Однажды маленький черный человек, одетый только в саронг, то есть белые панталоны, решительно вошел ко мне в темницу. Он принес корыто соленой рисовой муки, перемешанной с маслом, и на коленях подал его мне, произнося какие-то ласковые и, как мне показалось, почтительные слова. Я позволил упрашивать себя и наконец, склоняясь на его просьбы, стал есть в его присутствии. В то время как я лакомился вкусным кушаньем, он обмахивал меня пальмовым листом и пел что-то грустное; я слушал с удивлением. Немного погодя он снова вернулся и стал играть на маленькой тростниковой дудочке грустную мелодию. Я понял, что внушаю ему сочувствие, и позволил ему поцеловать меня в лоб и в уши. Через несколько дней я уже разрешал ему мыть меня, снимать с меня колючки и садиться между моими ногами. Наконец наступил день, когда я почувствовал, что он меня любит и что я его тоже люблю. С тех пор я был укрощен; прошлое изгладилось из моей памяти, и я согласился следовать за ним на берег, не помышляя уже о побеге.

Я прожил, кажется, два года наедине с ним. Он окружал меня такими нежными заботами, что заменил мне мать, и я не думал расставаться с ним. Между тем я ему не принадлежал. Племя, захватившее меня, должно было разделить в своей среде плату, которую собиралось получить, продав меня как можно дороже какому-нибудь богатому индийскому радже. Ко всем княжеским дворам Индии были отправлены гонцы с известием о моем существовании и с целью уговориться насчет цены. В ожидании их возвращения меня поручили этому молодому человеку по имени Аор, который славился своим умением приручать слонов. Он не был охотником и не принимал участия в убийстве моей матери. Я смело мог любить его.

Вскоре я научился понимать человеческую речь. Я не различал отдельных слов, с которыми Аор обращался ко мне, но по интонации угадывал его мысли так безошибочно, словно знал его язык. Впоследствии я стал понимать звук человеческой речи на любом языке. Но лучше всего я понимал пение.

Я узнал от своего друга, что мне надо прятаться от взоров людей, так как тот, кто меня увидит, непременно захочет увести меня на продажу, а его убьет. Мы жили тогда в глуши Тенассерима. Днем мы скрывались в горах и выходили только ночью. Аор садился мне на шею и вел меня купаться. Он не боялся аллигаторов и крокодилов: от них я его оберегал, закапывая в песок их головы, которые трещали под моими ногами. После купанья мы бродили по лесу. Я выбирал себе сочные ветви, а для Аора срывал хоботом плоды. На весь день я запасался зеленью. Больше всего я любил свежую кору и умел легко отделять ее от ствола. Однако, чтобы набрать ее, требовалось много времени, поэтому чаще всего я довольствовался ветвями.

Я вел мирное существование и жил настоящим, не задумываясь о будущем. О самом себе я стал размышлять с того дня, когда люди загнали в мой парк стадо диких слонов, на которых они охотились с факелами, барабанами и тарелками, чтобы завлечь их в свою ловушку. Туда заранее привели ручных слонов, которые должны были помочь охотникам в укрощении пленников. Они действительно помогли спутать пленникам ноги, но некоторые дикие слоны, особенно слоны-одиночки, так бушевали, что решено было и меня призвать на помощь охотникам.

Милого Аора заставили сесть мне на шею. Он повиновался, хотя очень неохотно. Во мне же пробудилось сознание справедливости, и я ужаснулся от того, чего от меня требовали. Дикие слоны были если не равными мне, то подобными мне; а ручные слоны, которые содействовали порабощению своих братьев, показались мне гораздо ниже их и меня. В порыве презрения и негодования я накинулся на этих пособников и стал так отчаянно защищать пленников, что людям пришлось отказаться от моих услуг. Меня выпроводили из парка, а милый Аор стал осыпать меня похвалами и ласками. «Вы видите, — говорил он товарищам, — что это ангел и святой. Белого слона нельзя использовать ни для тяжелых работ, ни для насилия над кем-либо. Он не создан ни для войны, ни для охоты, ни для перевозки грузов и людей. Сами цари не позволяют себе садиться на него, а вы хотите, чтобы он унизился до того, чтобы помогать вам в укрощении! Нет, вы не понимаете его величия и оскорбляете его достоинство! За то, что вы пытались сделать, вы попадете во власть злых духов».

Моему другу возражали, что он сам тоже меня укрощал.

— Совершенно верно, — ответил он, — но для этого я прибегал только к ласковым речам и звукам флейты. Если он позволял мне садиться на него, то потому, что признает меня своим верным слугою. Я его преданный магаут (погонщик). Знайте, что в тот день, когда нас разлучат, один из нас умрет. Пожелайте, чтобы это был я, так как от благоденствия Священного цветка висит богатство и слава вашего племени.

Он дал мне имя Священный цветок, и никто не возражал против этого. Речь моего магаута произвела на меня глубокое впечатление. Я чувствовал, что если бы не он, то меня унизили бы, а теперь я стал еще более гордым и независимым. Я решил (и сдержал слово) во всем следовать его советам, и вместе мы избегали всякого, кто не относился к нам с должным уважением. Люди предлагали мне в товарищи самых красивых и хорошо дрессированных слонов. Я положительно отказывался от этого и наедине с Аором никогда не скучал.

Мне было около пятнадцати лет, и я уже был значительно выше обыкновенных взрослых слонов, когда явились посланные с известием, что бирманский раджа дал наибольшую цену и меня продали. Послы действовали с осторожностью. Они не обращались ни к одному из сиамских властителей, которые могли потребовать меня даром, так как я родился в их владениях. Итак, я был продан царю Пагама. Ночью меня повели через Тенассерим к высоким горам, и, перевалив через них, мы очутились на берегу прекрасной реки Ирравади.

Тяжело мне было покидать родину и свой лес. Я никогда не согласился бы на это, если бы Аор при помощи своей флейты не объяснил мне, что на другом берегу меня ждет слава и счастье. Дорогою я не хотел ни на минуту разлучаться с ним. Я почти не позволял ему слезать с моей шеи. Чтобы избавить меня от мучительного беспокойства, он спал между моими ногами. Я был ревнив и хотел, чтобы он ел только ту пищу, которую я ему приносил; я выбирал для него лучшие плоды и подавал ему хоботом сосуд, который сам наполнял ключевой водою. Я обмахивал его большими листьями. Проходя через джунгли, я сбивал колючки, которые могли его поцарапать. Наконец, я делал, и даже лучше всех других, то, что делают хорошо дрессированные слоны. Делал я это по доброй воле, а не по приказу, единственно ради моего друга.

На бирманской границе меня встретило посольство царя. Последовавшие потом церемонии меня встревожили. Я видел, как давали золото и подарки малайским охотникам, сопровождавшим меня, и как их отправили назад. Неужели меня разлучат с Аором? Я страшно волновался и вызывающе смотрел на высокопоставленных лиц, которые подходили ко мне с почтением. Аор, понимавший меня, объяснил им, чего я опасаюсь, и сказал, что без него я не соглашусь пойти с ними. Тогда один из послов, который до тех пор оставался в палатке, снял сандалии и, опустившись на колени, протянул мне письмо бирманского царя, написанное синей краской на позолоченном пальмовом листе. Я не позволил ему читать и, вырвав у него письмо, передал своему магауту. Аор принадлежал к низшей касте и не имел права прикасаться к этому священному листу. Он просил меня отдать письмо послу его величества. Я немедленно повиновался, желая показать свое уважение и дружбу к Аору. Посол взял письмо, раскрыл над ним золотой зонтик и стал читать: