– Была хрупкая девочка, а теперь зад, как вагонное колесо.

Подумав о ней, я представляю этот зад, а у Натальи – фигура подростка. И может бутон их отношений расцвёл, тогда им лучше не мешать, и море им вскоре станет по колено, любовь найдёт свои способы.

Мы с Юрой сидим в открытом каркасе недостроенного дома. Таких кругом полно в доперестроечные времена: хозяин умер и бросили всё или денег не хватило – полная бесхозяйственность. Не знаю и не хочу думать об этом, не это меня занимает. Нам здесь хорошо, и в пустом оконном проёме – бутылки с вином.

– Отец учил сына, – говорит Юра, – «Бей жену». «За что? – спрашивает сын. – Не знаю за ней вины». «Бей всё равно, она знает за что». Ты просто опустил руки, – говорит Юра, – и плохо дело кончится. Ты стал козлом отпущения.

Какой я козёл? Я – просто буриданов осёл и достоин сожаления, интеллигентный, безвредный, и для других – тренировочная мишень. В меня постоянно целятся. На мушке я, в перекрестье прицела. Безвреден, какая опасность от осла? Теперь мне кажется, что Клэр была мной выдумана. Не место ей в нашей заблудшей жизни. Что нужно ей, что нужно мне? Как говорила Машка мимоходом: «Вы говорите, что нужно, и я всё сделаю…» Да, что? Что с ней возможно или невозможно? Поди – пойми. И что такое француженка? И что есть формула красоты? Нам перестройка дала некий шанс и кто-то этим воспользовался, а я остался всё тем же буридановым ослом.

А в жизни теперь, как в страшном сне. Подходят к тебе неслышными шагами. Ты напрягаешься, а никого нет. Песок высыпался из твоих песочных часов. Ты в безвоздушном пространстве, и бесполезно открывать теперь рот.

Я – буриданов и герой литературный. Такое уже было. Лермонтов сетовал в Тамани: «И не смешно ли было жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восемнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила…» Всё повторяется из века в век, и девушка в 1975 году повторила сказанное её ровесницей сто сорок лет назад: «Много видели, да мало знаете, а что знаете – так держите под замочком». Помните у Конецкого – девушка из Темрюка, подрабатывающая пломбировкой. «Вот уж чего я не мог предположить, так того, что рядом со мной ползает по трюму и напевает обаятельным голоском песенки мой будущий Иуда Искариот». У нас подобная картина. Шеф – тот же стивидор Хорунжий, а Маша для меня – подсадная утка. Всё повторяется.

Когда раствор переохлаждён, всё в нём перемешено и есть слабые конвективные течения, но вдруг толчок, всё разом стало по местам, лишилось аморфности, образовался организованный кристалл. Вот-вот что-то образуется и у нас. А я пока у двери половичком, и все входящие вытирают ноги, не задерживаясь. Я мог как угодно чувствовать себя: плохо или хорошо, но факт оставался фактом – обходились без меня и даже вытирали грязь демонстративно.

Жизнь кажется симметричной с обоих концов. Теперь я учусь владеть языком, как младенец после рождения. Хочу попасть в некую выдуманную страну, где сплошное клонирование, по слухам, как в приключенческом романе «Патент АБ», и взрослые с уровнем сознания формирующихся детей. И ты словно участник переселения планет осваиваешь очередную, намеченную. Но это лучше, чем париться в маразматическом тепле. Бежать отсюда из сплошной трясины серости.

Здесь крыс стало больше, чем людей. А зубы у крыс почти от рождения, на восьмой день. Зубы растут, и ничего не поделаешь, нужно грызть, иначе не закроешь рта. Есть у крыс враги – ласки, змеи, цапли, совы, орлы. Но где они у нас? За всю историю крысы уничтожили больше людей, чем случившиеся войны.

Захлопала над нами крыльями тяжёлая птица истории: то ли это разучившаяся летать курица, то ли двуглавый орёл? Строятся новые порядки. На фундаменте благополучия выстроились друзья-подельники. Всё дело в востребованности. В конце тридцатых годов были востребованы в стране садисты-следователи и охранники, и они явились со всех сторон. Как потребовалось, в нужном количестве. Железный трубач истории протрубил их сбор. Теперь нужны новые фигуры – знаковые фигуры времени. Кухарка становится полководцем, готовится Армагеддон.

Всё не просто, уговариваю я себя, нужны достоинства. Не даром восьмизарядный ТТ на вооружении двадцати пяти стран. И у нашей ТТ есть достоинства: систематичность и настойчивость во всём. Систематичность и последовательность – страшное оружие, а записная книжка пострашнее многих угроз. И мне ли их судить? Не рыцарь я без страха и упрёка, и слабость моя в вине. Я рано начал играть на этом инструменте, пускался в немыслимые путешествия, задавал невообразимые вопросы, и мозг в конце концов выдохся. Он превратился в ненужную вещь, он только охраняет меня, как презерватив, и гарантия – не стопроцентная. Вокруг трясина, с виду неприметная, но стоит оступиться лишь, погрузишься с головой. И что бы ты не говорил, как бы не хорохорился, ты должен признать – пусковая кнопка у них.

В результате, подчёркиваю «добровольно», я отправляюсь к шефу на приём. В Мытищах – всё новое: огромный кабинет, под стать ему – приёмная и в ней сидит новый секретарь. Я не работал с ней, она вне моей истории, и мне приходится ждать. В приёмной телевизор с гигантским экраном для посетителей. Так теперь принято, так развлекают ожидающих, хотя мне это ни к чему. У меня собственное шоу. Но что это?

В телевизионной студии встреча за круглым столом и среди прочих – Сонька. Представляя её ведущий объявил – известный правозащитник и журналист, член президентского совета. И Сонька свободно говорит о том, о сём и в том числе и о предстоящих полётах. Она оперирует фактами. Она вызывает сопереживания. Откуда это у неё? Заметно, что она не впервые на телевизионном экране и замелькала на страницах журналов и газет. И по всему видно – Сонька состоялась. Она закончила университет и ей попёрло: устроилась в новый многокрасочный журнал. Вместе с тем не потеряла связи с фирмой, хотя и общается по верхам. Она и дальше пойдёт и будет бороться за место под солнцем под важным принципом «дал-взял». Начало забудут, выдуманному поверят. На этом месте можно вздохнуть украдкой задним числом.

Но сколько мне ждать? Ждать для меня – ужасно. Я не привык, не умею, не способен ждать. Мне вынь да положь. Я готов на всё, исправился и осознал. Я проиграл и согласен на перемирие. Зачем воевать? В моём портфеле – отличная водка абсолют и закуска – первый класс, и я готов примирительно сказать: «Что было, то прошло».

Мне трудно, мне невозможно ждать. К тому же есть люди, которым свободен вход. И среди них, наверное, Таисия. Нетрудно представить как небрежно пройдёт она «шаркающей кавалерийской походкой» в длинном по моде пальто, болтающемся по ногам. Она кивнёт секретарю и пройдёт, а я, вот, вынужден ждать.

Ждать для меня ужасно. В конце концов я попадаю в шефов кабинет. Здороваюсь, но разговор не идёт. Мешают телефонные звонки. Теперь звонит Таисия из Парижа. На что-то жалуется.

– Погоди, – останавливает её шеф, – сейчас у меня… – он называет мою фамилию.

Он говорит так, словно вместо меня пустое место и всё решили за меня.

– … Сама понимаешь, разговор непростой.

Они продолжают говорить обо мне, словно меня здесь нет и меня не касается. Так говорят о насекомых, назвав латынью их классификацию. Выходит, я – для них насекомое и остаётся делать вид, что я не понял.

ТТ не унимается. Она звонит ещё, и по её наводке шеф набирает внутренний телефон исполнителей, спуская на них собак. Наблюдаю представление со стороны. Шеф для меня уже – существо непредсказуемое, мифическое, как ослеплённый циклоп, и не пойму, чем дело закончится?

Нельзя так обращаться с творческими людьми. Хрупки они, ранимы и наказывают сами себя. Их нужно только хвалить, всенепременно, а шеф не видит меня в упор. В руководящем экстазе он этакий огнедышащий вулкан. Газеты наделяют нас звёздными эпитетами. Но для людей звёзды – антураж фантазии. Далеко до звёзд. Я помню редкие звёздные адреса: Капелла, созвездие Возничего…