Да, я отворачиваюсь от этих людей, стоящих на крайних позициях и глухих к голосу убеждения. Я заклинаю вас, законодателей, порожденных всеобщим избирательным правом и сознающих, несмотря на принятый недавно пагубный закон, свое высокое происхождение, я заклинаю вас признать и провозгласить торжественным вотумом, вотумом, который прозвучит как приговор, могущество и священную неприкосновенность мысли. Покушение на прессу означает непосредственную угрозу для общества. (Возгласы: «Правильно! Правильно!») Какой удар собираются нанести идеям при помощи такого закона, что хотят сделать с ними? Придавить их? Но они несгибаемы. Ограничить их? Но они бесконечны. Задушить их совсем? Но они бессмертны. (Долго не прекращающееся волнение в зале.) Да! Они бессмертны! Был случай, когда один депутат правой отрицал это, как вы, вероятно, помните; в своей речи, произнесенной в ответ мне, он воскликнул тогда, что бессмертны не идеи, а догматы, потому что идеи, по его словам, исходят от людей, тогда как догматы исходят от бога. О! Идеи тоже исходят от бога. И не в обиду будь сказано этому клерикальному оратору… (Резкие выкрики справа. Г-н де Монталамбер проявляет беспокойство.)

Справа. Надо призвать оратора к порядку! Это недопустимо! (Крики.)

Председатель. Разве вы не считаете господина де Монталамбера таким же депутатом, как и вы сами? (Шум.) Личные нападки запрещены.

Голос слева. Председатель проснулся.

Г-н Шаррас. Он спит только тогда, когда нападают на революцию.

Голос слева. Вы позволяете наносить оскорбления республике!

Председатель. Республика никак не задета и ни на что не жалуется.

Виктор Гюго. Я никак не предполагал, господа, что это определение может показаться оскорбительным достопочтенному депутату, к которому я обращался. Если оно кажется ему оскорбительным, я немедленно беру его обратно.

Председатель. Оно представляется мне неуместным. (Г-н де Монталамбер встает, чтобы ответить.)

Голос справа. Говорите! Говорите!

Слева. Не позволяйте прерывать себя, господин Гюго!

Председатель. Господин де Монталамбер, дайте закончить речь, не прерывайте. Вы выскажетесь потом.

Голос справа. Говорите! Говорите!

Голос слева. Нет! Нет!

Председатель (Виктору Гюго). Согласны ли вы позволить господину де Монталамберу высказаться?

Виктор Гюго. Согласен.

Председатель. Господин Виктор Гюго согласен.

Г-н Шаррас и другие. На трибуну!

Председатель. Да вы его видите и так!

Г-н де Монталамбер (с места). Я отношу к себе, господин председатель, то, что вы сейчас говорили о республике. Во всей этой речи, направленной главным образом против меня, ничто меня не задевает, и я ни на что не жалуюсь. (Энергичное одобрение справа. Возражения слева.)

Виктор Гюго. Достопочтенный господин де Монталамбер ошибается, полагая, что моя речь обращена к нему. Она обращена совсем не к нему лично. Но, скажу без обиняков, она действительно обращена к его партии; а что касается его партии, то, поскольку он провоцирует меня на это объяснение, я непременно должен сказать ему… (Громкий смех справа.)

Г-н Пискатори. Он вас не провоцировал.

Председатель. Он вас не провоцировал ни в малейшей степени.

Виктор Гюго. Значит, вы не хотите, чтобы я ответил?

Слева. Нет! Они не хотят! Это их тактика!

Виктор Гюго. Сколько у вас различных мер и различных весов? Хотите ли вы, чтобы я ответил? Да или нет? (Возгласы: «Говорите!») Ну, тогда слушайте!

Несколько голосов справа. Вам ничего не сказали, и мы не хотим, чтобы вы говорили о какой-то провокации.

Слева. Неверно! Неверно! Говорите, господин Виктор Гюго!

Виктор Гюго. Среди всех опасностей, подстерегающих мою родину, я не замечаю господина Монталамбера; я замечаю в лучшем случае его партию; а что касается его партии, то раз он хочет, чтобы я ему это сказал, пусть он знает, что… (Выкрики справа.)

Несколько голосов справа. Он не просил вас об этом!

Виктор Гюго. Раз он хочет, чтобы я ему это сказал, то пусть он знает, что… (Снова выкрики.)

Председатель. Господин де Монталамбер ничего у вас не спрашивал, значит вам нечего ему и отвечать!

Слева. Ага, теперь они идут на попятный! Они боятся услышать ваш ответ. Говорите!

Виктор Гюго. Как! Я даю согласие на то, чтоб меня прервали, а вы не позволяете мне ответить? Но ведь это не что иное, как злостная попытка большинства воспользоваться численным превосходством. Что сказал мне господин де Монталамбер? Что речь моя направлена против него. (Выкрики справа.) Так вот, я ему отвечаю, я вправе ему ответить, а вы, вы обязаны меня выслушать.

Голос справа. Вот еще!

Виктор Гюго. Вне всякого сомнения, это ваша обязанность. (Депутаты со всех сторон выражают согласие.)

Я вправе ответить господину де Монталамберу и заявить, что я обращался не к нему, а к его партии. А что касается его партии, то она должна знать, что времена, когда она могла представлять собой опасность для общества, прошли.

Голос справа. В таком случае оставьте ее в покое.

Председатель (обращаясь к оратору). Вы совсем отвлеклись от обсуждения закона.

Один из депутатов крайней левой. Председатель мешает оратору говорить.

Председатель. Председатель делает все возможное, чтобы вернуть оратора к обсуждаемому вопросу. (Резкие протесты слева.)

Виктор Гюго. Это произвол! Большинство вызвало меня на ответ. Хочет оно, наконец, или не хочет, чтобы я ответил? (Возгласы: «Говорите же!») Я бы уже давно покончил с этим.

Я ни в коем случае не могу согласиться с такой постановкой вопроса. Что моя речь направлена против господина де Монталамбера — это неправда. Я хочу и я должен разъяснить, что я выступаю здесь не против господина де Монталамбера лично, а против его партии.

Теперь я должен сказать, ибо меня на это провоцируют, что…

Справа. Неправда! Неправда!

Слева. Правда! Правда!

Виктор Гюго. Я должен сказать, ибо меня на это провоцируют…

Справа. Неправда! Неправда!

Слева. Правда! Правда!

Председатель (обращаясь к депутатам правого крыла). Этому, видно, не будет конца. Несомненно, что в данный момент именно вы нарушаете порядок в Собрании. Сейчас ведете себя недопустимо вы, сидящие с этой стороны.

Несколько депутатов правого крыла. Неверно, неверно!

Виктор Гюго (обращаясь к правому крылу). Что же, вы хотите, чтобы надо мной так и осталось тяготеть обвинение, возведенное господином де Монталамбером? Да или нет?

Справа. Он ничего не сказал!

Виктор Гюго. Я повторяю в третий, в четвертый раз, что не желаю играть ту роль, которую мне навязывает господин де Монталамбер. Если вы хотите силой помешать мне ответить, что ж, мне придется подчиниться насилию и покинуть трибуну; если же нет, то вы должны дать мне объясниться; ведь лишняя минута не имеет никакого значения.

Итак, я сказал господину де Монталамберу, что речь моя обращена не к нему, а к его партии. А что касается этой партии… (Снова выкрики справа.) Да замолчите ли вы? (Тишина восстанавливается. Оратор продолжает.)

Что касается иезуитской партии, то, поскольку меня заставляют высказаться на ее счет (шум справа), что касается этой партии, которая ныне — хотят ли того сами реакционеры или нет — является душой реакции, партии, с точки зрения которой мысль — это тяжкий проступок, чтение — серьезная провинность, сочинительство — преступление, а печатание — посягательство на устои (шум в зале), — что касается этой партии, не понимающей нашей эпохи, которой она глубоко чужда, партии, которая ныне стремится к тому, чтобы наша пресса была отдана в руки налогового управления, а наши театры — в руки цензуры, чтобы наши книги были преданы анафеме, а все наши идеи сурово осуждены, чтобы все связанное с движением общества вперед подвергалось репрессиям, партии, которая в другое время стремилась бы навлечь проскрипции на наши головы (возгласы: «Верно! Браво!»), партии — сторонницы абсолютизма, неподвижности, юродства, бессловесности, темноты, монастырского отупения, партии, которая мечтает о том, чтобы будущее Франции было похоже на прошлое Испании, — что касается этой партии, то я скажу о ней следующее: ей не помогут вкрадчивые речи о ее исторических заслугах, вызывающие у людей только отвращение; ей не помогут попытки перекроить наново ее старые доктрины, запятнанные человеческой кровью; ей не поможет ее, изощренное до предела, искусство плести всевозможные силки из всего того, что связано с юриспруденцией и законодательством; ей не поможет то, что она всегда обделывала свои делишки в подполье и во все времена, на всех эшафотах добровольно исполняла роль палача, прикрываясь при этом маской; ей не поможет то, что она при помощи обмана проникла в наше правительство, в нашу дипломатию, в наши школы, в наши избирательные урны, в наш закон, во все наши законы и особенно в тот, которым мы занимаемся сейчас, — все это ей не поможет. Пусть же она крепко усвоит — меня самого удивляет, что я мог хотя бы на минуту предположить обратное, — да, пусть она крепко усвоит: времена, когда она могла представлять опасность для общества, прошли! (Возгласы: «Верно! Верно!»)