— Мне недавно принесли ее, прочти на третьей странице статью.

Дмитрий развернул газету.

— Что?! — вырвалось у него. — У гитлеровцев тяжелый танк T-VI — «тигр»! — И он принялся внимательно читать.

«Стойкой пехоте, зарытой в землю, тяжелые танки T-VI не страшны!»

— Рассказы бывалых воинов о том, как они жгли фашистскую броню, — сказал Курбатов, придвигаясь к столу, — это верное лекарство против танкобоязни, оно поможет новичкам. У вас в газете есть уголок юмора — «Прямой наводкой». Отличное название! Я прошу вас, Дмитрий Андреевич, как фронтового поэта, и всех ваших товарищей по перу стать действительно на прямую наводку и открыть огонь по «тиграм». Меткое слово, подобно молнии, вмиг облетит все роты, сделает свое дело.

— Я понимаю вас, товарищ генерал, не так черт страшен, как его малюют. Эта мысль должна пройти через все газетные материалы.

— Вот и отлично, формула найдена. Простыми, понятными словами надо высмеять «неуязвимость» вражеских танков T-VI. — Генерал закрыл печную дверцу и продолжал: — В результате нашего наступления образовался Курский выступ. Площадь его равна двадцати двум тысячам квадратных километров — немало! Это прекрасный плацдарм для фланговых ударов. Мы нависаем над орловской группировкой гитлеровцев и в то же время сковываем врага у Белгорода. Он ведь не может начать широкое наступление, если не срежет нашего Курского выступа.

— Ясно, — сворачивая в трубку газету, сказал Дмитрий, — на Курском выступе дела будут серьезные, и надо уже сейчас готовить к этому войска.

Курбатов достал из портфеля несколько напечатанных на машинке листков:

— В руки наших корпусных разведчиков недавно попала любопытная записная книжка одного немецкого барона, капитана войск СС. Это, брат, документ. Барон, видишь ли, проходил в Германии повышенные курсы танкистов, осваивал «тигры». И зашифровал все, что знал о тяжелых танках T-VI.

— И удалось расшифровать?

— В общем — да… Нам теперь известны данные танковой пушки: калибр — 88 миллиметров.

— Сильная пушка.

— Да, — согласился Курбатов и перевернул листок. — За минуту башня делает один поворот. А о чем это говорит? — повеселел он. — Вот оно, уязвимое место! Башня поворачивается медленно. Есть в «тигре» и еще одна выгодная для нас черта, — усмехнулся комкор. — Вес брони и вооружение солидные, а мотор — всего 600 лошадиных сил. Значит, маневренность танка невысокая. — И Курбатов спрятал листки в портфель.

Дмитрий окинул взглядом блиндаж. В углу за времянкой стояла походная кровать, покрытая серым одеялом, над ней висела маленькая полка с книгами. Все вещи Курбатова умещались в одном чемодане. Генерал, как солдат, не терпел в походе лишнего имущества.

Сам Курбатов на первый взгляд показался Дмитрию помолодевшим. Но это было обманчивое впечатление. Удивительная выправка скрадывала годы, а голубые без старческой мути глаза, несмотря на седые волосы и морщины на щеках, молодили комкора.

Все же Дмитрий заметил, что волосы генерала за очень короткое время сильно поредели. На лбу появилась новая глубокая складка.

Возвратясь в землянку, Дмитрий застал своих товарищей за чтением газеты.

— С выздоровлением тебя! — воскликнул Бобрышев и обнял Солонько.

Грачев, чуть прихрамывая, бросился к Дмитрию.

— Я ради тебя остался здесь ночевать — что ж, думаю, уезжать не повидавшись.

— Спасибо, Александр, молодец!

Гайдуков, пожав Дмитрию руку, спросил:

— Как нравится новость?

— Я только что от Курбатова. — И Дмитрий принялся рассказывать о своей беседе с генералом.

— Николай Спиридонович, надо взглянуть на наш фронт, ты у нас бывший начальник штаба полка, у тебя карта всегда идеальная, сделай одолжение, дай ее, — выслушав Солонько, попросил Гайдуков.

— Можно… Александр, тебе ближе всех, ну-ка, сними с гвоздя мою сумку!

— Приступим к анализу оперативной обстановки, — повернувшись в пол-оборота, шутливым тоном произнес Грачев.

— Ладно, давай скорее сумку!

— Сумку? Пожалуйста!

— Обратите внимание на линию фронта, — начал Бобрышев, раскладывая на крышке рояля хрустящую двухкилометровку, — какое оригинальное очертание! Смотрите… К западу от Курска фронт вклинивается в территорию, занятую врагом, а к востоку от Орла — в расположение наших войск.

— Два плацдарма, — проронил Гайдуков.

— Можно наступать и нам и противнику, — продолжал Бобрышев, — и наносить фланговые удары с юга и севера. Обстановка опасная, острая. Не случайно сюда пришла сталинградская гвардия. Если мы выиграем битву под Курском, то, мне кажется, гитлеровцы не удержатся и на правом берегу Днепра.

— Днепр… — мечтательно произнес Солонько.

Гайдуков взял со столика карандаш и провел им по красноватой жилке шоссе Белгород — Курск — Орел.

— Вот где таится опасность! Здесь гитлеровцы могут нанести удар крупными танковыми силами. Надо учитывать и нежелательный исход сражения. А что, если враг срежет Курский выступ?

— Тогда фронт под Курском превратится в «мешок». Наши войска, расположенные по дуге Курского выступа, будут окружены, и враг сможет начать новое наступление на Москву, — хмуря брови, сказал Бобрышев.

— Николай Спиридонович, сколько прошли гитлеровцы в сорок втором году? — спросил Гайдуков.

— Если взять Юго-Западное направление… то местами до шестисот километров.

— От Томаровки до Курска гитлеровцам надо преодолеть сто двадцать пять километров, а со стороны Орла — всего лишь семьдесят пять.

— Разные годы и разные погоды, — перебил Гайдукова Бобрышев. — Да и мы уже не те, нельзя забывать, дружище, Сталинград.

— Погоди, Бобрышев, ты выслушай меня до конца. Я хотел сказать вот о чем. Когда Гитлер смотрит на Курский выступ, у него горят глаза. Пройти двести километров — и наши войска в котле. Заманчивая штука, не правда ли?

— Еще бы! — кивнул Бобрышев.

— По черным обломкам фашистских машин придем мы к победе и вступим в Берлин! — продекламировал Солонько.

— Вот и «шапка» готова к полосе, о которой я думаю. Стой, это находка! — Гайдуков достал из кармана блокнот, записал стихи.

— А что ж наши союзники?.. Неужели, когда начнется бой под Курском, они не помогут нам, не откроют второй фронт?

— Спешить они, Дмитрий, не будут… А Гитлер соберет под Курском отборные дивизии и новые тяжелые танки… — пощипывая усы, вздохнул Гайдуков.

— А что такое подвиг, хлопцы? В руки он сам не дается. К нему надо стремиться всей душой, чтоб горел весь, злость тебя брала. Вот тогда и ударишь крепко врага да сделаешь такое, о чем все товарищи сразу заговорят. Верно это, Тихон Селиверстов?

Тонкобровый с веснушками солдат смущенно взглянул на командира роты лейтенанта Бунчука.

Пехотинцы сидели полукругом у родника. Со ската небольшой высотки спадал звонкий ручей, шевеля камешки и робко пробивающуюся со дна зелень. Лейтенант Бунчук, швырнув окурок в грязь, продолжал:

— Вчера бой идет, а вас, Тихон Селиверстов, все нет с патронами. Медленно поворачивались. Робость из души рвите с корнем. Вы боец гвардейской роты. Ее пулеметчики в Сталинграде гитлеровцев к Волге не пропустили… Берите пример со старшего брата. Он тоже новичок, а бывалому воину под стать!

Иван Селиверстов, несмотря на похвалу командира роты, сидел мрачный. Слушая лейтенанта, он время от времени сжимал кулаки. Бунчук подумал, что кулаки молодого гвардейца по величине, пожалуй, не уступали дискам для автомата.

— Разрешите мне… Товарищ командир роты… — Иван Селиверстов поднялся, — хочу всех заверить… не подведем! — и показал брату кулак.

Пехотинцы рассмеялись. Командир роты сдержал улыбку.

— Домашнюю привычку надо забыть. Узна́ю, строго накажу вас, Иван Селиверстов. — Бунчук нагнулся над родником, потянул губами воду.