Затем последовал крик, вероятно, обозначавший, что все в порядке, обезьяны, составлявшие конец моста на нашем берегу, отцепились от ветки и разом перемахнули на ту сторону…

Это совершилось так быстро, что мы не в состоянии были проследить всех подробностей процедуры. После этого все обезьяны исчезли в чаще леса…

- Ну, ну! - воскликнул Чэйн, разводя руками. - В этой стране животные куда умнее людей, честное слово! Как они ловко все это проделали, бестии, просто завидно делается!…

Все громко рассмеялись…

Однако нам пора было в путь. Сон освежил нас. Гроза ушла, и длинные лучи солнца, близкого к закату, проникали сквозь широкие листья пальм; пели птицы. Над нашими головами мелькали пестрые попугаи, кардиналы и трогоны. На ветках сидели с глупым видом туканы с огромными горбатыми носами.

Мы перешли реку - вода уже спала после дождя, - и углубились в чащу леса.

Мы направились к Пуенте-Насиональ. На полдороге жил приятель Рауля, на которого, по его словам, можно было рассчитывать, как на него самого. Ранчо этого человека расположено в уединенном месте, невдалеке от дороги, ведущей в монастырь Сан-Мартина.

- Там поужинаем и переночуем, - говорил француз. - Надоело уже валяться в лесу на мокрой траве…

Мы достигли ранчо около полуночи, но ни сам Хозе Антонио, ни его семья, состоявшая из жены и дочери, еще не спали. Они сидели за столом при свете толстой восковой свечи.

Сначала хозяин очень неласково встретил пятерых оборванцев, но, узнав Рауля, превратился в любезнейшего человека.

Хозе Антонио был уже старик, седой и худощавый, с проницательными глазами, в кожаной куртке и брюках. Он сразу понял, кто мы такие.

Но, несмотря на радушный прием, Рауль был чем-то обеспокоен; я заметил, как внимательно осматривал он единственную комнату ранчо.

- No han cenado, caballеros? (Вы не ужинали, сеньоры?) - спросил Хозе Антонио, оглядывая нас.

- Ni comido, ni almorzado (не завтракали и не обедали), - сказал Рауль.

- Carambo! Рафаэла! Хесусита! - воскликнул хозяин, делая один из тех знаков, которые у мексиканцев заменяют целую речь.

Эффект этого знака был просто волшебный. Хесусита, восемнадцатилетняя дочь хозяина, побежала к очагу, а Рафаэла, жена его, схватила связку хвороста и бросила в очаг. Раздуваемый пальмовою ветвью, огонь весело затрещал, вода начала закипать, мясо поджаривалось, черные бобы весело плясали в горшке, пенился шоколад, и мы уже предвкушали вкусный ужин.

Между тем Рауль все что-то поеживался и косился.

В темном углу хижины сидел маленький, худенький человечек в одежде католического монаха. Я знал, что Рауль терпеть не может мексиканских монахов, и потому приписывал его смущение присутствию одного из них и не ошибся.

- Откуда он? - тихо осведомился Рауль у хозяина.

- Это священник из Сан-Мартина.

- Новый, должно быть?…

- Hombre de bien! (Хороший человек!) - сказал Хозе Антонио, утвердительно кивнув головой.

Рауль замолчал.

Я стал наблюдать за этим hombre de bien и вскоре заметил, что он явился сюда вовсе не с целью поучения и спасения душ, но единственно ради черных глазок прелестной Хесуситы.

Было что-то плотоядное в его улыбке, когда он следил за движениями молодой девушки, но взгляд его сделался положительно страшен, когда ирландец Чэйн с галантностью принялся вертеться вокруг Хесуситы, оказывая ей разные мелкие услуги.

- Откуда явился padre? - шепотом спросил Рауль Хозе Антонио, сообразив что-то.

- Сегодня утром был в ringonada.

- В ringonada? - повторил Рауль, привскакивая со своего места.

- Да. Они направились к мосту. Эта шайка имела стычку с вашими и потеряла несколько человек.

- И он утром был в ringonada? Ого! В таком случае нам надо быть настороже, - бормотал француз как бы про себя.

- Пойдете от нас, держитесь стороной, авось, не встретитесь. Ваши уже дошли до Эль-Плана и готовятся атаковать Cerro Gordo; там сам Санта-Анна во главе двадцати тысяч человек…

Во время этой беседы монах беспокойно ерзал на стуле.

Вдруг он встал, пробормотав «buenas noches» и направился к выходу. В то же мгновение Линкольн, исподтишка наблюдавший за ним, вскочил и загородил дверь.

- Не угодно ли вам остаться? - спокойно, но решительно сказал он.

- Que cosa? (В чем дело?) - с видимой тревогой спросил священник.

- Вы не выйдете отсюда, пока мы здесь… Рауль, попроси у своего приятеля хорошей веревки, слышишь?

Падре лишь молча взглянул на хозяина не то с упреком, не то с угрозою. Бедный мексиканец растерялся. С одной стороны, он не хотел оскорбить священника, а с другой, боялся противоречить охотнику.

- Боб Линкольн никогда не нарушает обычаев гостеприимства, - снова заговорил охотник. - Но это случай исключительный. Глаза этого попа мне что-то не нравятся.

Рауль старался убедить охотника, что это мирный священник из соседнего села и друг Хозе Антонино. Боб все еще стоял в дверях в нерешительности. Только заметив, что я отношусь совершенно безучастно к происходившему в эту минуту вокруг меня (я задумался о чем-то), Линкольн выпустил священника.

- Смотри, Рауль, как бы худа не было! - проговорил он, снова садясь на свое место. - Советую не оставаться здесь ночевать. Как вы думаете, капитан?

- В чем дело, сержант?

- Да вот Рауль заставил меня выпустить этого монаха, а я уверен, что он натравит на нас своих. По-моему, надо скорее убраться отсюда.

Мы поужинали, выпили по чашке шоколада и уже хотели было проститься с нашими добрыми хозяевами, когда Хозе Антонио предложил нам выкурить по сигаре.

Это был большой соблазн, так как мы давно не курили.

Но не успели мы усесться вокруг огня и закурить наши puros, как Хесусита, выходившая за дверь, вбежала с криком:

- Papa, papa, hay gente fuera! (Папа, на дворе люди!) Действительно, за сквозными стенами хижины обрисовывались чьи-то фигуры.

Линкольн схватил ружье и подбежал к двери, крича:

- Говорил я вам, что быть беде!

Не давая себе труда отворить дверь, он всей своей тяжестью налег на легкую бамбуковую стену, которая с треском проломилась.

Мы хотели последовать за ним, когда вся хижина рухнула, засыпая нас досками, пальмовыми листьями и тростником… Мы слышали выстрел Линкольна, стон умирающего, залп из пистолетов и ружей, какие-то выкрики… Затем нас вытащили из-под развалин ранчо, поволокли в лес, привязали к деревьям и принялись осыпать пинками ног и ударами кулаков. Нас окружала толпа озверевших людей. Они кричали и дико хохотали, издеваясь над нашей беспомощностью. Среди них был и знакомый нам падре. Не подлежало никакому сомнению, что это он натравил на нас эту дикую шайку. Негодяй внимательно рассматривал каждого из нас; очевидно, он искал Линкольна, но охотника не было: он исчез к великому разочарованию падре.

Из разговора разбойников можно было заключить, что мы попали в руки jarochos, шайки знаменитого бандита-священника Харауты.

- Черт возьми! - стонал Рауль. - Зачем я помешал Линкольну удержать этого монаха? Теперь не миновать нам петли. Должно быть, еще нет самого - только ждут его…

В это время послышался топот скачущей лошади. Вскоре показался мчавшийся во всю прыть всадник, направлявшийся прямо к нам.

- Вот и сам Хараута! - шепнул Рауль. - Если он меня узнает… Впрочем, не все ли равно теперь! Повесят нас всех, хуже ничего не будет…

- Где янки? - крикнул подъехавший, соскакивая на землю.

- Вот они, капитан! - ответил один из харочо, отвратительный старик в красном мундире, по-видимому, помощник начальника шайки.

- Сколько их?

- Четверо, капитан!

- Хорошо. А чего вы тут ждете?

- Приказа повесить их или расстрелять.

- Расстрелять, расстрелять. Carambo! Некогда нам заниматься петлями…

- Тут прекрасные деревья, капитан! - заметил другой, обводя вокруг рукой.