— Ну о чем ты говоришь, Хьюберт? Во-первых, я — не твоя мать. И неужели ты думаешь, что я стану ссориться с твоим отцом из-за того, как праздновать день рождения Хьюби? Я считаю, что это очень мило с его стороны, что он принимает в этом такое участие. Он так гордится Хьюби. Я просто счастлива, что он хочет похвастаться им перед своими друзьями. Кроме того, на следующей неделе я устрою еще один праздник для Хьюби и приглашу мальчиков и девочек, и будут и маски, и шарики, и все, что полагается в день рождения маленького мальчика.

— Очень рад это слышать. Но почему бы не сделать так, чтобы Хьюби принесла няня, а ты тоже встречала с нами гостей?

— Нет, это нарушит весь замысел твоего отца — он задумал наше торжественное появление. Понимаешь, мы с Хьюби будем одеты в одной гамме. Я в этом платье, а Хьюби в своем красном бархатном костюмчике. Представляешь, как мы будем смотреться?

— Потрясающе. Буду ждать затаив дыхание.

Появившись на верхней площадке лестницы с диадемой на голове, держа за руку Хьюби, Нора не представляла, насколько эффектно они выглядели. Сначала по собравшейся толпе прошел гул, затем шепот, и наступила полная тишина; все глаза были устремлены на нее и Хьюби, медленно спускавшихся по лестнице, поскольку каждый шаг был для коротеньких ножек Хьюби целым испытанием. Казалось, что все до единого, а не только Хьюберт, ожидали их появления, затаив дыхание.

Пока они не спустились до самой последней ступени и не ступили на черно-белый мраморный пол, никто не произнес ни звука, и лишь когда Джеффри нарушил тишину и захлопал в ладоши, его старые друзья бросились к малышу с поздравлениями и пожеланиями счастья. Однако большинство взглядов было приковано к ее потрясающей диадеме. И тут-то до нее дошло! Когда Джеффри сказал: «Мы должны показать им, что значит настоящая графиня», это не было оговоркой. На ней была диадема графини Миранды! И когда она увидела смертельно-бледное лицо Хьюберта и изумленное лицо Руперта, она поняла, что не только надела диадему их матери, но что это потрясло их обоих.

Когда они с Хьюбертом ложились спать, Нора положила диадему на туалетный столик. Поморщившись, Хьюберт тронул ее пальцем:

— А не лучше ли было бы убрать эту штуку отцу в сейф? Или позвать Роуэнс, чтобы она это сделала?

— Уже очень поздно, и Роуэнс, должно быть, сильно устала. Это может подождать до завтрашнего утра. Если ее вид не очень тебя расстраивает.

Хьюберт не ответил, и она продолжала:

— Это из-за того, что она напоминает тебе о матери? Ведь она принадлежала ей, так?

На этот раз Хьюберт ответил, но едва слышно:

— Да…

— Прости меня. Это для тебя должно быть ужасно. Так больно вспоминать, что ее носила твоя мать. Иногда труднее всего вспоминать самые хорошие моменты.

— О чем ты говоришь? Какие хорошие моменты?

— Ну, когда твоя мама была нарядно одета для какого-нибудь приема и на ней была эта диадема… Наверное, она была очень счастливой и красивой в эти моменты. И для тебя это всегда будут прекрасные воспоминания — помнить ее именно такой. Но, конечно, с другой стороны, это может причинять и боль, поскольку она уже умерла…

— Но все совсем не так. В тот вечер здесь был прием…

— Какой вечер?

— Когда мама первый раз надела эту диадему. Был день ее рождения, и папа подарил ее ей. Многие из тех, кто был сегодня, были и в тот вечер тоже. И ты права, Миранда выглядела великолепно, стоя наверху, готовая спуститься вниз. Но это был первый и последний раз, когда она надела эту диадему. Это был последний раз…

— Я не понимаю…

— Это был тот вечер, когда Миранда упала с лестницы и сломала шею.

— О Боже, я же не знала! Ты никогда не говорил мне, как она умерла!

— Ты никогда не спрашивала.

— Но Джеффри ничего мне не сказал. Когда он подарил мне эту диадему, я даже не знала, что она принадлежала твоей матери. Он сказал только, что от Картье и… Если бы я знала, я был ни за что ее не надела. Поверь мне! Честное слово, даже не понимаю, как он мог подарить мне ее при подобных обстоятельствах. Ведь для него это, должно быть, тоже ужасные воспоминания.

— Может быть, и так. Особенно если учесть, что он стоял рядом с ней, когда она упала, и если бы его реакция была чуть быстрее, возможно, он бы смог…

— О Боже, как же это, должно быть, было для него ужасно! Не могу понять, почему он вообще хранил эту диадему. Почему он не продал ее или еще что-нибудь? Как ты думаешь, почему он подарил ее мне?

— Может быть, он хотел, чтобы выглядело, как будто…

— Выглядело как что? Что я твоя мать?

— Вряд ли, — Хьюберт рассмеялся каким-то глухим смехом. — Уж коли на то пошло, он скорее сделал бы вид, что ты — Анна. Может быть, он хотел, чтобы все выглядело как будто ты — графиня Хартискор.

— Что это значит? Я ничего не понимаю.

Во всем этом не было никакого смысла. Неужели Джеффри не понимал, что появление его невестки на этой же самой лестнице и в той же самой диадеме будет просто шоком для тех его гостей, кто помнил ту трагедию. И особенно тяжело это было для Хьюберта и Руперта. Как же мог Джеффри проявить такую бесчувственность? Это было так на него не похоже.

Она взяла диадему, как будто та жгла ее пальцы, и убрала в один из ящичков туалетного столика, прочь с глаз.

— Знаешь, что я сделаю? Завтра утром я ее верну ему. Тогда он сможет продать ее или хранить где-нибудь в сейфе. Он даже сможет отдать ее Руперту, вернее, его невесте, когда тот женится.

— Если Руперт когда-нибудь женится, но я сильно сомневаюсь, чтобы это произошло, пока я жив, — пробормотал Хьюберт, устало садясь на край кровати, чтобы снять туфли. — Но ты ее не вернешь.

— Почему?

— Потому что это расстроит отца, а ты мисс Солнышко. Ты не сделаешь ничего такого, что может расстроить отца, ведь так?

— Ты думаешь, что очень остроумный, — рассердилась Нора, — но ты прав. Я бы ни за что не хотела сделать что-нибудь такое, что бы расстроило твоего отца. Во всяком случае, намеренно. И почему так?

— Только не спрашивай меня. Ты сама знаешь ответы на все вопросы. Но не волнуйся, солнышко. Даже если ты и перестанешь быть Норой-солнышком, у тебя может быть и еще одно имя: леди Хартискор — удачливая сваха. Она умеет сводить самых неподходящих людей — опять вместе — и все счастливы.

Она могла и не спрашивать, к чему он клонит. Еще один намек на ее попытки примирить его с Рупертом.

Она вдруг поняла, поняла истинную причину, почему Джеффри отдал ей диадему Миранды. В тот день он сказал ей, что ценит то чудо, которое она совершила, уничтожив ту вражду между сыновьями, причиной которой была Миранда. По замыслу Джеффри передача ей диадемы являлась как бы наградой. Но сама эта идея была не особенно удачной. Кроме того, независимо от того, что думал Джеффри, ей удалось сделать слишком мало. И вряд ли Хьюберт чувствовал к Руперту меньше неприязни, чем прежде.

И что хотел сказать Хьюберт словами: «Если Руперт когда-нибудь женится, хотя я сомневаюсь, что это произойдет, пока я жив»? Но сейчас было не время открывать новую банку со змеями. Одна из них может и укусить.

— О, Хьюберт, мне жаль, что все так получилось. Я хотела как лучше.

— Я знаю, Нора, я знаю, — сказал он устало, роняя туфлю, как будто она была слишком тяжела для него. — И прости меня за то, что я сейчас наговорил. Меньше всего на свете я бы хотел обидеть тебя. Однако есть такие вещи… такие люди, что даже ты не сможешь помочь. Иногда тебе придется признать свое поражение.

Не имеет ли он в виду, что я должна признать свое поражение в отношениях с ним? Правда, он больше ни разу не говорил о том, чтобы пожениться, и она попыталась вспомнить, когда он именно прекратил эти разговоры.

— Ну что ж, посмотрим, часто ли мне придется признавать поражение, — улыбнулась она и опустилась на колени, чтобы помочь ему снять носки.

— Что ты делаешь? — спросил он, совершенно пораженный.