Минут через десять, когда моя пятая точка начала уже затекать от сидения на твердом узком краю ванны, пространство за дверью вновь наполнилось звуками. По топоту тяжелых сапог нетрудно было догадаться, что моя персона привлекла-таки чье-то внимание, и этот внимательный пришел не один, но в сопровождении своих товарищей.

Щелкнул засов, и властная рука одного из пришедших дернула дверь. Не тут-то было – швабра надежно защищала меня от ошеломляющего вторжения. Снаружи дернули посильнее. Безрезультатно. Еще раз. Тот же эффект. Швабра напряглась и затрещала, но выдержала. С той стороны двери послышались невнятные голоса, обсуждающие, видимо, мою наглость и дальнейшие действия их обладателей, затем в дверь постучали.

– Гражданин, Вы понимаете, что затеяли сейчас опасную игру? Сопротивление отдельных граждан представителям власти при исполнении ими возложенных на них законом обязанностей…

– Вы из милиции? – решил справиться я для верности, лихорадочно соображая, открыть ли сразу или потянуть время.

– …карается лишением свободы или исправительно-трудовыми работами на срок до шести месяцев или штрафом до пятисот рублей! Статья семьдесят третья Уголовного кодекса! Добровольно откроете?

То, что здешние жители отличаются стремлением закончить любую начатую фразу, я понял уже во время разговора во дворе с Надюхой. Ну, а о решимости сотрудников правопорядка в этой стране ходили легенды.

– Так Вы – милиция?

– Милиция!

– Рабоче-крестьянская? – уточнил я.

– Она самая! Открывайте!

– Уездно-городская? – попытался я еще более сузить определение, но просчитался.

«Надо ломать, Леха», – сказавший это, видимо, услышал в моей интонации нотку издевательства, которую я туда невольно подпустил. Моей вины в этом не было, но происходящее казалось мне настолько нереальным, что я просто не мог настроиться на нужный, боязливо-раболепный, тон, коим следовало говорить с советской милицией. Последняя же его фраза, обращенная, как я догадался, к коллеге, не оставляла мне пространства для дальнейшего паясничанья, и я, взвесив возможные последствия неповиновения, поспешил вытащить швабру из дверной ручки, освобождая доступ в мою темницу и убежище. Дверь тут же распахнулась, и я увидел двух лобастых, похожих друг на друга, словно близнецы, ребят в мягких форменных фуражках, серых мундирах и портупеях, сидящих на них как-то неестественно. За спинами милиционеров угадывался третий служака, пришедший, должно быть, для порядка. В руке ближайшего ко мне парня находился револьвер системы «Наган», который он незамедлительно направил мне в живот. Что ж это у них здесь за привычка повальная, всех подряд огнестрельным оружием пугать? Этак к ним никто в гости ездить не станет!

– Без фокусов, гражданин, выходим и становимся к стене лицом, – приступил обладатель нагана к своим обязанностям, по извечной привычке советских казенных служащих обращаясь ко мне во множественном числе первого лица. – Руки поднять, ладони показать мне… Ладони… вот-вот… И без фокусов мне, без фокусов, – причитал он дружелюбным тоном рубахи-парня, в то время как его напарник быстро пробежался руками по моей одежде, похлопывая по карманам и, в итоге, велел снять ботинки. Осмотрев их и даже зачем-то понюхав, парень великодушно разрешил мне их надеть. Однако руки мои по-прежнему были подняты и ладони упирались в стену, что мешало мне последовать его указанию, так как ботинки, как назло, были на шнуровке.

– Ладно, можете опустить руки. Оружия при Вас, вроде, не имеется, продемонстрировал свою власть и дружелюбие первый, однако револьвер не убрал, а лишь опустил вниз, будучи по-прежнему готов в любую секунду им воспользоваться.

Надев обувь и для порядка пригладив руками волосы, я вновь повернулся к поразительно терпеливым народным милиционерам и вопросительно взглянул на старшего, которым мне представлялся «оруженосец». Впрочем, как я заметил, точно такой же «Наган» выглядывал и из кобуры обыскивавшего меня сотрудника, третий же, худой как смерть и сутулый, являлся, видимо, не то стажером, не то еще кем-то второстепенным и оружие было ему не положено.

– Чего смотришь, пошли! – бросил мне первый, видя, что я окончил свой незамысловатый туалет и не знаю, куда себя деть.

– Куда? – наивно спросил я, начиная двигаться в сторону входной двери.

– Куда следует. Там и расскажете, как и с какой целью Вы сюда попали, кто Ваш друг и что у него за родственники в нашем городе.

Я мысленно поблагодарил Господа, что место, куда я вломился – всего лишь квартира, а не завод или чертежная мастерская, иначе обвинения в шпионаже в пользу империалистических гидр мне было бы не миновать. Только сейчас я обратил внимание, что женщина, столь чудно приветившая меня в своем доме, все это время находилась здесь же – она стояла в дверях, ведущих в будущую спальню альбертовой бабушки, и внимательно наблюдала за происходящим. Я, наверное, просто не ожидал от нее молчания, а потому и не заметил ее сразу. За это время она вновь успела переодеться, и предстала теперь передо мной в длинном темном платье без выреза, достаточно ладном, чтобы подчеркнуть безупречные линии ее стана, и вместе с тем скромном, дабы не вносить сумятицу в неверные сердца народных милиционеров.

Пропуская меня к выходу, стажер повернулся к ней:

– А Вы, гражданочка, пройдемте с нами, требуется написать заявление, чтобы, знаете ли, все по форме!

В ответ на это женщина ядовито улыбнулась, а услышавший реплику своего молодого коллеги старший милиционер поперхнулся и закашлялся.

– Ты что, мать твою, одурел?! – зашипел он на паренька, вновь обретя дар речи. – Ты представляешь, сопляк, с кем разговариваешь?

Порывистым движением приложив руку к сердцу, милиционер продолжил совсем другим тоном, елейным и виноватым, обращаясь на этот раз к хозяйке дома:

– Простите, пожалуйста, товарищ Алеянц, не сердитесь. Молодой он совсем, только-только прибыл на службу в наш город, не знает еще ничего здесь… Но мы, конечно, обучим…

«Товарищ Алеянц» никак не отреагировала на извинения ретивого правоохранителя, поставленного в неловкое положение молодым остолопом-коллегой. Она манерно развернулась на пятке и скрылась в спальне, явно демонстрируя недовольство. Обескураженный владелец нагана скривил страшную рожу и замахнулся на стажера, цедя сквозь зубы проклятия. Потом, зачем-то изогнувшись в стане, срывающимся голосом прокричал вслед удалившейся женщине:

– Разумеется, товарищ Алеянц, Вам с нами идти не следует! Не извольте беспокоиться, товарищ Алеянц, заявление тут совсем и не нужно! Мы…это… без заявления разберемся, случай-то вопиющий!

Ткнув меня кулаком в спину, служака напомнил, что надо отправляться. Я же, завороженный негаданным величием «товарища Алеянц» и, прежде всего, ее грациозным кульбитом на пятке, совсем забыл о том, что арестован, как забыл и о своей сумке фирмы «Рибок», которая так и осталась лежать в кухне воинственной белокурой фурии, наводящей ужас даже на храбрейших советских милиционеров. Вздрогнув, я подчинился приказу и вышел в подъезд.

Третий правозащитник, все это время молчавший, уже находился снаружи и поджидал остальную процессию. Увидев, что я выхожу, он подкурил самокрутку и неспешно направился вниз по лестнице. Вонючий дым заставил меня закашляться, и я вынужден был остановиться и подождать, пока восстановится дыхание, а вместе с ним и память.

– Подождите! Моя сумка! Я забыл в квартире сумку! – спохватился я и попытался было повернуть назад, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. Но железная рука и без того обозленного произошедшим конфузом старшего группы перехватила мое запястье, вынудив, во избежание перелома, придерживаться прежнего направления. Впрочем, так даже лучше. Что станет делать с моими вещами таинственная Алеянц, неизвестно, зато действия рабоче-крестьянской милиции вполне предсказуемы. Не хочется даже думать об этом.

Наручники, вопреки моим ожиданиям, на меня не надели, проигнорировав мои театрально заложенные для этой цели за спину руки. То ли это было здесь не принято – кто его знает! – то ли внешность моя была настолько невзрачной, что никакого опасения я у моих конвоиров не вызывал. Мне стало обидно. А что, если побежать и доказать этим придуркам, что я не столь безобиден, как кажусь? Вот будет потеха! Однако, вспомнив про наган и про то, с какой легкостью его применяли защитники новой власти, я изменил свои намерения, решив не дергаться. И в самом деле – моей задачей было выбраться живым и, по возможности, невредимым из этой передряги, а не демонстрировать свою дурость и недальновидность. Стоит мне ошибиться, и не Альбертова, а моя могилка появится в мистической части городского кладбища, где мне пришлось недавно побывать. Недаром твердил мне профессор Райхель об осторожности и осмотрительности: в чужой бордель, как известно, со своими бабами не ходят…