Я подошла и села рядом с ним. Чет ел громадный гамбургер, он отломил от него кусок и протянул мне.

— Послушай, — начала я. — У меня есть для тебя кое-какие новости.

Я рассказала ему о том, как мой дядя обещал дать мне в долг сто долларов. Эти деньги он отложил в отдельный конверт, и как только мы решим убежать из дому, мы можем взять такси, подъехать к дяде домой и забрать мои деньги.

— Ура! — воскликнул Чет. — Замечательно. Мы сможем на эти сто долларов поехать в любое место. Я долго изучал карту и теперь знаю, куда бы мне хотелось попасть больше всего.

— Куда?

— На Аляску. Это хорошее место, и к тому же оно очень далеко от наших родителей, которым никогда не придет в голову искать нас там.

— А на Аляске есть медведи? — спросила я.

— Надеюсь, да, но они не будут нас тревожить. Ведь во Флориде есть аллигаторы, но смотри, сколько здесь живет людей, и никого еще не съели.

— И волки, — добавила я.

— Хорошо, хорошо, — сказал он сердито. — Куда ты хочешь поехать?

— Куда ты скажешь, — ответила я. — Аляска — отличное место.

На самом деле я очень хотела уехать в Париж, во Францию.

Париж — это место, куда Сильвия Годбаум поехала со своими мамой и папой.

Он позвонил мне в субботу, сразу после того, как его племянница уехала. Я только что вернулась с пляжа, поэтому мне надо было принять душ и переодеться. По дороге я остановилась, чтобы купить охлажденную бутылку „фраскати", и приехала к нему в студию около пяти часов вечера.

Мы потягивали вино все из тех же ужасно нелепых кувшинчиков и закусывали шоколадным печеньем, испеченным его невесткой. Печенье было отличное: мягкое, воздушное, с большим количеством шоколада.

Чес рассказал мне о своем ленче с Таней и о том, как он пообещал отложить сто долларов до момента, когда они ей понадобятся.

— Ты думаешь, это было мудро? — спросила я.

— А ты можешь предложить что-то другое? Единственное, что я сумел сделать, это хотя бы немножечко выиграть время. Понимаешь, Черри, эти ребята могут изменить свое решение и забыть о намерении убежать. Но если они в самом деле придут сюда и попросят дать им деньги, тогда мне все-таки придется сделать это, поскольку я обещал.

— Видишь ли, Чес, — сказала я, — играть в эти игры с детьми — противозаконно. Я не знаю реальную ситуацию, но даже если ты не делаешь ничего предосудительного, ты наверняка станешь врагом родителей этих детей. И, скорее всего, тебя ждут неприятности.

— Я думал об этом, но у меня не было особого выбора, не так ли? Я не могу предавать этих ребят.

— Ты сказал, что имя мальчика Чет?

— На самом деле его зовут Честер, но Таня зовет его Чет. Чет Бэрроу.

Я поставила на стол кувшинчик с вином и внимательно посмотрела на Чеса.

— Бэрроу? — спросила я. — Его мать — Мейбл Бэрроу?

— Я не знаю, они живут по соседству с моим братом. Герман положил на нее глаз, он называет ее сдобным кусочком, и мне кажется, что она полненькая. А одна из причин, по которым Чет собирается убегать из дому, то, что его мать постоянно смотрит телевизор.

Я подавила глубокий вздох.

— Я не должна тебе этого говорить, Чес, но я доверяю твоему умению молчать. Мейбл Бэрроу — моя пациентка.

— О Боже мой!

— И я понимаю желание ее сына убежать из дому. Это в самом деле очень неблагополучная семья.

Он посмотрел на меня:

— Что же делать, док?

— К сожалению, мы не очень много можем сделать. Мейбл нуждается в том, чтобы ее приводили в норму. А это требует времени. И я пытаюсь ей помочь. Но на данный момент она говорит о разводе.

— Дело дрянь, — заметил он. — И, конечно, мальчишка чувствует, что происходит.

— Конечно. Дети намного более наблюдательные и чувствительные, чем предполагают их родители.

— Бедные дети, — вздохнул Чес.

— И не только дети, — добавила я.

— Что ты имеешь в виду?

Я налила себе еще немного вина.

— Это очень сложная проблема, — ответила я. — Я уверена, что дерматологи считают, что все на свете страдают кожными заболеваниями, а психиатры не сомневаются, что вокруг них одни только придурки.

Он улыбнулся:

— Может быть, ты и права. Мы все психи.

— Так кого же считать нормальным? — спросила я, но он не ответил.

Чес не включил лампу, и студия была наполнена сказочным светом заходящего солнца. Он был какой-то дивной расцветки: пурпурный, немножко серебристый, а в большинстве своем розово-лиловый. Казалось, воздух даже благоухал этим светом. Это создавало потрясающий приятный эффект теплоты и доверительности.

— Он поцеловал ее, — сказал Чес низким голосом, — Чет поцеловал Таню, и ей это понравилось. Это нормально?

— Хорошее начало, — ответила я.

Опять мы какое-то время сидели в тишине. Каждый думал о своем. Это был тот редкий момент, когда чувствуешь себя с кем-то настолько хорошо, что даже не хочется говорить. Затем я повернулась к нему и сказала:

— Я люблю тебя, Чес.

Мне казалось, что он никогда не ответит. Но наконец Чес произнес:

— Я этого не заслуживаю.

Эти слова буквально взорвали меня.

— Перестань! — возразила я сердито. — Сейчас же перестань. Дай мне решать, заслуживаешь ты этого или нет. Я тебя люблю.

Он засмеялся, его смех был немного грустным.

— Хорошо, доктор, — сказал он.

Я терпеливо ждала, зная, что Чес попытается объясниться. Он был честный человек, и это в самом деле было так.

— Ты знаешь, что я хочу, — произнес он наконец, — но это не только секс. Секс лишь одна часть моего желания. Все, что у меня есть, все, что окружает меня, — это достаточно для меня непросто. Когда со мной случилось то, что случилось, я думал, что, наверное, мне стоит умереть. Это была даже не боль, это был шок. Я посмотрел вниз и увидел, что у меня нет ног. Тогда я захотел встать и уйти, чтобы умереть. Мне казалось, это так просто — встать и уйти. Но это было не просто. Это было очень не просто, потому что мне нечем было идти.

— Чес, смерть или любовь — это для тебя одно и то же?

— Нет, конечно, нет. Я просто пытаюсь объяснить, что желание идти намного проще, чем все остальные. Понимаешь, я сильно хотел, но не смог. И так получилось, несмотря на то, что я старался изо всех сил. А потом я пытался умереть и тоже не смог: мое тело отказалось мне подчиниться.

— Это инстинкт, направленный на выживание.

— Это вы так говорите, доктора, но это подразумевает боль и несчастье. И теперь образ жизни, который я выработал для себя, оптимален в данной ситуации. А любить меня — это означает боль и несчастье. Будь честна, ты и сама знаешь это.

— Но это также означает выживание.

— Включи свет! — закричал он. — Черт возьми, здесь невыносимо темно.

Я включила светильник, и Чес отвернулся от меня. Мне показалось, что у него на глазах блеснули слезы.

— Ты должен был поговорить со мной об этом, пока ты проходил курс лечения, — сказала я. — Если ситуация такова, значит, мне не удалось тебе помочь.

— Как раз наоборот, — возразил он. — Может быть, единственная причина, по которой я еще держусь на плаву, заключается именно в том, что я прошел лечение. Твое лечение.

— Я знаю, как тебе сейчас трудно. Но любить — это значит очень многое преодолевать в себе. Это значит отдавать часть себя другому.

— У меня нету части, которую я мог бы отдать, — глумливо сказал он, глядя на свои обрубки.

— Послушай, — не сдавалась я, — все это означает боль для нас обоих. Но наши надежды и наши перспективы настолько необыкновенны, что все же стоит попытаться.

Он подмигнул мне:

— Нет боли — нет радости. Правда, док?

— Правда. Но все, что я читала или познала из собственного опыта, не дает мне ответа на то, что я чувствую в отношении тебя, Чес. Анализа моих чувств нет ни в одной из этих заумных книг. Возможно, все это совершенно ненормально.

— Как и я сам.