– Да врет он Вам все, товарищ Пузанов! Врет. Хочет за дурака себя выдать и наказания избежать. Пытать его надо, тогда расскажет, зачем пришел и что искал. А Вы тут с ним разговоры завели…

– Цыц, идиот! – внезапно рассвирепевший Пузанов сорвался со своего места и, подскочив к распоясавшемуся подчиненному, навис над ним и зашипел прямо ему в ухо:

– А что ты прикажешь с ним делать? Какого хрена ты умничаешь, если ни черта не смыслишь? Тут тактику нужно применить! Тактику! – не упустил он случая посмаковать любимое слово. – Куда мы его сейчас денем? У нас даже камеры подходящей нет, подвал лишь для бродяг да пьяниц! Он у тебя вмиг оттуда сбежит, и ищи-свищи! А вдруг он и впрямь шпион?

– Ну, вот я и говорю, надо передать его ОГПУ, и дело с концом! Звоните, да умоем руки! Нам своих проблем хватает.

– Ты еще больший придурок, чем я думал, Дергачев! Разве так задерживают шпионов?! Ты посчитай, сколько промахов ты сегодня допустил, сколько дров наломал, начиная с твоего безмозглого стажера Колтыша! Это ж надо, жене товарища Алеянца такое… А потом, сколько он тут у нас сидел? Чего говорили при нем? Чуть ли не всю милицейскую работу обсудили! Так вот и подумай, кем в первую очередь заинтересуется ОГПУ, если он там пасть откроет! Впрочем…

Толстяк повернулся и наотмашь ударил меня по лицу. Рука у него была тяжелая, под стать комплекции, так что мне, не ожидавшему такого выпада, не удалось сохранить равновесие и усидеть на стуле. Я грохнулся на пол и, проскользив до стены, в придачу ударился локтем о грубый деревянный плинтус.

– Я тебе, гад, покажу друга! – из слащавого безобидного «хрюши» с деревенскими замашками Пузанов вдруг превратился в зверя – истинного сына породившего его режима. – Сейчас ты у меня узнаешь – «восвояси»!

Он неуклюже отвел в сторону левую ногу, что должно было означать размах, и пнул меня в грудь. Удар я получил в очень неудачный момент, дыхание перехватило, и резкая боль за грудиной яснее ясного сказала мне о том, что радостным мое пребывание здесь не будет. Снова взмах сапога, и нестерпимое жжение в ухе… Взмах…

Сквозь красноватую пелену я еще слышал голос Гаврилы Дергачева, пытающегося вразумить разъяренного буйвола. Дескать, идиотов не бьют, и лучше будет, если они отправят меня в лечебницу в «товарном виде». Жена товарища Алеянца все равно, мол, не увидит и не оценит его стараний, да и он, Дергачев, сам еще раз ей все объяснит и постарается замять случившееся. В крайнем случае они отдадут ОГПУ Колтыша, а этого гада – то бишь меня – и в самом деле лучше всего сплавить в уездный город, в психиатрическую лечебницу. И какой, все же, молодец начальник участка Пузанов, что так ловко все придумал! Ему, Гавриле Дергачеву, учиться и учиться у него…

Наконец, удары прекратились. Не считая распухшего уха, голова была цела, да и почки, вроде, не отбиты, а это уже повод для радости. Какое странное все же существо человек! Мы перестаем злиться на обидчика за побои и начинаем благодарить его за их прекращение, нас предают, а мы радуемся мнимому раскаянию предателя, в нас плюют, а мы счастливы, что слюна не раскаленная! Какие вы молодцы, ребята, что закопаете меня, пристрелив, а не бросите на съедение пожирателям падали! Вот это по-нашему, это по-христиански! Лида, Люда, Лиза! Я буду и дальше дарить вам цветы, я даже начну пресмыкаться перед вами, только не позволяйте, Христа ради, топчущим вас петухам клевать меня в затылок. Ай, спасибо вам!

Господи, куда я залез?! Какого рожна я сюда приперся, чего мне не хватало? Глупые решения рождаются в мозгу, а расплачивается за них всегда рожа! Что мешало мне прожить свою жизнь по-человечески, не встревая в сомнительные приключения, грозящие потерей рассудка или просто глупой смертью? Поистине, сколько будет существовать человечество в мире, вертящемся вокруг желтой звезды, столько будет процветать, колоситься и разбрасывать свои пахучие плоды глупость. Если мы и учимся на своих ошибках, то это мало дает нам, ибо мы неустанно изобретаем новые и новые способы доказать создателю свою несостоятельность. Словно ребенок, наступивший на улице в собачье дерьмо и так проследовавший затем до середины ковра в гостиной, стоим мы перед лицом вечности, беспомощно озираясь и ожидая побоев. Мы знаем, что напакостили, но будем это делать и дальше.

Исчерпав запасы злости, Пузанов велел мнущемуся за дверью усатому Паше швырнуть меня в клетку, где я должен был дожидаться транспорта. Приказ Паша исполнил как нельзя более точно, и к моим уже имеющимся телесным повреждениям добавилось еще несколько ссадин и ушибов.

«Клеткой» оказалась маленькая темная каморка в цокольном этаже, с бетонным, в пупырышках, полом и длинным узким окошком под потолком, служащим, скорее, вентиляционным отверстием, чем источником света. Было совершенно ясно, что изначально сие помещение вовсе не было задумано как тюремная камера, и лишь революционная необходимость да фантазия новых властей превратили его в нее.

Ни шконок, ни нар здесь не было, и пристанищем должна была служить, очевидно, бесформенная куча не то войлока, не то стекловаты в углу каморки. Я не стал рисковать и сел прямо на холодный пол. Простатит, безусловно, штука весьма неприятная, но мысль о возлежании на вонючей куче была еще противней. Хотя, надо сказать, выглядел я сейчас так, что полностью соответствовал предоставленному мне ложу: грязный, избитый, с содранными о пол ладонями и засохшей на физиономии кровью я являл собою жалкое зрелище. О тряпье на моих ногах, бывшем когда-то брюками, я и говорить не хочу. Теперь они были не только измазаны грязью, но и разорваны во время скольжения по полу, а единственные сменные портки остались в моей фирменной сумке, которой теперь владела «обезвредившая» меня белобрысая стерва (от слов «белокурая красавица» я решил теперь отказаться). Интересно, что полезного для себя почерпнула она, осмотрев ее содержимое? При мысли об этом я злорадно усмехнулся. Представляю, в какое недоумение пришла эта злобная безмозглая девка, разглядывая мой новенький цифровой «Nikon»! Должно быть, она украдкой крестилась или молилась каким-то своим пролетарским богам, моля отвести от нее беду и изничтожить «адскую штуковину». Ну и пусть, поделом ей! Тем не менее, казалось странным, что она все еще не появилась здесь и не доложила о находке. По всей логике дамочка должна была это сделать сразу же, как только обнаружила сумку. Может ли быть такое, что она до сих пор не удосужилась зайти в кухню? Вряд ли. Тогда что же? Неужто она позарилась на горсть золотого лома и решила смолчать? Принимая во внимание известное мне теперь социальное положение сей барыни, это казалось мне маловероятным, хотя всякое случается… А может быть, она еще появится, и тогда уж мне не отделаться психбольницей! Как бы там ни было, мотивы поведения этой женщины оставались для меня загадкой.

Дороги наши жизненные длинны и запутаны. Они, словно извилистые лесные тропки, кружат нас по джунглям окружающего мира, то заводя в тупик, то обрываясь у края пропасти, а то и даря нам грибные места и сладкую пестроту ягодных полян. Поколения провидцев и предсказателей пытаются распутать клубок их замысловатого серпантина, но ниточка обрывается, и приходится все начинать с начала. Пустое это дело – выть на луну да лаять на тени, не принесет это пользы ни всему человечеству, ни отдельно взятому страдальцу. И лучше, пожалуй, не совать нос в чужие дела, а уж тем более – в божественные планы.

К сожалению, слишком поздно дошел я до этой простой истины. Дошел тогда, когда уж вряд ли мог что-то изменить и вынужден был, как выпущенная из лука стрела, продолжать бездумный полет в заданном направлении, пока не уткнусь своим излишне острым носом в пористую, кишащую насекомыми кору какого-нибудь дерева или вовсе в землю, и не замру там навеки. Я и дома-то, в двадцать первом веке, не отличался особенной удачливостью и способностью изворачиваться, а уж тут, где все мне было чуждым и незнакомым, мои шансы на успех и вовсе стремились к нулю.