Начинало смеркаться. Аллан смотрел, как Лиза сидит на корточках перед печкой, которую он сложил сегодня утром, открывает консервы с мясной смесью, вываливает ее в кастрюлю, разводит минеральной водой и ставит кастрюлю на кусок жести. Под печкой потрескивал костер. Измученный множеством новых впечатлений, Бой заснул, полулежа на автомобильном сиденье. Эта картина наполнила Аллана чувством глубо­кого удовлетворения. Значит, он все сделал правильно. Он был доволен тем, как прошел его первый рабочий день на Насыпи.

Аллан решил не уходить сразу с бензозаправочной станции. Во всяком случае, до тех пор, пока не станет ясно, в какой мере Насыпь может обеспечить их всем необходимым. Он договорился с Янсоном, что будет работать вторую половину дня в субботу и все воскресенье. Значит, ему придется ночевать на старом матрасе на складе, поскольку в субботу станция закрывалась в одиннадцать вечера, а открывалась в воскресенье уже в половине восьмого утра; ехать домой в субботу после работы не имело смысла — очень далеко, да и автобусы ходили крайне нерегулярно. Но Аллана не пугала необходимость ночевать на бензоколонке. Ему часто приходилось задерживаться допоздна и потом проводить ночи на жестком матрасе. Это было как бы частью его работы. И вообще это последнее звено, связывавшее его с прежней жизнью, не было ему в тягость, хотя долгие автобусные поездки с ожиданием на остановках и пересадками были скучны и утомительны.

Собственно говоря, поступив работать на бензоколонку, он сделал первый шаг к разрыву со Свитуотером, первую попытку отказаться от представлений, установок и честолюбивых помыслов,которые исподволь прививала ему окружающая среда. Например, ему внушали, что он непременно должен стать архитектором, возможно, со своей конторой, современной мебелью, внутренними телефонами... На дверях будет табличка с его именем... Аллан никогда не блистал успехами в науках. Ему ничего не давалось легко. Он струдом продирался сквозь дебри высшего образования скорее всего по инерции и избрал своей специальностью архитектуру, так как имел склонность к практической работе; он мыслил тогда такими категориями: «Жилипщый кризис. Социальное жилищное строительство. Архитектура для человека. Грядущая революция в архитектуре города...» Но революции в архитектуре гак и не произошло. Вместо нее началась безработица среди людей с высшим образованием, и Аллан прекрасно знал, что ему крупно повезло, поскольку его приняли на работу в солидную архитектурную мастерскую сразу же после того, как он получил диплом, хотя на это место претен­довали многие другие, кто сдал выпускные экзамены гораздо лучше, чем он. Но это тоже было знамение времени: крупные фирмы старались не брать на работу талант­ливых специалистов. Нужны были просто благонадежные служащие, ,а не люди с интеллектом, воображением и нестандартным мышлением.

Да, Аллану повезло. Он мог считать себя счастливчиком. Его отец всегда говорил: «Получи диплом, и ты обеспечен; у тебя тогда все будет не так, как у меня».

Отец был наборщиком; типографии закрывались одна за другой, что было вызвано, помимо всего прочего, нехваткой бумаги, и его досрочно вывели на пенсию. Отец твердо стоял на своем и не хотел считаться с тем, что тысячи безработных с дипломом о высшем образовании каждую неделю ходят за пособием. «Будь архитектором,— твердил он.— Архитектором или врачом. Люди всегда строят новые дома и всегда болеют. Но архитектором быть лучше. Это чистая работа. Тебе не нужно будет копаться в человеческих внутренностях. Да у тебя и не хватит смекалки, чтобы стать врачом».

Отец был мечтателем. Небольшого роста, рано облысевший, он любил посидеть на узеньком бетонном выступе у окна на семнадцатом этаже, где находилась их квартира, и поговорить о вещах, которых Аллан не понимал; выступ этот, на котором едва умещалась табуретка, зажатая между перилами и стеной, они называли своим «балконом». Летом каждое воскресенье отец сидел здесь после обеда в нижней поло­сатой синей с белым рубашке, вытянув ноги; в руке, которая лежала на ржавых перилах, он держал бутылку пива, глядел в непроницаемо мглистое небо большого города и говорил о чем-то таком, что он называл... «ласточки». «Ласточки! — восклицал он с пафосом.— Куда вы, ласточки, пропали? Вы — воплощение свободной мысли, посланцы желаний. ярких и страстного томления, вы — черной молнии зигзаг на небе­сах...» Вот примерно о таких вещах, а также о многих других, столь же мало доступ­ных — в то время — пониманию Аллана, он и говорил, сидя на балконе в летнюю жару, когда копоть с неба медленно опускалась на город, покрывая своей липкой, серой и едкой пеленой все и вся, а его рука так сжимала бутылку с тепловатым пивом, что жилы, словно веревки, проступали на сером и худом предплечье, тонком, но не немощном, ибо это была рука одного из последних мастеров своего дела, выведенных на пенсию досрочно, когда их заменили автоматы. «Нет, малыш, будь архитектором или врачом! Вся наша цивилизация основана на новых домах и больных людях. Но тебе нужно делать ставку на архитектуру, потому что у тебя не хватит смекалки изучить медицину...» Точно отмеренное время отдыха. Точно отмеренное количество пива. А она сидела перед зеркалом в тесной спальне и примеряла новые бюстгальтеры, новые парики, пробовала новый лак для ногтей, словно еще могли осуществиться ее несбывшиеся мечты об эротике и сексе, хотя у нее уже были толстый живот и дряблые, подернутые рябью ляжки.

У Аллана тоже были мечты: с самого раннего детства его сокровенным желанием было работать на бензоколонке. Не то чтобы он считал эту работу особенно инте­ресной или перспективной, но его привлекала сама атмосфера бензозаправочной станции. Эти станции казались ему очень красивыми. Ему нравился их внешний облик, простой и рациональный, нравились бензоколонки со счетчиками и световой рекламой, черные шланги с блестящими пистолетами, машины, которые подъезжали к колонкам, заправ­лялись бензином с помощью нескольких стандартных и рациональных операций и снова исчезали во тьме (он всегда представлял себе такую станцию в темноте). Это было захватывающее и красивое зрелище. Даже запах бензина казался ему восхи­тительным. Бензин и резина. Скорость, сила, эффективность... Когда он был маленьким, бензоколонка на углу с разноцветными фонарями и вращающейся световой рекламой казалась единственным светлым пятном на всей их мрачной и унылой улице. Такова была его мечта, и Аллан лелеял ее еще очень долго после того, как сообразил, что это смертельно скучная работа, а потом он прочитал и понял, что бензозаправочная станция — просто одно из звеньев в системе «человек — автомобиль», которая делает такой невыносимой жизнь в большом городе. И тем не менее он лелеял эту мечту, ее отголоски, воплотившиеся для него в популярной песенке, которую пели давным-давно и которая снова вошла в моду в годы его детства; она называлась «Время, когда яблони в цвету» и, естественно, повествовала о цветении яблонь и о любви, но перед его мысленным взором она вызывала картину мчащихся машин, которые подъезжают к сверкающим огнями бензозаправочным станциям, наполняют свои баки бензином и снова уносятся во тьму: «Время, когда яблони в цвету...»

Отец любил поговорить также о своей страховке. Он с явным удовлетворением вспоминал о деньгах, которые должны обеспечить его старость, если он доживет до шестидесяти пяти лет, или перейти к его наследникам, если он внезапно отправится на тот свет. Аллан втайне считал последний вариант более вероятным и даже прики­дывал, как он распорядится всеми этими деньгами. Однако после трагической смерти родителей, когда ему наконец удалось с помощью адвоката вырвать деньги у страхо­вого общества, причитавшаяся ему страховка совершенно необъяснимым образом вдруг уменьшилась. Прежде всего оказалось, что оставленная ему в наследство сумма вовсе не так велика, как он ожидал. В свое время она наверняка производила весьма внушительное впечатление, особенно на рекламных проспектах страхового общества, когда еще молодым парнем отец ставил свою подпись под договором, лелея светлую мечту о беззаботной и обеспеченной старости, но время обесценило деньги, и полу­ченная сумма уже не выглядела такой внушительной. К тому же у Аллана появились расходы, небольшие долги, которые надо было заплатить. Ему пришлось подыскивать себе новое жилье. После смерти родителей их квартира отошла обратно к Жилищному посредническому бюро; Аллану предложили крохотную однокомнатную квартирку в доме, состоявшем из таких же квартирок, но ему там не понравилось, и он решил снять что-нибудь получше частным образом — весьма дорогое удовольствие, поскольку почти все жилищное строительство и значительная часть жилых домов были национа­лизированы. Аллан нашел квартиру, которая оказалась даже просторнее, чем он хотел, и намного просторнее, чем ему было нужно, однако такая большая площадь давала ему ощущение свободы. Он начал обставлять свою новую квартиру, но вскоре обнаружил, что это утомительное и дорогостоящее дело, и потерял к нему всякий интерес, когда оно было еще очень далеко от завершения. Но денег все равно ушло немало. Значительных расходов потребовало и двухлетнее пребывание в архитектур­ном институте, хотя обучение там было бесплатное: ведь нужно было на что-то жить. В архитектурной мастерской он зарабатывал недостаточно, чтобы содержать такую дорогую квартиру и прилично одеваться, и ему приходилось расходовать свое «состо­яние», особенно после того, как в доме появилась Лиза. Год, который прошел между его уходом из мастерской и поступлением на бензозаправочную станцию, съел все остававшиеся деньги. Вернее, почти все. Так далеко Аллан не зашел. Осталась неболь­шая сумма — как аварийный запас. Он забрал эти деньги накануне того дня, когда они уложили вещи и навсегда покинули Апрель авеню. Деньги он теперь носил в кошельке, висевшем на кожаном ремешке у него на шее; это было все, что осталось от «состояния», которое должно было подарить отцу беззаботную и обеспеченную старость.