— Понимаю, насколько неприятно рисковать жизнью из-за подобных людей.

— Для меня здесь нет никакого риска, — возразил Шмит, улыбнувшись, — я ни минуты не сомневаюсь, что убью его.

Д Аше и де Пиэн уже ждали нас, а оказавшиеся поблизости ещё пять или шесть персон были всего лишь любопытствующими бездельниками. Д'Аше вынул двадцать луидоров и подал их своему противнику со словами;

— Мне было невозможно ошибиться, и вы дорого заплатите за эту наглость. — Затем, повернувшись в мою сторону, он присовокупил: — Я должен вам двадцать луидоров.

Я ничего не ответил ему. Шмит с совершеннейшим спокойствием положил деньги в карман и, молча подойдя к двум деревьям, находившимся не более чем в четырёх шагах друг от друга, встал между ними. Затем достал из кармана пару пистолетов и сказал д'Аше:

— Извольте отойти на десять шагов и стреляйте первым. Я буду прогуливаться между деревьями. Ваше право поступить точно так же, когда наступит моя очередь.

— Но надо ещё решить, за кем право первого выстрела, — вмешался я.

— Это совершенно излишне, — отвечал Шмит, — я никогда не стреляю первым.

Де Пиэн поставил своего приятеля на указанное расстояние, и д'Аше выстрелил в швейцарца, который неторопливо прохаживался, поглядывая по сторонам, а потом остановился и сказал:

— Я был уверен, что вы промахнётесь, сударь. Можете продолжать.

Такое поведение показалось мне чистым безумием, и я приготовился было к переговорам. Однако они не понадобились. Д'Аше выстрелил второй раз и снова неудачно. Противник его всё с той же уверенностью сделал первый выстрел в воздух, потом, взяв второй пистолет, прицелился и поразил д'Аше прямо в середину лба. Тот замертво повалился на землю. Шмит спрятал пистолеты в карман и удалился один, словно продолжал свою прогулку. Через пару минут и я последовал за ним, удостоверившись в смерти несчастного д'Аше.

Меня ошеломила сия дуэль, скорее похожая на сон или романтический вымысел. Я поехал завтракать к мадам д'Юрфэ, которая страшно сокрушалась, так как наступил уже день полнолуния, когда я должен был в четыре часа три минуты произвести мистическое действо, а божественная Ласкарис, предназначенная служить вместилищем избранника, билась у себя на постели, изображая конвульсии, кои непреодолимо препятствовали акту оплодотворения.

Выслушав рассказ безутешной мадам д'Юрфэ, я постарался придать себе как можно более опечаленный вид. Однако же притворство моей танцовщицы было весьма кстати, ибо она уже не вызывала во мне никакого вожделения. Я изо всех сил старался утешить мадам д'Юрфэ и, посоветовавшись с оракулом, выяснил, что юная Ласкарис испорчена черным гением, и мне необходимо заняться поисками избранницы, чистота коей находилась бы под покровительством высших гениев. Видя, что сия помешанная вполне счастлива обещаниями оракула, я оставил её и пошёл к Кортичелли, которую нашёл в постели. Рядом с ней восседала донна Лаура.

— Так, значит, у тебя колики, моя милая? — спросил я.

— Нет, а совершенно здорова, но не встану с постели, пока ты не отдашь мою шкатулку.

— Ты стала плохо вести себя, бедняжечка, и всё потому, что слушаешь свою мать. А шкатулку ты вряд ли получишь, если не захочешь исправиться.

— Тогда я расскажу всю правду.

— Тебе никто не поверит, и ты отправишься обратно в Болонью без единого подарка от мадам.

— Сейчас же отдавай шкатулку, иначе я скажусь беременной; как оно и есть на самом деле. Я всё открою этой сумасшедшей старухе.

Немало подивившись, я смотрел на нее, не говори ни слова, но про себя перебирал все способы избавления от сей мошенницы. Синьора Лаура с невозмутимостью подтвердила, что дочь её и в самом деле беременна, однако же не по моей вине.

— А по чьей же?

— Это плод графа де Н., который был её любовником в Праге.

Я счёл сие совершенно невероятным, ибо она не выказывала никаких к тому признаков. Но, впрочем, мало ли что случается. Вынужденный принять какое-то решение, дабы защититься от этих разбойниц, я удалился, ничего не сказав, и заперся с мадам д'Юрфэ, чтобы испросить у оракула совета касательно будущего.

После множества вопросов, более невразумительных, чем те, кои вопрошала пифия на дельфийском треножнике и толкование которых я всецело оставлял моей бедной помешанной, она сама заключила, а я остерёгся противоречить ей, что юная Ласкарис повредилась в рассудке. Мне удалось убедить её на кабалистической пирамиде, что принцесса испорчена чёрным гением, врагом ордена Розы и Креста, и к тому же должна быть беременна от гнома. Затем она составила другую пирамиду, чтобы узнать для наивернейшего достижения нашей цели лучшие способы и, благодаря моим попечениям, ей был дан совет написать письмо Луне.

Сия нелепость, которая должна была бы образумить её, напротив, привела в совершенный восторг, так что, если бы я захотел объяснить ей всю тщетность питаемых ею надежд, она лишь сочла бы меня совращённым злым гением и посему недостойным Креста и Розы. Впрочем, я и не собирался делать столь неблагоприятное мне разоблачение, которое и ей не принесло бы никакой пользы, а лишь сделало бы несчастной, низвергнув из состояния блаженного ослепления.

Она не могла исполнить повеление написать Луне без помощи адепта и, как легко догадаться, обратилась за этим ко мне. Желая выиграть время, я ответил, что нужно ждать первую фазу ближайшей Луны. Я потерял в картах большую сумму и не мог уехать из Экс-ля-Шапель, не получив деньги по векселю, выписанному на г-на О. в Амстердаме. А пока мы договорились, что, поскольку юная Ласкарис помешалась в уме, не будем обращать внимания ни на какие её слова, вдохновляемые завладевшим ею злым гением.

Расположив таким образом мадам д'Юрфэ не верить ничему, что могла бы наговорить Кортичелли, я с усердием занялся изысканием способов для возмещения убытков от карточной игры. Для этого я отдал в залог шкатулку Кортичелли и получил тысячу луидоров, с которыми отправился в Английский клуб, где можно было выиграть много больше, чем у французов или немцев.

Через три-четыре дня после смерти д'Аше вдова его прислала мне записку с просьбой посетить её. Придя, я застал там де Пиэна. Она сразу же принялась жаловаться, что муж оставил большие долги, и всем имуществом завладели кредиторы. Посему у неё нет никаких средств, дабы возвратиться с дочерью в Кольмар, в дом своих родителей.

— Вы послужили, — заключила она, — причиной смерти моего супруга и должны выплатить мне тысячу экю. Если вы не согласитесь, я обращусь к помощи правосудия, так как швейцарец скрылся, и мне не остается ничего другого.

— Ваши слова удивляют меня, мадам, — отвечал я с холодностью, — и, если бы не сочувствие к постигшему вас несчастью, я сумел бы ответить с должной прямотой. Во-первых, у меня нет свободной тысячи экю, чтобы бросать их на ветер, но даже и в противном случае ваши угрозы вряд ли склонили бы меня к сей жертве. А в остальном, мне было бы интересно узнать, каким образом вы предполагаете преследовать меня с помощью правосудия. Что касается господина Шмита, то он дрался как отважный и благородный человек, и, полагаю, останься он здесь, вы не многого достигли бы своими преследованиями. Прощайте, мадам.

Я не отошёл и пятидесяти шагов от дома, как меня догнал де Пиэн и заявил, что, прежде чем мадам д'Аше будет жаловаться, мы должны в укромном месте постараться перерезать друг другу горло. В ту минуту ни у него, ни у меня не было при себе шпаги.

— Ваше намерение не очень лестно для меня, — ответил я спокойно, — и я не желаю компрометировать себя с совершенно неизвестным мне человеком.

— Вы просто трус.

— Я был бы им, если бы следовал вашему примеру. А что вы обо мне думаете, мне совершенно безразлично.

— Вам придётся пожалеть об этом.

— Может быть и так, но пока я имею честь предупредить вас, что никогда не выхожу без пары заряженных пистолетов и умею ими пользоваться. Вот они. — С этими словами я вынул их из кармана и взвёл курок на том, который был у меня в правой руке. Завидев это, сей головорез выругался и поспешил скрыться.