Итак, у меня имелся дом, я была оплачиваемым работником с номером социального страхования, платила все полагающиеся налоги и плюс ко всему имела свой депозитный счет, который медленно и верно пополнялся.

В этот понедельник, после того как Макхортл уехал от меня, я, выждав примерно полчаса, чтобы убедиться, что он не захочет вернуться, возжелав повторения наших прыжков в сене, позвонила Вилли. Обычно, набрав его номер, я натыкалась на автоответчик, но на этот раз он сам взял трубку. Я сказала ему, что у меня для него есть кое-что новенькое, он ответил, что тут же подъедет. Через пятнадцать минут раздался стук в дверь. Это означает, что его дом или офис находится где-то рядом, не правда ли?

Он, как всегда, выглядел потрясающе. Я сказала ему об этом. Вилли никогда не делал никаких попыток сблизиться со мной. Конечно, он мог оказаться голубым, но я так не считала. Я чувствовала, что он ничего не хочет, потому что это дало бы мне превосходство в наших отношениях. А он хотел сохранить их сугубо в рамках бизнеса. И те тысячедолларовые бумажки, которые падали в мой карман, были очень славные. Моя жизнь мне нравилась.

Вилли пил содовую, я потягивала мартини и рассказывала ему о большом исследовательском контракте, который правительство заключило с лабораторией Макхортла: создать пилюлю, могущую, как предполагалось, сделать солдат агрессивными.

— Отлично, — сказал Бревурт (его любимое словечко). — Он упоминал какие-нибудь ингредиенты?

— Тесто… и что-то там еще.

— Тестостерон?

— Да, именно так. Они называют это ЖАВ-таблетка.

— Ага, — сказал он. — Продолжай расспрашивать его об этом, Джесс. Это великолепно. Если они в самом деле создадут ЖАВ и ты сможешь достать образец, то получишь за это очень большие „бабки".

— Однако это важно, не так ли? — улыбнулась я.

— Ты даже не представляешь, насколько важно, — ответил он.

После того как этот проныра уехал, я сделала себе новый коктейль, села и стала думать, не совершаю ли я ошибку. Вдруг он действительно продает мою информацию России или какой-нибудь другой стране? Хотя какого черта меня должно это волновать?

Все это связано с проблемой выживания, а выживание означает деньги. Я отлично поняла это, когда мне было четыре. И, поверьте, только те люди, у которых есть деньги, могут позволить себе думать о морали. Все остальные, грязные, опустошенные, униженные, такие, какой была я, воспринимают мораль как пустую шутку. Чтобы выжить, вы должны царапаться, кусаться и рыть землю ногтями.

Я ничего не имела против Мервина Макхортла. Он получал то, что хотел. И я получала то, что хотела. Это был жестокий бизнес. Такой, какой у меня был с Вилли-пронырой.

Иногда мне кажется, что я могу убить их. В ситуации, как сегодня за ужином. Мама положила отцу жареную морковь — он ее терпеть не может. Мама знает это. И тем не менее она вывалила ему на тарелку полную ложку моркови и сказала:

— Ешь.

Он не возразил ни словом, ни жестом, а стал послушно жевать. Каким же слизняком был мой отец! После этого они вообще больше не говорили, поэтому я поднялся и вышел из-за стола.

— Куда это ты собираешься? — взвизгнула мать.

Я молча выскочил из дома.

Я направился было к Эрни, но свет в его доме не горел. Тогда я вспомнил, что они всей семьей собирались пойти в кино. Мои родители никогда не брали меня в кино. Но мне на это наплевать.

„Чем бы заняться?" — подумал я. Вообще, у меня было задание: я должен был написать сочинение по книге „Том Сойер", но мне не хотелось возвращаться домой. Отец, должно быть, опять заперся в своей лаборатории, а мама сидела в гостиной и смотрела один из ее тупых фильмов про кинопутешествия. Они даже и не узнали бы, что я пришел. Им все равно.

Болтаясь по улице, я увидел Таню Тодд, сидящую на ступеньках ее дома. Она на год младше меня, но девчонка что надо. Почти каждое утро мы вместе ездим в школу на автобусе, но из-за разницы в возрасте ходим в разные классы. Зато мы оба являемся членами „Клуба натуралистов".

— Привет, Таня, — сказал я и сел рядом с ней.

— Привет, Чет, — кивнула она.

Мое настоящее имя — Честер, но я люблю, когда меня называют Чет, это звучит лучше.

— Почему ты сидишь здесь? — спросил я.

— Просто так, — вздохнула Таня. Затем, помолчав, добавила: — Семейные причины.

— А-а-а… У меня то же самое. Иногда взрослые ведут себя как полнейшие идиоты.

Таня ничего не ответила, однако боковым зрением я заметил, что она плачет. Она не издавала никаких звуков, но ее лицо было мокрое от слез.

— Эй! Ты не должна этого делать.

— Я не могу удержаться. Они ведут себя так, как будто ненавидят друг друга.

— Понимаю. Мои тоже. Ты знаешь, меня всегда удивляло, какого черта они поженились?

— Ты не должен ругаться, — сказала Таня.

— Черт — это не ругательство. Это просто слово. Я знаю несколько настоящих ругательств.

— Чет, прошу тебя, я не хочу их слышать. Мой отец иногда ругается — тогда я затыкаю уши.

— Ну, по крайней мере, он хоть разговаривает, — возразил я. — Мой отец не говорит даже этого.

Позади нас открылась дверь — из дома вышла миссис Тодд и увидела, что мы сидим на ступеньках.

— Привет, ребята. Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Просто сидим, — ответила Таня, не глядя на нее.

— Это здорово. А я только что испекла шоколадное печенье. Хотите немного? Чет?

— Да, — сказал я, и она вынесла нам тарелку, полную прекрасного шоколадного печенья. Оно было еще теплое, и в нем было очень-очень много шоколада. — Спасибо, миссис Тодд, — поблагодарил я.

Моя мать не умела делать такое вкусное шоколадное печенье. Она иногда покупала его в магазине, но в нем никогда не было так много шоколада.

— Порой я жалею, что родилась, — грустно произнесла Таня.

— Да. Я испытываю то же самое, — заметил я. — Но что же делать? Мы родились. Тут уж ничего не поделаешь.

— Тогда я бы хотела, чтобы у меня были другие родители, например как у Сильвии Годбаум. Она, ее брат, мама и папа всегда все делают вместе. Этим летом они собираются поехать в Париж, а я ни разу никуда не ездила вместе с моими родителями.

— Или посмотри на Эрни Гамильтона, — подхватил я. — Сегодня вечером он пошел в кино со своими родителями. А знаешь, сколько раз мои старики брали меня с собой в кино? В лучшем случае, три раза. Вот и все. Посмотри, осталось одно печенье. Хочешь?

— Это твое, Чет.

— Спасибо. Твоя мать отлично готовит.

— Как мне хочется, чтобы мой отец думал так же. Может, тогда он приходил бы вовремя домой. К ужину.

— Он не приходит домой ужинать? А где он ест?

— О, он всегда говорит, что у него деловые встречи или что-то подобное. Во всяком случае, он так это называет. — Она придвинулась ко мне поближе и зашептала в ухо: — Но я так не думаю, мне кажется, что он ужинает с другими женщинами.

— С другими женщинами? — спросил я тоже шепотом.

— Я не знаю точно, — продолжала она шептать, — но один раз я услышала, как мама сказала, что от него пахнет „Пэшином", это название духов. Моя мама знает все про духи, она их делает.

— Но почему твой отец должен хотеть есть с другими женщинами, когда твоя мать такая хорошая повариха?

— Я не знаю, — грустно сказала Таня, — но это очень расстраивает маму.

— Потому что он не ест ее готовку?

— Да, наверное. Они всегда ругаются, когда он опаздывает, и это меня пугает. Я боюсь, что когда-нибудь они окончательно рассорятся и тогда случится что-нибудь ужасное.

Мы какое-то время сидели молча. Это была действительно замечательная звездная ночь. Светила громадная луна, освещая целое небо, и все вокруг казалось очень большим.

— Ты знаешь, — начал я, — я тут все время думаю. Может, я уйду.

— Уйдешь откуда?

— Из дому. Может, я уйду из дому.

Таня повернулась и посмотрела на меня:

— И куда ты пойдешь?