Дарья Степановна хотела вернуться в лес, но Катя окликнула:

— Бабушка, ну куда же ты?..

За этими словами Дарья услышала: «Ну зачем же уходить, коли так случилось? От этого не нужно уходить».

Дарья Степановна вернулась.

— Подымись! — сказала она Трофиму. — Зачем только тебя занесло в этот лес?

Трофим поднялся и, боясь взглянуть на Дарью., поклонился ей в пояс.

— Теперь кланяйся не кланяйся, времечко вспять не поворотишь… Да не трясись ты, не трясись, как осиновый лист… Старовата хоть я стала, да пока еще не ведьма… Шкуру снимать с тебя не буду.

Их глаза встретились. Трофим надеялся увидеть Дарью куда старше. Гладко зачесанные на прямой пробор волосы с седыми прядями по бокам не старили, а украшали худое, но еще не тронутое морщинами лицо. Глаза по-прежнему были сини и прекрасны. Годы не затуманили и не убили их цвета.

— А ты, парень, сильно сдал. Видать, ретивое-то отстучало свое… Ишь как потеешь… Сядь… Не ровен час, хватит тебя нелегкая, отвечай тогда перед Америкой.

— Да кому я там нужен, Дарья Степановна.

— Ладно, ладно, потом врать будешь. Отсидись. Как-никак не каждый день такие встречи бывают.

Трофим сел на поваленное дерево. Ему в самом деле было нехорошо. Взмокла даже рубаха.

Катя боязливо смотрела на бабушку. У Дарьи Степановны подергивалось веко. И чтобы как-то облегчить ей тягостную встречу, Катя сказала:

— И ничего особенного не произошло. Так вы могли встретиться и в Америке. Ведь посылали же тебя туда, бабушка, и если бы не твое воспаление легких, ты бы поехала с дедушкой Петром.

— Это верно, Катя. К тому же муху не выгонишь, если она не хочет улететь… Может быть, и к лучшему это все… Никак, мать с Андреем едет?

Катя прислушалась и ринулась по дороге:

— Едет, едет. Надо ее предупредить.

Трофим пришел в себя, но головы не подымал. Чтобы не молчать, Дарья Степановна спросила:

— Сболтнул кто или сам дорогу сюда вынюхал?

— Женщина вчера козу искала. Из Дальней Шутемы. Встретил ее в конце леса. Она и принялась мне обо мне рассказывать… Кем только меня не обозвала! Ну, я и решил сегодня еще раз на внучку поглядеть…

— Значит, видел ее уже?

— Я вчера в ельничке лежал, а они, стало быть, ехали… Хороший парень этот Логинов. Ничего плохого не скажешь…

— А если и скажешь, так слушать будет некому.

Подкатил мотоциклет. Катя сидела на втором сиденье позади Андрея, а Надежда Трофимовна — в коляске.

— Здравствуй, мама, — поздоровалась она с Дарьей Степановной. — Не спряталась все-таки…

Трофим повернул голову, потом приподнялся. Да, это была его дочь. Это было его женственно облагороженное лицо. Надежда Трофимовна первая шагнула ему навстречу и сказала:

— Здравствуйте, Трофим Терентьевич…

И тот сказал:

— Здравствуйте… Не знаю, как и назвать вас.

— Называйте Надеждой Трофимовной. Так будет и мне лучше и вам понятнее.

— Это верно. В моем положении спорить не приходится. Очень приятная встреча, Надежда Трофимовна. Даже не нахожу слов…

— Да уж куда приятнее, — еле слышно откликнулась Дарья Степановна. Потом обратилась к внучке: — Зови, стальная игла, заморского гостя на выпас, чайку отпить. Не оставаться же ему тут, на развилке.

— Пожалуйста, Трофим Терентьевич! Бабушка разрешает мне пригласить вас к нам на выпас.

— Благодарствую, — Трофим откланялся.

Дарья Степановна, примерив, кому идти, кому ехать, сказала:

— Я, пожалуй, с Андреем поеду, а вы мистера Бахрушина пешочком проводите…

— Хорошо, мама, — согласилась Надежда Трофимовна.

И, дождавшись, когда усядется и уедет с Андреем Дарья Степановна, сказала Трофиму:

— Прошу составить компанию…

— Премного буду рад, — ответил Трофим и поплелся за внучкой и дочерью по узкой придорожной пешеходной тропе.

На сковороде в сметане жарились грибы. Маслята. Тут же, на летней плите, под навесом, закипала в чугуне похлебка из свежей баранины. Агафья доводила до дела крупных карасей, запекавшихся в картофеле. Катя и Андрей накрывали большой стол, вынесенный под разлапистую сосну. Надежда Трофимовна ушла с десятилетним сыном Борисом купаться в лесном озере, а Трофим поодаль складывал из кирпича-половняка доменную печь вместе с младшим сыном Надежды Сережей.

Агафья, молчавшая все это время, размышляя о встрече Трофима и Дарьи, наконец пришла к выводам и сказала:

— А оно у тебя хоть и твердое, как орех, а ядро в нем мягкое.

— Ты это про что? — спросила Дарья.

— Про сердце.

— Да нет, Агаша, — не согласилась Дарья, — маленько не так… Только что об этом теперь говорить, когда скорлупа расколота, а ядро годы съели!

— Это верно, — поддакнула Агафья и снова ушла в свои мысли, как и Дарья.

Донесся восторженный визг младшего внука. Это Трофим задул для Сережи доменную печь, заваленную сосновыми шишками.

Так могло быть, думалось Дарье Степановне. Старился бы он в тихой радости, окруженный внуками. Скрашивал бы, как и она, свои годы ребячьим весельем, отсвечивал бы их счастьем.

Четырехлетний Сережа, не зная всех сложностей появления в «бабушкином лесу» незнакомого человека, который, как оказалось, может строить настоящие доменные печи с дымом, привязался к нему. Мальчику не было известно, что он, будучи похожим на свою мать, походил и на толстого дядьку с трубкой, который сразу же захотел с ним играть в домны.

Десятилетний Борис, не похожий на мать, пошедший в другую породу, как решил про себя Трофим, смотрел исподлобья, видимо зная все. А маленький несмышленыш тянулся к Трофиму, не замечая, какие незнаемые чувства он пробуждает в этом человеке своей болтовней, своими пытливыми темными глазенками, заглядывающими в его глаза, и прикосновением своей ручки к его большой руке.

Да, это был внук. Настоящий, доподлинный внук. Ради него можно забыть все…

Сердце Трофима, не знавшее отцовства, не испытавшее счастливых забот о детях, широко раскрылось, и в него вошел Сережа в своих тупоносых башмачках, выпачканный глиной и сажей… Вошел, чтобы никогда не уходить отсюда.

Маленький Сережа — теперь самое большое, что есть и что останется на земле. Трофим теперь будет знать, где бы он ни был, что на свете есть внук. Те двое не в счет. Они узнали плохое о нем до того, как увидели его.

«Настоящая» доменная печь дымила на весь лес. Нужно было ее заваливать и заваливать шихтой. И эту «шихту» Сережа еле успевал собирать под соснами. Доменная печь требовала топлива. Сережа, желая позвать на помощь Трофима и не зная, как обратиться к нему, спросил:

— А как тебя зовут?

Трофима испугал этот вопрос. Ему не хотелось, чтобы и Сережа называл его Трофимом Терентьевичем. Но он не мог назваться дедом, боясь, что за это его разлучат с мальчиком.

— Зови меня, Сереженька, гренд па.

— Гренд па? — переспросил Сережа. — Такое имя?

— Да, так меня называют все знакомые ребята.

Сережа не стал далее спрашивать о новом для него слове «гренд па», означавшем по-русски «дед» или даже «дедушка», стал называть Трофима этим ласкающим его слух именем. А когда Дарья спросила: «Что это такое «гренд па»? — Трофим, тихо улыбаясь, ответил:

— Это значит — доменный мастер.

— Ой ли? — усомнилась Дарья.

— Да, бабушка, да, — подтвердила Катя, она глубоко вздохнула, услышав знакомое еще по пятому классу слово.

— Пусть будет так, — не поверила Дарья Степановна и велела Кате сбегать за матерью: пора садиться за стол.

Вскоре за столом собралась большая семья.

Так могло быть всегда, подумал теперь Трофим. А кто виноват? Дед ли Дягилев, отшатнувший Трофима от родного дома и внушивший ему, что в мире все начинается с рубля? Заводчиков ли сын, убедивший его, что большевики хотят погубить Россию? Виновен ли сам он, не поверивший отцу и младшему брату Петровану, что красные принесут людям счастье? Вернее всего, что он сам был хозяином своей судьбы и никто ему не мешал прислушаться к доброму голосу любящей его Даруни и сбежать от колчаковской мобилизации на Север, где не было тогда никакой власти. Где можно было одуматься и хотя бы не совать свою голову в белую петлю.