Однако его самым существенным вкладом в науку было распознавание того, что эмбрион человека обладает способностью слышать звуки, находясь в утробе матери.

Когда Томатису было едва за тридцать, научное любопытство привело его в мир эмбриологии, где он обнаружил, что голос матери служит невидимой звуковой связью для развивающегося плода и существенным источником питания. Далее это привело к разработке специальной методики, которую он назвал «второе звуковое рождение». Суть ее состоит в том, чтобы воспроизвести звуки, которые плод слышал в утробе, для того чтобы дать дальнейшее развитие слуховым и эмоциональным способностям ребенка с целью устранения всевозможных заболеваний.

Эта история начиналась в начале 1950-х годов, когда Томатису стало известно о новаторской работе английского педагога

В. Е. Негуса. Он обратил внимание на то, что птенцы, которые попадают в гнезда других птиц, перестают петь или начинают подражать звукам птиц, которые их выращивают. Это натолкнуло Томатиса на мысль исследовать роль звуков в развитии плода и задаться вопросом, не связаны ли проблемы послеутробного развития, в особенности аутизм и проблемы с развитием языка и речи, с нарушениями внутриутробного общения или внутриутробными травмами.

Вразрез с существовавшими тогда медицинскими воззрениями Томатис заявил, что эмбрион способен слышать. Невзирая на иронические насмешки своих коллег, которые стали считать его чем-то вроде ренегата, он продолжал настаивать на своих выводах и обнаружил, что человеческое ухо начинает развиваться уже на десятую неделю беременности и функционирует тогда, когда плоду исполняется четыре с половиной месяца. Для того чтобы измерить акустические воздействия, существующие в утробе, Томатис разработал специальную подводную систему, в которой использовались микрофоны, громкоговорители и боль*' шие листа специальной пористой резины, которая воспроизводила эффект воздушных «карманов».

«Плод способен воспринимать весь спектр низкочастотных звуков, — объясняет Томатис в своей книге “Сознательное ухо”, которая является по сути его творческой автобиографией. — Пространство звуков, в которое погружен эмбрион, отличается чрезвычайным богатством всевозможных оттенков... Внутренние шумы, движение лимфы во время пищеварения, сердечные ритмы, которые носят характер галопа. Он воспринимает ритмичное дыхание как далекий шум прибоя и водных потоков. И в этот контекст вливается голос матери». Томатис сравнивает весь этот «концерт» со звуками африканских прерий или буша в предвечернее время, когда они полны «далеких призывов, всевозможных шорохов и хлопанья крыльев». Когда такая аудиоголосовая связь организована правильно, то человеческий зародыш обретает чувство безопасности, основанное на этом постоянном диалоге, которое гарантирует ему гармоничное и спокойное созревание.

Далее Томатис заметил, что после рождения младенец часто находится в пассивном состоянии лишь недолгое время, до тех пор пока мать не начнет говорить. «В этот момент дитя оживает и всем телом тянется к матери... Новорожденный реагирует на звук конкретного голоса, единственного голоса, с которым он познакомился еще будучи в утробе». Инстинктивно чувствуя это, мать начинает петь младенцу песни, убаюкивая его колыбельной, прижимая его к своей груди под звук сладких мелодий, используя всевозможные детские стишки для ускорения его развития.

Предполагая, что разрыв этой естественной цепочки звуковых контактов может стать причиной детский недугов, Томатис начал искать пути для того, чтобы воссоздать весь этот звуковой фон, который существовал вокруг младенца в утробе матери. До рождения младенец слышит звуки, будучи погружен в жидкую среду. Спустя десять дней после рождения, когда жидкая оболочка плода рассасывается, младенец начинает слышать уже в воздушной среде. Наружное и среднее уши привыкают к воздуху, в то время как внутреннее ухо сохраняет водную среду околоплодной жидкости, в которую оно было погружено в течение девяти месяцев. Используя примитивные электронные устройства, Томатис воспроизвел звуковую среду, которая воздействует иа развивающийся плод. Записав голос матери, он с помощью специальных фильтров выделил все низкочастотные звуки, воссоздав таким образом звучание голоса в том виде, как оно воспринималось в утробе. Результаты были поразительные: ^место голоса матери он вдруг услышал звуки, напоминающие мягкий зов, эхо и шуршание, похожие на звуки африканской саванны, которые он уже выделил ранее.

Первым воплощением теории Томатиса в жизнь было появление в лаборатории инженера, которого он лечил от голосовых проблем. Однажды инженер пришел к нему в лабораторию в сопровождении своей девятилетней дочери. Томатис продемонстрировал свой новый аппарат, и в течение некоторого времени они прослушивали «волшебные звуки, похожие на звуки дикого леса», которые соответствовали внутриутробной среде. Неожиданно девочка, о присутствии которой они забыли, с волнением воскликнула: «Я в туннеле. Я вижу двух ангелов с обеих сторон туннеля, Двух ангелов в белых одеждах!» По мере того как девочка продолжала рассказывать «фантастическую историю своего появления на свет», Томатис и отец девочки застыли в изумлении. Вывод был однозначен: девочка визуально воспроизвела процесс своего рождения. Два ангела были, очевидно, врачом и медсестрой в белых халатах.

Спустя несколько минут девочка воскликнула с восхищением, что видит свою мать. Пораженный отец спросил, как она ее видит. Девочка продемонстрировала это, откинувшись на спину и подняв ноги вверх, приняв типичную позу роженицы. Она оставалась в этой позе, пока не кончилась пленка, затем вскочила и возобновила свои обычные занятия, как будто ничего не произошло. «Я только что воспроизвел для этой девочки звуковой фон ее появления на свет», — сказал Томатис с удивлением.

Следующее крупное событие произошло тогда, когда его коллега врач привёл к нему одного из пациентов, пухленького мальчика примерно двенадцати лет от роду, у которого был диагноз «умственная неполноценность». «Он орал так пронзительно, что больные мгновенно разбежались из приемного покоя», — вспоминает Томатис в автобиографии. «Каждые пять или шесть секунд он подскакивал так высоко, что был способен ударить себя по спине обеими пятками, — трюк, который я никогда не видел даже в цирке. Он не умел говорить, но лицо его постоянно искажалось различными живописными гримасами. Создавалось впечатление, что он что-то непрерывно сосет. Мать сопровождала его, но он отстранялся от нее всякий раз, когда она к нему приближалась, как будто они были одноименно заряженными магнитами!»

Психиатр, который лечил мальчика, объяснил, что ребенок болен аутизмом. Он не знал причины болезни, но подозревал, что мальчик психологически ведет себя как «еще не рожденный ребенок».

«Еще не родившийся на свет!? — воскликнул Томатис. — Вы меня заинтриговали. Как раз в этот момент я провожу исследования различных состояний жизни и рождения».

«Да, я знаю, — ответил психиатр. — Именно поэтому я здерь с этим ребенком. Мне кажется, что вы можете помочь ему. Может быть, попробуем?»

Томатис записал на магнитофон голос матери в течение двадцати минут. После этого в день первого лечения мальчик лежал плашмя на полу и скреб пол куском мела, который он подобрал в кабинете. Ученые сидели недалеко от него, мать также присутствовала в комнате, а Томатис оставался у двери со своим оборудованием.

Сначала он воспроизвел отфильтрованные высокие частоты голоса матери, направив их с помощью управляемого громкоговорителя в сторону головы ребенка. Тот немедленно перестал рисовать, вскочил на ноги и выключил свет. «В мгновение ока мы погрузились во тьму. Этот жест ребенка буквально потряс меня — и не потому, что мне трудно было его понять, — вспоминал доктор Томатис. — Наоборот, мне было совершенно ясно, что ребенок старается воспроизвести условия освещения, которые были в его внутриутробной жизни».

По мере того как продолжалось воспроизведение записи, мальчик встал и подошел к матери. Сидя у нее на коленях, он взял ее руки и обвил их вокруг себя, начав сосать свой палец. Он оставался в этой позе до тех пор, пока не закончилась запись. «Это выглядело так, как будто он оказался в утробе матери», — рассказывал Томатис. Когда закончилась запись, мальчик встал и включил свет. Все сидели, не в силах произнести ни слова. Впервые за десять лет мальчик показал какие-то признаки узнавания своей матери, а также некоторую приязнь к ней.