В поисках выхода из создавшегося положения Того набрался храбрости и попросил Максаржава рассказать нойону все, как было, и уговорить его отпустить Того из хошуна. Максаржав согласился поговорить с учителем.

Но, как назло, Га-нойон в последнее время редко бывал дома: то был занят в хошунном управлении, то ездил на богомолье, то навещал чин-вана с дарами, то занимался разбирательством тяжб. А у Максаржава было полно своих дел — перекочевка и связанные с нею хлопоты. И все же однажды, выбрав дождливый день в начале первого летнего месяца, Максаржав, творя про себя молитву: «Пусть сбудется желание Бого, пусть нойон простит его грех!» — вошел в юрту нойона. У Га-гуна был такой вид, будто он решил замолить все грехи свои, — столько благочестия было в его облике.

— Ты что, сын мой? — Нойон поднял голову и пристально посмотрел на Максаржава. — Со скотом все в порядке, потерь нет?

— Скот весь в целости, учитель. У меня к вам нижайшая просьба: отпустите Того, он хочет уехать в столицу.

— Что это он там забыл?

— Я не знаю, учитель.

«Ты-то, может, и не знаешь, глупая твоя-голова», — подумал нойон. И вдруг сорвался на крик:

— Совсем распустился твой Того! Пусть убирается, да поскорее! Передай этому негодяю, чтоб духу его не было в наших краях, пока я жив!

Узнав об этом разговоре Максаржава с князем, Того повеселел и стал собираться в дорогу. Максаржав дал ему бычка-двух-летку. Того выпросил у кого-то старую телегу и починил ее. И вот он сел на единственного своего коня, в телегу запряг бычка и положил в нее два небольших сундучка с нехитрым имуществом — оставшиеся еще от отца старинная серебряная пиала да огниво, несколько янчанов[Янчан — так называемый «китайский доллар», денежная единица, имевшая хождение в старой Монголии.], заработанных заготовкой дров, кое-какая одежонка да запас провизии, собранной ему в дорогу соседями.

Максаржав поехал проводить друга.

— Слушай, дружище, ты вот все занимаешься простой аратской работой, а ученье свое как будто совсем забросил. Взрослым стал. Можешь уже и подушку разделить с Цэвэгмид да детей наживать. Раныне-то я тебя остерегал, считал, что ты еще не возмужал... Хотел я повидаться с нойоном на прощанье, да не осмелился. Передай ему от меня большое спасибо за оказанную милость. Видно, добрый он все же человек, что так просто отпустил меня. Эх, были бы у меня родители да братья с сестрами, все легче пускаться в дорогу. Если когда-нибудь будет у меня своя семья да юрта, хоть на краю земли, — я тебе дам знать. И мы всегда будем рады видеть тебя. Запомни это, Максаржав.

— Конечно, я навещу вас. Пусть у вас будет все хорошо! В дороге будь осмотрителен, не то потеряешь единственного коня.

— Ничего! Кто на меня позарится? С меня и взять-то нечего! А ты давай возвращайся. Проводил, и довольно.

Они спешились, закурили. Посидели молча. Но вот Того встал.

— Дай-ка я тебя поцелую на прощанье. Живите счастливо! — Он вскочил на коня и скоро скрылся из глаз.

Вскоре Того добрался до перевала и положил камешек в обо[Обо — груда камней на перевале, посвященная духу горы. Путники, чтобы задобрить духа, клали в обо камень, оставляли монетку, цветную ленточку и т. п.]. Потом опустился на колени, поклонился на все четыре стороны и стал читать молитву. Он молился о том, чтобы путь в столицу был для него счастливым. Когда он спустился с перевала, начало смеркаться. Того решил переночевать на опушке леса, а утром ехать дальше — надо было переправиться через видневшуюся невдалеке речку. Едва он скрылся в зарослях, свернув с дороги, как послышался конский топот и Того окружили несколько всадников.

— Вот ты где решил спрятаться, подлый ворюга! Натворил дел, а теперь в кусты!

Не успел Того опомниться, как на голову ему опустилась тяжелая дубина. Он упал. Сначала Того еще чувствовал удары, потом потерял сознание.

— Кажется, готов! — сказал кто-то. И всадники ускакали.

Когда он пришел в себя, был уже день. Коня и повозки на месте не было. Пропал и бычок. Того попытался подняться, но не было сил. Напрасно он считал нойона добрым человеком — злобным и мстительным оказался «милостивый Га-гун»!

«Кто же были эти люди? — думал Того. — Что-то я не узнал никого по голосу. Вот и добрался я до столицы... Придется подыхать здесь. Пожива для комаров да мух». Он попытался ползти, но не смог.

Приближался надом. Га-гуп надумал съездить в столицу и на этот раз решил взять с собой жену. В ставке нойона начались поспешные приготовления. Хатан знала, что в столице надо показаться во всем великолепии. Ведь придется появляться на людях, посещать молебны. Со всего хошуна были созваны мастера-умельцы, которые срочно готовили украшения для госпожи — подвески, серьги, браслеты. Рукодельницы шили наряды. Срочно обновлялись и украшались носилки-паланкин, парадные повозки, бунчуки и гербы. Была еще одна забота — отбор лучших скакунов, метких стрелков из лука и сильнейших борцов для состязаний на надоме. Приготовления длились почти весь год.

«Не понимает она, что значит для меня поездка в Пекин или Великий Хурэ», — с раздражением думал нойон о жене. Ему пришлось отдать на украшения для жены серебряные слитки. Вспомнилось ему, какие дары получил он от императорского двора при первом посещении Пекина. Не хотелось ему брать этих подарков, он готов был выбросить их, однако, подумав, принял. Ведь он их не выпрашивал и даже сам подарил кому следует несколько голов скота. Потому-то он и принял дары, хотя, случалось, и упрекал себя за это.

Совсем другая история приключилась в Пекине с Ог-нойоном. Рассказывают, что, когда тот прибыл в Пекин, его привели в темное помещение, поставили на колени и велели распахнуть полу дэли, а потом стали бросать ему серебро. То, что попало в полу, ему и досталось, а то, что пролетело мимо, укатилось куда-то со звоном. Когда же Ог-нойону разрешено было встать, из полы дэли высыпалась большая часть серебра. Так что не досталось ему почти ничего.

Когда Га-нойон вернулся с дарами из Пекина, жена очень обрадовалась. «Вот уж поистине с правдой да добром в сердце и на бычьей упряжке зайца догонишь!» — говорила она тогда. Странно, что сейчас, когда нойон готовился к поездке в столицу, жена ни разу не спросила о молодой хатан. Она, видно, о ней не знала.

Было решено взять с собой и Максаржава — чтобы было кому присматривать за обозом. Ему тоже досталось немало хлопот с подготовкой к отъезду. Отбирая стрелков из лука, нойон велел отстегать плетьми тех, кто стрелял плохо. Желая избежать порки, стрелки под разными предлогами уклонялись от состязаний. Максаржаву тоже пришлось отведать кнута...

Чтобы переправиться через Селенгу, были сооружены большие лодки. Переправа прошла благополучно. А через речку Тул-бурийн-гол господ перенесли четверо слуг на специально для этой цели сооруженных носилках.

Впереди процессии скакали глашатаи, они объявляли всем встречным о приближении князя, те поспешно слезали с коней и низко кланялись господину. Только после того, как вся процессия оказывалась далеко позади, путники осмеливались вновь сесть на коней и ехать дальше по своим делам. Нойоны тех мест, где проезжал Га-гун, выезжали встречать его. Ритуал встречи зависел от титула и ранга встречавшего. «При появлении гуна, бээла[Бээл — феодальный титул в старой Монголии.] или бээса хозяин юрты должен приветствовать гостя стоя. Младшие чиновники обычно провожают гостя за ворота. Единокровным родственникам следует придерживаться старинного обычая — почитать старшего по возрасту» — за соблюдением этого правила Га-гун следил строго и при малейшем нарушении наказывал виновных. Сам же Га-гун более высоким по титулу и рангу особам лишь уступал дорогу при встрече и первым приветствовал их, не слезая с коня. А Максаржаву частенько приходилось спешиваться и раскланиваться.

Ему казалось, что эта поездка гораздо тяжелее, чем первая, когда он вместе с Того сопровождал обоз. Китайских нойонов и чиновников тоже надо было встречать и приветствовать соответственно рангу. Однажды Максаржав нарушил порядок и не поклонился маньчжурскому чиновнику, за что получил от нойона несколько пинков.