Ваша поездка в Париж — то же самое чувство победы. Не удачи, а победы.

В.Т. Шаламов — Н.И. Столяровой

1. Монтаж документов

2. Библиографическая ссылка

Было чересчур смело с моей стороны предложить написать повесть о Вашей матери.[285] Повесть наших отцов — и не потому, что мне не близко это. Напротив, не только эта тема близка мне с юности, с раннего детства, но и физический герой, физические связи одни и те же — для Вас и для меня?

Соколов Медведь[286] с детских лет привлекает мое внимание, и я до сих пор помню строчки из савинковского романа.

Петроградская о Фонарном мосте.

«…Потом Володя увидел высокую вороную лошадь и встревоженное лицо Елизара. А потом закачались рессоры и один за другим замелькали фонари и дома. И уже на Невском, когда закачался исхлестанный Елизаром рысак, теряя пену, замедлил бешеный бег, Володя понял, что Елизар спас ему жизнь».

Не бог весть какая проза, не бог весть какая поэтичность, но в жизни каждого человека есть какая-то своя книга, сыгравшая большую роль в его жизни.

Такой книгой для меня — «То чего не было» Савинкова. Я помню все — шрифт, серую бумагу издания, на которой вслепую выступала печать, как будто радость в ясные выходные дни.

О матери можно — больше знакомо. Но — нельзя — потому что огромный характер превзойден Вами — дела матери Вашей превзойдены Вами, если все временные коэффициенты учесть.

Ваш характер, Ваша роль — в высшей степени Вы преданы людям, Вашим требованиям юности, Ваш темперамент — все это увеличивает требования, чтобы удовлетворить Вас. Только то, что будет самым лучшим — что завоюет всеобщую признательность, бесспорная нравственность. И еще одно.

Если о себе самой Вы наверное — отнесетесь со снисходительностью, даже равнодушием (настроения или мысли все равно).

То о человеке, которого вы боитесь (или, по-вашему, в которого Вы влюблены).

Вы не стерпите не только малейшие неудачи, даже оплошности. (Во мне вторжения не всегда знает удачи, это — неудача.) Все будет моё, все будет история.

Вы выросли среди людей, у которых храбрость подобного рода очень высока и которая не обещает пустяков.

Вы вообще чрезвычайно требовательны, и высота тут не годится, наступает отлив, конечно, и отсюда встречи отвергнуты. Иначе и быть не может. Вот с этим-то мне все время надо считаться, я хочу написать не быт по-своему — роман в своей обычной манере — перегруппировка материала до предела — так перегруппировать, что какая-то Мария Никифорова[287] — гермафродит — анархист, рассказ Слепцова[288] может выплыть и этот рассказ.

Я написал рассказ сам для себя — о великой преемственности, рассказ о тех живых Буддах, которыми живет земля. О личной связанности поколений, о безымянных героях подполья до того — героях до забвения.

Многие гибнут из-за славы, и сколько умерли неизвестными, бросив бомбу на Аптекарском острове. Никто не знает о нем, не узнал ничего. Впрочем, чем-то напоминает Могилу Неизвестного Солдата.

По моему глубочайшему убеждению безымянность не нужна. Рассказ о «Семи повешенных» Андреева — превосходная проза. Андреев — это русский писатель, о котором будут у нас говорить завтра и послезавтра и не найдут меры хвалы.

Это — один из самых, самых искусных, ощущаемых в будущем мире, этот опыт — отчет как анероид, самописец. Есть какие-то рубежи личных характеров, на которые нужно встать, чтобы Михаил Соколов был (чтобы, может быть, более тип русских сочетал Михаил Соколов, Медведь — оставался) в истории.

В истории осталась Ваша мать. Мне хочется о ней писать воспоминания той огромной жизни, которую она прожила. И о Вас, которую родители сразу после побега — в Италию вернули.

Но все пропало. Ваша мать не была счастлива в браке. Пискунов[289] пишет об этом так: пропуск.

Все застилал образ Медведя, фиктивное замужество. Соколов не только свидетель правды и железной программы и хотя сама программа создана не им, а Мельгуновым.[290] Соколов был — аргарный террор, фабричный террор и широкий экстремизм.

Эта история не только позволяет изучить эпоху — надеть намордник на эпоху. Желябов, Перовская, которых, конечно, знала Климова.

В.Т. Шаламов — Н.И. Столяровой

Москва, 10 марта 1966 г.

Дорогая Наталья Ивановна,

пишу Вам в большом волнении. Я прочел письма Вашей матери и все прочитанное все увеличивает масштабность работы по ее жизнеописанию. К тому, о чем мне не думалось и не мечталось раньше (1) большая биография, 2) большой рассказ и 3) малый рассказ, 4) монтаж документов в сборнике воспоминаний), добавятся еще «Письма Н. Климовой». Эти письма при всех обстоятельствах должны быть подготовлены к публикации. Вчерне я это сделаю сейчас же. Порядок перепечатки на машинке — А.С. — сводная сестра матери.

Я продиктую эти письма, чтобы не пропустить ни слова, чтобы слово, душа Климовой чтением этим вошла в меня, это очень надежный проверенный способ (опыт евангельских текстов в церкви, например). Имена другие (все политические кружки). В каждом письме, даже в каждом письме к детям есть свое зерно, своя особенность, есть мотив чрезвычайно интересный. Хотя бы о природе (там есть тексты не хуже «Письма перед казнью»[291] — о красивых цветах на вершинах гор, о Бальмонте, наконец. В высшей степени характерно, что проза Максима Горького не стала душевной опорой Вашей матери.

Словом — вопросов много. Письма заденут всю предреволюционную и послереволюционную эпоху.

Что касается надлома, мне кажется, суть не только в личных обстоятельствах. Это — надлом века, уже отмеченный Блоком, что все пошло не туда и не так.

У меня десять вопросов хронологических — когда можно с Вами поговорить.

И еще: Ваш отец был очень-очень хорошим человеком — позвольте сказать Вам это со всей сердечностью.

Время подвигов героев и героев. Герои рождаются, но сопротивление быту оказал именно Ваш отец.

И еще: я написал стихотворение об Ахматовой, о ее похоронах, как мне показать этот стишок Вам?

Когда-то я дал себе слово (да и Вам, кажется, говорил), что все новые стихи буду отдавать на Ваш суд. Как передать эти стихи Вам?

Мне кажется, что жизнь Вашей матери — ответ на многие вопросы русской истории русским людям, личный пример. Да и «Письмо перед казнью» это ведь ответ, а не вопрос.

Еще о письмах. Я глубоко убежден, что роман, что нет нужды обращаться к обреченному на смерть жанру, что никакой талант не должен быть загублен на придумывании жизни, на выдумывании ситуации.

Биографии Моруа — это только палимпсеста — попытка высунуть нос из литературной тюрьмы, роман мертв, но голос документа будет звучать всегда, вечно.

Эта история — не только позволит изучить эпоху — надеть намордник на эпоху.

Желябов, Перова, которую, конечно, знала Климова.

Н.И. Столярова — В. Т. Шаламову

Дорогой Варлам Тихонович,

решила написать Вам — по телефону не объяснишь, а Вы торопите. Я только что прочитала рассказ. Буду говорить, как всегда, прямо.

1. Думаю, что Вы абсолютно вольны писать, как и что Вам кажется правильным, не мне Вам указывать, я могу только благодарить Вас. Если все же указываю, то под Вашим давлением.

2. По-моему, из того что царапало меня, Вы ровно ничего не изменили, разве что сократили. Я придаю значение не существованию брачных отношений между Н.С. и Соколовым, потому что в этом был высокий момент этих отношений. Умирая, в бреду, она продиктовала знакомой «Сказку о красном цветке», об этом. Красный цветок — идея, ради которой и она и Соколов отказались от самого дорогого, друг от друга. Из всех ее жертв это была самая трудная и высокая. К сожалению, текст этой сказки пропал, но я читала ее и помню, что она меня поразила именно этим.

3. Я просила не характеризовать совершенно неизвестного Вам человека, моего отца. Н.С. была не из тех, кто ищет мужа, замужество, Вы не подумали, что чем-то он должен был увлечь ее? Он был человеком умным, остроумным, сильным, сам сделавший себя интеллигентным, то есть своей волей и жаждой культуры перешедший те несколько веков культуры, которую Н.С. получила с молоком матери без всякого усилия. От него у меня и во мне русские поэты. Если бы он был обыкновенным, он не сидел бы несколько раз при царе и дважды после.