Я пришел на ваш зов. Когда где-либо воздвигают трибуну для защиты дела свободы и обращаются ко мне — я являюсь немедленно, ибо так велит мне моя совесть, и говорю правду, ибо так велит мне мой долг. (Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Правда заключается в том, что в наше время никому не дозволено оставаться равнодушным к великим событиям, которые совершаются ныне; в том, что для торжества начавшегося в наши дни святого дела всеобщего освобождения требуются соединенные усилия всех, участие всех, сотрудничество всех; в том, что ничей слух не вправе оставаться замкнутым, ничье сердце не вправе молчать; в том, что призыв к свободе, который ныне на устах у всех народов, должен найти отголосок в сердцах всех людей; в том, что тот, у кого есть лишь одна мелкая монетка, должен отдать ее освободителям, а тот, у кого есть лишь камень, должен швырнуть его в тиранов. (Аплодисменты.)

Пусть одни действуют, другие говорят, но пусть трудятся все! Да, все за работу! Ветер подул! Пусть всеобщее восхищение героями радует души! Пусть народные массы, воодушевившись, раскаляются, подобно горнам! Пусть те, кто не сражается мечом, сражаются словом! Пусть ни одна душа не остается в стороне от схватки, ни один ум не пребывает бездеятельным! Пусть чувствуют те, кто борется, что на них смотрят, что ими восхищаются, что их поддерживают! Пусть для этого храбреца, гордо стоящего во весь рост в далеком Палермо, пылают костры на всех горах Сицилии, пусть сияет для него свет на всех горных вершинах Европы! (Возгласы: «Браво!»)

Я сказал сейчас «тираны», — разве я преувеличиваю? Разве я клевещу на неаполитанское правительство? Не надо слов. Вот факты.

Слушайте внимательно. Это живая история; можно сказать, история, истекающая кровью. (Возгласы: «Слушайте!»)

Неаполитанское королевство, занимающее нас в настоящий момент, имеет лишь одно государственное установление — полицию. В каждом округе есть своя «комиссия палочных ударов». При нынешнем короле страной правят два сбира — Айосса и Манискалько. Айосса избивает палками жителей Неаполя, Манискалько — жителей Сицилии. Но палка — не более как турецкий способ управления; у неаполитанского правительства, кроме него, имеется излюбленное средство инквизиции — пытка. Да, пытка! Слушайте. Один из сбиров, Бруно, привязывает голову обвиняемого к его коленям и держит несчастного в этом положении, пока тот не сознается. Другой, Понтилло, сажает свою жертву на раскаленную жаровню; это называется «огненное кресло». Третий, Луиджи Манискалько, родственник начальника, изобрел особый прибор, в него вставляют руку или ногу истязуемого, поворачивают рычаг — и кости дробятся; это орудие называется «ангельская машина». Четвертый из этих злодеев подвешивает человека за руки на двух кольцах к одной стене, а за ноги — к противоположной стене, а затем с размаху кидается на жертву, и она раздирается на части. Существуют тиски, сплющивающие пальцы рук; для сдавливания головы существует прибор в виде железного круга, снабженного винтом: его завинчивают все туже, глаза жертвы выпучиваются и едва не выскакивают из орбит. Изредка кому-нибудь удается спастись; некий Казимиро Арсимано бежал от палачей; тогда они схватили его жену, сыновей, дочерей и усадили вместо него на «огненное кресло». Мыс Дзафферана прилегает к пустынному побережью; туда сбиры приносят мешки, в которые брошены люди; мешок погружают в море и держат под водой, покуда человек, заключенный в нем, не перестанет шевелиться; тогда его вытаскивают из воды я говорят задыхающейся жертве: «Сознайся!» Если несчастный отказывается, его снова погружают в воду. Так погиб Джованни Вьенна, уроженец Мессины. В Монреале одного старика и его дочь заподозрили в том, что они патриоты. Старик умер под плетьми. Его беременную дочь раздели донага и избивали, пока она не испустила дух. Все это, господа, творит двадцатилетний юноша. Имя его — Франциск II. Это происходит в стране Тиберия. (Возгласы с мест.)

Возможно ли это? Все это — истинная правда. Время? 1860 год. Нынешний год. Прибавьте к этому совсем недавнее событие: город Палермо разгромлен орудийными снарядами, залит кровью, почти обезлюдел от казней; прибавьте чудовищную страсть уничтожать целые города — страсть, которая говорит о маниакальном неистовстве царствующей династии и приведет к тому, что в историю эта династия войдет под отвратительным прозвищем: не «Бурбоны», а «Бомбы». (Возгласы: «Ура!»)

Да, все эти ужасающие злодеяния совершает молодой человек, которому всего двадцать лет. Господа, я заявляю, этот ничтожный король-мальчишка вызывает у меня чувство глубокой жалости. Какой ужасный мрак! В годы, когда люди верят, любят, надеются, этот несчастный пытает и убивает. Вот что делает «божественное право» с мелкими душонками! Все благородные порывы юности и начала жизни оно подменяет дряблостью и страхами, свойственными ее концу; словно цепью, оно оковывает кровавой традицией и властителя и народ; только что вступившего на престол государя оно опутывает тайными семейными влияниями, — о, как они страшны! Если бы Агриппину отторгли от Нерона, а Екатерину Медичи разлучили с Карлом IX, возможно, что не было бы ни Нерона, ни Карла IX. В ту самую минуту, когда наследник престола, в силу «божественного права», берет в руки скипетр, рядом с ним вырастают два вампира — Айосса и Манискалько, хорошо известные в истории, хотя бы и под другими именами: иногда их зовут Нарцис и Паллас, иногда — Вильруа и Башелье. Эти изверги завладевают жалким венценосным юнцом: они внушают ему, что пытка — лучший способ государственного правления, что палочная расправа — это власть, что полиция ниспослана провидением; ему напоминают о его происхождении, рассказывают о его прадеде Фердинанде I — том самом, который говорил, что миром правят три F: Festa, Farina, Forca,[16] — о его деде Франциске I, прославившемся убийствами из-за угла, о его отце Фердинанде II, картечью расстреливавшем повстанцев. Неужели он отречется от своих предков? Ему доказывают, что он должен быть жестоким из сыновнего почтения; он слушается; опьянение неограниченной властью отупляет его. Так появляются юные чудовища; так — увы! — молодые короли неизбежно продолжают злодейства древних тираний. (Сильное возбуждение.)

Нужно было освободить этот народ, — я даже готов сказать: освободить этого короля. Задачу эту взял на себя Гарибальди. (Возгласы: «Браво!»)

Гарибальди! Кто такой Гарибальди? Человек, не более, — но человек во всем великом значении этого слова. Человек, борющийся за свободу; человек, воплощающий в себе все человечество. «Vir»,[17] — сказал бы его соотечественник Вергилий.

Есть у него армия? Нет. Всего лишь кучка добровольцев. Военное снаряжение? Почти никакого. Порох? Несколько бочонков. Пушки? Те, которые он отбил у неприятеля. Так в чем же его сила? Почему он побеждает? Что ему помогает? Душа народа. Он мчится, несется вихрем, его продвижение — огненный полет, горсточка его соратников приводит в оцепенение целые полки, его убогое оружие обладает чудодейственной силой, пули его карабинов сильнее пушечных ядер врага; с ним — Революция, и время от времени в хаосе битвы, в пороховом дыму, при вспышках огня, позади него, словно он герой Гомера, нам видится богиня. (Восторженные клики.)

Как ни упорно сопротивление, эта война поражает своей простотой. Человек штурмует королевскую власть; отовсюду к нему стекаются борцы; женщины бросают ему цветы, мужчины сражаются с песней на устах, королевская армия бежит; этот смелый поход эпичен — он весь сверкает, грозный и чарующий, словно пчелиный рой, несущийся на врага.

Полюбуйтесь на это блистательное шествие от города к городу! И я вам предсказываю: ни одни из них не избегнет неумолимой судьбы, предначертанной будущим. После Марсалы — Палермо, после Палермо — Мессина, после Мессины — Неаполь, после Неаполя — Рим, после Рима — Венеция, после Венеции — вся Италия! (Восторженные аплодисменты.)