь назад.

— Нет, не возвращаешься, — возразил Джанни, беря его за руку, — у нас с Марко и Малышом Винни свои планы на этот вечер.

Марко схватил Виктора за другую руку, и, хотя оба юноши держали его не слишком крепко, Виктор подумал, что попытка вырваться только осложнит дело. Джанни то и дело хвастался, что участвовал в драках, чаще всего с «моками» — евреями в Вильямсбурге. Что касается Малыша Винни, то Виктор видел, как в матче по боксу, устроенном месяц назад Сицилийским союзом, этот парень, ростом всего пять футов два дюйма, расправился с соперником на полфута выше. В последнее время Виктор уже с трудом выносил Джанни. Поначалу молодому сицилийцу казалось, что сын добряка и умницы доктора Диффаты не может быть таким законченным болваном — это было бы просто издевательством над природой, — но за три месяца знакомства Виктору не удалось обнаружить у Джанни никаких качеств, которые возмещали бы его недостатки, за исключением добродушного юмора, впрочем довольно грубого. Все попытки повлиять на Джанни высмеивались или игнорировались им. Его интересовали только еда, выпивка, девушки и драки.

— Хорошо, что у вас за план? — спросил Виктор.

— Мы хотим показать тебе наш клуб. Ты ведь не знал, что у нас есть клуб, верно? Этакое ответвление от Сицилийского союза. Пошли, здесь недалеко. Уверен, тебе понравится.

Они отпустили Виктора, и все четверо двинулись дальше.

— А что это за клуб? — поинтересовался Виктор.

— Своего рода братство, но только для нас, итальянцев. Если понравится, можешь вступить и ты.

— Твой отец знает об этом?

— Чем меньше мой старик знает, тем меньше волнуется. И не вздумай ему проговориться, — произнес Джанни небрежным тоном.

— Что будет, если я скажу?

Молодые люди молчали, слышался только стук каблуков по брусчатке тротуара. Потом Джанни ответил:

— Ты ничего ему не скажешь.

— Как называется клуб?

— Названия еще нет.

— К чему вся эта секретность?

Джанни остановился и сказал с раздражением:

— Послушай, Виктор, мы даем тебе возможность к нам присоединиться. Зачем задавать глупые вопросы? Молчи и иди с нами. Посмотри, что к чему, потом, если захочешь, станешь членом клуба, — это будет хорошо. Если не захочешь, тоже неплохо. Единственное, о чем мы просим, — не трепи языком. Ты понял?

— Вполне.

— Тогда пойдем дальше.

Они молча продолжили путь и минут через десять подошли к зданию склада в доках.

— Здесь работает папаша Малыша Винни, — объяснил Джанни. — Он достал нам ключ.