♦ стремление к снижению государственных расходов, минимизация (или полная ликвидация) бюджетного дефицита, цель – сделать «экономику экономной »;

♦ проведение жесткой денежной политики (сдерживание роста денежных агрегатов, и прежде всего агрегата Ml – наличных денег), почти исключающей дополнительную эмиссию и ограничивающей объем кредитов БАН; тем самым предполагалось надеть на аргентинскую экономику своего рода финансовую «смирительную рубашку»;

♦ принятие кардинальных антиинфляционных мер и последующее удержание инфляции на максимально возможном низком уровне;

♦ исключение из финансовой практики резких изменений обменного курса (снижение темпов девальвации) национальной валюты;

♦ обеспечение полной открытости аргентинской экономики путем отмены протекционистских мер; возможность сохранения отрицательного сальдо внешнеторгового баланса в том случае, если оно компенсируется притоком иностранного капитала; поощрение зарубежных инвестиций; предоставление иностранным компаниям и банкам равных прав с местными бизнес-структурами;

♦ допущение роста внешнего долга под тем предлогом, что он служит элементом открытости экономики и важным финансовым резервом ее развития;

♦ сокращение доли социальных расходов в государственном бюджете и разного рода социальных трансфертов (субсидий, дотаций и т. д.), поскольку они снижают конкурентоспособность национального бизнеса и культивируют иждивенческие настроения предпринимателей и населения в целом;

♦ уменьшение числа занятых в государственном управленческом аппарате, понижение степени бюрократизации и коррумпированности властных институтов.

Второе . Сильное влияние на правительство К. Менема – Д. Кавалло оказала популярная в тот период на Западе теория предложения ( supply-side economics) [24] , согласно которой реальный рост в экономике зависит в основном от факторов, воздействующих на предложение, а не на эффективный спрос, как это утверждает кейнсианская концепция. Теория предложения постулирует еще ряд идей, взятых на вооружение аргентинскими реформаторами 1990-х годов. Назовем самые важные:

принципиальная бесполезность механизма девальвации национальных валют, поскольку вслед за этим происходит «всплеск» инфляции, нивелирующий эффект от снижения обменного курса денег;

гипотетическая возможность сокращения заработной платы, так как, в соответствии с теорией предложения и законом Сэя, исключается вероятность кризиса перепроизводства.

Третье. Постулаты уже упомянутого «Вашингтонского консенсуса», который, как отмечал В.М. Давыдов, «суммировал господствовавшие неолиберальные представления экономических гуру того времени и подходы крупнейших международных финансовых организаций (прежде всего МВФ) к оказанию помощи «проблемным странам, встающим на путь реформ»168. Напомним суть рекомендаций «Вашингтонского консенсуса»: снижение до минимума бюджетного дефицита; изменение приоритетов государственных расходов в пользу здравоохранения, образования и инфраструктуры; проведение налоговой реформы, направленной на расширение облагаемой базы при устранении завышенных фискальных ставок; финансовая либерализация и переход на рыночное регулирование банковского процента; введение унифицированного и конкурентоспособного обменного курса национальной валюты, позволяющего стимулировать нетрадиционный (промышленный) экспорт; замена количественных ограничений во внешней торговле импортными тарифами, поэтапно снижаемыми до уровня 10–20 %; ликвидация барьеров, препятствующих притоку иностранных инвестиций; приватизация государственных предприятий; отмена регламентаций, затрудняющих выход на рынок новых фирм и ограничивающих конкуренцию; надежное обеспечение прав собственности, особенно для неформального сектора169.

Таков был основной теоретический багаж, определивший узловые моменты программы («дорожной карты») экономических реформ, разработанной неолибералами во главе с Д. Кавалло и реализованной в своих основных чертах в первой половине 90-х годов прошлого века. Как видим, главные подходы, взятые на вооружение Розовым домом, носили космополитический характер и полностью соответствовали западному идейному мейнстриму тех лет. К этому, вероятно, следует прибавить концептуальные подходы собственно аргентинских «исторических» либералов, многие годы бессменно возглавлявшихся Альваро Альсогараем. Превратившись из непримиримых врагов перонизма в наиболее близких союзников К. Менема и окружавших его «менемистов» и «неоперонистов», твердо стоящие на либеральных позициях члены партии СДЦ также внесли свой вклад в идейный арсенал «команды» Д. Кавалло.

Победа ХП на выборах 1989 г. и приход в Розовый дом администрации К. Менема, отказавшегося от идейного наследия «исторического» перонизма и избравшего неолиберальный вариант экономического реформирования, означал, что либеральные знамена СДЦ оказались перехвачены новой властью. Это обстоятельство, с одной стороны, ослабило интерес к либералам (появились иные, значительно более влиятельные носители рыночной идеологии), а с другой – позволило отдельным представителям СДЦ «влиться» в ряды аргентинских реформаторов и внести свой конкретный вклад в процесс рыночных преобразований.

Тем самым вокруг Д. Кавалло образовалась группа «неолиберально настроенных» профессионалов, состоявшая из «неоперонистов», либералов и внепартийных экономистов, главным образом из «Фонда Медитер-ранеа». Так, Карлос Санчес занял пост заместителя министра, Альдо Дадоне – президента БАН, Роберто Доменеч – директора Центрального банка и т. д. Дочь А. Альсогарая – Мария Хулия вошла в состав правительства и приняла самое активное участие в процессе приватизации государственных предприятий. С этой командой Д. Кавалло и приступил к практической реализации программы реформ.

Кардинальное значение для формирования общей линии экономической политики правительства К. Менема имело одобрение Национальным конгрессом 28 марта 1991 г. закона 23.938, который вступил в силу 1 апреля того же года, вошел в историю как закон «О конвертируемости» («конвертибилидад») и коренным образом менял валютно-финансовую ситуацию в стране. Вот его основные положения.

1. Центральный банк был обязан в неограниченном количестве продавать иностранную валюту из расчета 10 тыс. аустралей за 1 доллар США. Несколько позднее (с 1 января 1992 г.) вводилась новая аргентинская денежная единица с традиционным названием – песо и устанавливался ее паритет с американским долларом (1:1).

2. Центробанк обязывался постоянно располагать золотовалютными резервами в объеме не меньше 110 % имевшейся в обороте денежной массы (агрегат Ml). Комментируя такую политику, американские экономисты П. Кругман и М. Обстфельд писали: «Фиксируя валютный курс, центральный банк отказывается от своей способности влиять на экономику посредством денежно-кредитной политики»170.

Кроме того, запрещалась индексация контрактов, номинированных в аустралях, благодаря чему блокировался «переброс» инфляции в будущее, и прерывалась инфляционная инерция, с которой страна жила несколько последних десятилетий. С целью укрепить фактически вводимый в стране бимонетарный режим (равноправное хождение двух денежных единиц: аргентинского песо и доллара США) разрешалось впредь заключать контракты в американских долларах.Существенно менялась и суживалась макроэкономическая роль Центробанка, утратившего возможность финансировать государство путем практически бесконтрольной эмиссии денег (как правило, по требованию исполнительной власти, которая таким способом «заделывала» бреши в федеральном бюджете и одновременно «разгоняла» инфляцию). Это было важнейшее – и весьма трудное – политическое решение, достаточно быстро оздоровившее денежный рынок. В условиях системы «конвертибилидад» государство могло получить дополнительные средства только путем заимствований на внутреннем или внешнем финансовых рынках, выпуская соответствующие суверенные долговые инструменты (обязательства). Такое положение дел теоретически должно было вынудить федеральные и провинциальные власти укреплять финансовую дисциплину и повышать собираемость налогов – единственный источник денежных поступлений, не считая заимствований.