- No hay (нету), - сказал Хозе, водя перед носом взад и вперед пальцем.

- No I (не я), - повторил по-своему Чэйн. - Вы не желаете постараться для нас сами?… Так сделайте милость, пошлите кого-нибудь! Мы на это нисколько не обидимся, только бы прибавили нам порцию…

- No entiende, - еще раз проговорил мексиканец, продолжая мотать головою.

- Да что ты все толкуешь мне о десяти днях! - кричал Чэйн, окончательно выходя из себя. - Ты ведь отлично понимаешь, о чем я тебя прошу, только делаешь вид, что не понимаешь!… Жаль горсточки дрянных бобов!…

- Да он все время толкует тебе, что нет больше, - сказал Рауль.

- Нет больше? Врет, прохвост. На пятьсот человек приготовлен ужин, и вдруг - нет больше… Не может быть!…

- Frijoles - no hay (бобов нет), - сказал Хозе, догадавшись, о чем говорит Чэйн.

- Fray hobys (от святых), - продолжал коверкать Чэйн испанские слова. - Что ты тут еще толкуешь о святых, когда у вас дьявольские порядки!

Все мы так и покатывались от смеха, слушая эту интересную беседу.

- Рауль, попроси ты у него хоть воды! - злился Чэйн. - Уж в ней-то он отказать не может, раз под носом чуть не целое море…

Рауль исполнил его желание. Кстати сказать, и всем нам очень хотелось пить. Хозе сделал знак одной из служанок; девушка принесла нам полный кувшин воды.

- Потрудитесь, моя красавица, сперва напоить нашего капитана, - сказал Чэйн, указывая на меня. - Надо давать не только поровну, но и по чину.

Служанка поняла его и поднесла мне кувшин. Напившись, я передал воду Клейли, который в свою очередь передал ее Раулю.

Наконец, кувшин дошел до неугомонного ирландца. Однако, вместо того чтобы напиться, этот чудак поставил кувшин между колен, прищурил глаз и вкрадчиво прошептал:

- Скажи-ка, моя милая мучача… ведь так их зовут, Рауль, а?

- Muchacha, да, да…

- Так вот, красавица-мучача, не можешь ли ты достать нам одну капельку… ты уж знаешь, что нам нужно… Рауль растолкуйте!

- No entiende, - проговорила женщина, улыбаясь.

- Черт возьми! И эта тоже твердит о каких-то десяти днях! Да что они, сговорились, что ли!… Рауль, внуши ты ей, пожалуйста, чего я прошу… Скажи ей, что денег у меня нет, потому что ее милые земляки обобрали меня, но есть два серебряных образка и крестик. Пусть она достанет мне хоть каплю водки, а я за то дам ей на выбор любой образок или крестик…

С этими словами он достал из-за пазухи ремень с реликвиями. Увидав их, женщина вскрикнула от восторга и наклонилась, чтобы рассмотреть лучше. Потом она опустилась на колени и пробормотала молитву - половину по-испански, половину по-ацтекски.

Поднявшись снова на ноги, она ласково взглянула на Чэйна и, сказав: «Bueno catolico!» (Добрый католик!), - торопливо убежала.

- Как ты думаешь, Рауль, принесет она мне водки? - спрашивал Чэйн.

- Наверное принесет. Я уверен, в этом…

Действительно, минут через пять служанка возвратилась и сунула Чэйну маленькую бутылочку с какой-то жидкостью.

Ирландец начал развязывать ремень, висевший у него на шее.

- Что вам больше нравится, миссис? Впрочем, можете взять и то и другое - Чэйну не жалко.

- No, senor! Suproteccion necesita usted! (Нет, сеньор, вам самим нужна эта защита!) - произнесла служанка, отводя руку Чэйна.

- Что такое она говорит, Рауль?

Француз перевел.

- Да, она права! - воскликнул ирландец. - Защита мне нужна, ох, как нужна… Но вот уже десять лет, как я ношу эти образки, и, кроме этой бутылочки, они мне ничего не дали… Капитан, отведайте-ка глоточек!…

Я взял бутылку и отпил из нее глотка два. Это был жгучий, как огонь, chingarito, самый плохой сорт aguardiente, алкогольного напитка, выделываемого из дикого алоэ.

Клейли выпил больше моего. Рауль тоже отхлебнул и возвратил бутылку ирландцу.

- За твое здоровье, дорогая! - крикнул Чэйн, кивая служанке. - Желаю вам прожить до самой смерти!

- No entiende, - повторила она со смехом.

- Ну, ладно, десять дней, так десять… Не будем спорить из-за этого… Ты добрая и милая женщина, право! Жаль только, что одета неказисто. Юбка чересчур коротка и чулки худые… Но зато ноги у тебя - красота!

- Que dice? (Что он говорит?) - обратилась мексиканка к Раулю.

- Он говорит, что у тебя очень маленькие ножки, - сказал Рауль.

Этот комплимент доставил видимое удовольствие служанке. Ноги у нее действительно были маленькие и очень милая походка, несмотря на сбитые задки туфель.

- Скажи-ка мне, ты замужняя? - продолжал Чэйн.

- Que dice? - снова спросила женщина.

- Он спрашивает, замужем ли вы?

Она улыбнулась и помахала пальцем перед носом.

Рауль объяснил, что это движение означает у мексиканцев отрицание.

- А! В таком случае я охотно женюсь на тебе, моя прелесть, если только меня не повесят… Рауль, переведи ей это слово в слово.

Рауль перевел с буквальной точностью. Служанка засмеялась, но ничего не ответила.

- Молчание - знак согласия… А теперь, Рауль скажи ей, что я не намерен покупать поросенка в мешке… Пусть дадут мне удостоверение, что я не буду повешен, и я сейчас же женюсь на ней.

- Fl senor esta muy alegre! (Это очень веселый сеньор!) - сказала женщина, смеясь, когда Рауль перевел и последние слова ирландца. Она схватила кувшин и убежала.

- Что же, Рауль, согласна она? - спросил Чэйн, делая донельзя комическую мину.

- Она еще не решилась ни на отказ, ни на согласие.

- Гм! Плохо дело! Значит, песенка Чэйна спета. Выпьем, Рауль, по этому случаю…

Наступила ночь. Костры бросали красноватые отблески на стены зданий. Вокруг расположились живописными группами гверильясы в своих широких, украшенных перьями шляпах, с длинными развевающимися волосами, острыми бородами, черными блестящими глазами, белыми сверкающими зубами.

Мулы, мустанги, собаки, пеоны, девушки с распущенными косами, низкие крыши домов, окна, защищенные железными решетками, померанцевые деревья у фонтана, пальмы, простирающие из-за стены широкие ветви, летающие вокруг огненные мухи (cocuyos) - все это составляло странную и чудесную картину.

Раздававшаяся вокруг нас грубая гортанная речь - смесь испанского языка с ацтекским - была нам непонятна. Эта речь, прерываемая взрывами смеха, вой и визг ищеек, ржание мустангов и мулов, стук сабель, бряцание громадных шпор, полуиндейские песни poblanas (крестьянских девушек), аккомпанировавших себе на бандолинах, - все эти звуки сливались в нестройный хор.

Перед одним из костров несколько мексиканцев танцевали род фанданго, называемый здесь tagarota.

К двум игравшим на бандолинах присоединился третий, с гитарой, выкрикивая нечто донельзя дикое…

Танцующие были расположены рядами, образуя квадрат, так что каждый стоял, или, вернее сказать, двигался, глядя в лицо своей партнерше. Они ни одной секунды не оставались в покое, отбивая такт ногами, руками и головой, ударяя себя по щекам и по бедрам, по временам хлопая в ладоши.

Один из гверильясов выскочил на середину и, изображая горбатого, принялся выделывать всевозможные шутки перед своей подружкой. Та присоединилась к нему и начала вместе с ним ломаться и кривляться. Затем эта пара уступила место другой, имитировавшей безруких. За этими появились двое, двигавшиеся на коленях, а затем еще двое, скользившие прямо на спинах, точно у них не было ног… Один танцевал, запрятав голову под мышку; другой выплясывал на одной ноге, закинув другую за шею. Эти двое вызвали всего более смеха и одобрений…

Перед нашими глазами прошел целый ряд всевозможных калек, в подражании которым в сущности и состоит tagarota.

Неприятно было глядеть на это кривлянье. Один танцор бросился во всю свою длину на каменные плиты и начал перекатываться с боку на бок, во всех направлениях, не двигая ни руками, ни ногами. Его осыпали шумными овациями, нахохотавшись предварительно над ним до слез.

Глядя на него, мы невольно вспомнили, что сами накануне проделывали нечто подобное, очутившись в монастырской тюрьме.