угадывался где-то далеко позади, за высокой оградой, словно мрачная черно-серая мас­са, всеподавляющая в своей зловещей протяженности, в своих железобетонных фор­мах и конструкциях; Насыпь находилась в глубине узкой бухты, а вокруг были де­ревья, трава и горы, о которых все давным-давно забыли, и никто больше не знал, что когда-то существовали такие понятия, как деревья, трава, горы, природа, совсем никто, так же как об этом не знали Лиза и Аллан. Даже отдаленный, никогда не пре­кращающийся рокот машин с Автострады унесло ветром как раз в ту минуту, когда они стояли, вслушиваясь в эту непостижимую тишину.

— Как прекрасно!  - Она была вне себя от восторга: нужно было совсем не­много, чтобы доставить ей радость.— Как красиво! И как тихо! Хорошо, что мы при­шли сюда, правда?

Ветер разбросал вокруг них старую оберточную бумагу.

— Правда,- отозвался Аллан.

Он глубоко вдыхал зажженный солнцем красновато-серый воздух. Они сто­яли на невысоком холме из мусора и глины, спрессованных под тяжестью сотен тонн все новых и новых отбросов, которые каждый день привозили сюда по этой жалкой дороге. Аллан хотел еще что-то сказать, выразить то огромное облегчение, которое он сейчас испытывал, но ему всегда было трудно словами описать свои чувства.

Лиза присела на край чемодана и стала смотреть туда же, куда и он, на Рай­скую бухту, а мягкий морской ветер стирал воспоминания о городе, оставшемся позади,— о Свитуотере.

Насыпью называли узкую полоску земли, протянувшуюся примерно на полмили на восток вдоль берега бухты. Когда-то в связи с расширением гавани Свитуотера в этом районе предполагалось построить новые портовые сооружения и доки, склады и верфи, но проектам этим так и не суждено было осуществиться, и тысячи куби­ческих метров земли, гравия и песка, которые в свое время сюда завезли, теперь громоздились, словно барханы в пустыне, образуя невысокие холмы с осыпающимися склонами, уходившими в мертвую солоноватую воду. Нетрудно было заметить и дру­гие свидетельства строительной горячки, которая охватила тогда Свитуотер: вытя­нувшиеся в ряд бараки для рабочих и длинный склад медленно ветшали, уныло чер­нея провалившимися крышами и пустыми оконными рамами без стекол. Рельсы, ко­торые нигде не начинались и заканчивались в глубокой канаве, заполненной грязью и всяким хламом, заросли травой и покрылись ржавчиной, а вагонетки утонули в грязи, оставшейся после осенних дождей. Какие-то машины, гусеничный трактор и несколько отслуживших свой срок грузовиков, с которых уже давным-давно сняли все, что только можно было использовать или продать, стояли одинокие и покину­тые, словно некая могучая сила, которая много лет тому назад вдруг забросила их сюда, так же внезапно потеряла к ним всякий интерес, оставила их здесь и навсегда забыла об их существовании. С некогда мощных механизмов медленно стекала ржав­чина, сыпалась на землю большими хлопьями, образуя на грязно-серой глине при­чудливые цветные узоры.

Так Насыпь постепенно превратилась в городскую свалку, которой пользовались как частные лица, так и муниципальные учреждения. Тяжелые машины с железны­ми контейнерами длинной вереницей шли на свалку, сбрасывали там тонны грязного, вонючего мусора и возвращались за новым грузом отходов, того самого шлака го­родской жизни, который приходится все время убирать, чтобы люди не задохнулись и не погибли в отбросах, вони и нечистотах.

Все пользовались Насыпью. Пользовались ею и частные лица, те, кто хотел из­бавиться от хлама, что скапливался на чердаке, в сарае или подвале, от испорченных и ненужных вещей, а также вещей изношенных, слишком старых, некрасивых, вы­шедших из моды или просто ставших менее полезными и употребимыми, чем в то время, когда их приобретали. Насыпь была темным отражением Свитуотера, его об­раза жизни, очищенного от шика и блеска, от лака и полировки, Здесь было все, что окружает человека и определяет его быт, все, но без самого человека. И здесь можно было найти все, что человеку нужно для жизни — жизни, которая по суще­ству оказалась бы карикатурным отражением жизни в добропорядочном Свитуотере.

Однако отбросы и мусор Свитуотера занимали лишь около половины всей тер­ритории; она была очень обширна, и хотя насколько хватал глаз всюду высились горы камней и щебня, мусора и всевозможных отбросов, большая часть этого гигант­ского клина по-прежнему оставалась бесплодной и плоской, как тарелка, пустошью. Пройдя два-три километра на восток, подальше от муниципальных мусорных куч и помоек и грандиозного по замыслу, но так и не начавшегося строительства портовых сооружений, и продолжая двигаться параллельно берегу, вы могли бы заметить, что мусорные кучи становятся не такими внушительными и ландшафт постепенно при­обретает характер все более интимный и искусственный: холмы, возвышенности и пригорки сложены из ставших ненужными личных вещей — из несбывшихся надежд, неудовлетворенного честолюбия, притворства, фальши и самообмана. Огромными гру­дами лежат здесь матрасы, заплесневелые покрывала и гардины, столы, кресла, ди­ваны и мягкие гарнитуры, подушки, ковры и обитые плюшем пуфы, и все это мед­ленно гниет в теплом и влажном воздухе побережья. Столы с ножками и без ножек, этажерки, зеркальные шкафы, банки для специй, разбитые табуретки, сломанные кро­вати, посуда, коробки с ножами, вилками и ложками, кухонные плиты, холодильники и радиоприемники, сотни разломанных телевизоров, ящики и коробки с книгами, детские игрушки, украшения и журналы, связки газет, картины в рамах, одежда... Сотни автомобильных кузовов спрессованы бульдозерами и свалены в гигантские груды, чудовищные нагромождения искореженного металла,— впрочем, эти меры, принятые городскими властями, чтобы куда-то девать брошенные машины, ничего не дали, поскольку все время появляются новые машины, которые ржавеют и после каждого осеннего дождя все глубже и глубже погружаются в мягкую землю. Между этими грудами металлического лома проложен целый лабиринт тропинок, дорожек, узких проходов и туннелей; два старых автобусных кузова с «навесом» между ними из дверной рамы и продырявленного куска железа образуют галерею, а шкаф с отор­ванной дверцей и выгоревший внутри перевернутый автофургон превратились в таин­ственные гроты; здесь легко заблудиться, хотя высота нагромождений всевозможного хлама редко превышает человеческий рост.

Постепенно ландшафт начинает выравниваться, все большее расстояние раз­деляет изуродованные кузова машин, груды разваливающейся мебели, перевернутые газовые плиты, болота из пропитанных сыростью связок газет и журналов. Отсюда уже видно море, вы находитесь недалеко от берега и ощущаете острый запах затхлой морской воды. Земля здесь неровная, каменистая, повсюду разбросаны консервные банки, бумага и всякий хлам, но мусорных куч больше нет; между камнями проби­вается сухая трава, а порой и куст ухитряется вырасти на этой ядовитой глинистой почве. А если пройти еще дальше, вы окажетесь на заброшенном каменистом бере­гу, том самом берегу, который некогда был гордостью Свитуотера; здесь в надменном уединении располагались роскошные виллы с частными пляжами и пирсами для яхт; во время отлива из воды все еще выглядывают полусгнившие остатки причалов, вы­тянувшиеся в ряд, как на параде, трухлявые сваи, изъеденные солью и заросшие во­дорослями. Было время, когда жизнерадостные мужчины и женщины в разноцветных купальных костюмах, с зонтиками, транзисторами и прохладительными напитками загорали на этом берегу и купались в чистой, прозрачной воде. Но это было давным-давно. Теперь здесь не осталось ни одной виллы. Почти все снесли еще в те годы, когда проектировалась Автострада: это были старые, уже тогда чуть обветшалые строения былых времен; однако владельцам экспроприированных участков выплачи­вали колоссальную компенсацию; стране нужны дороги, да здравствует прогресс! Две-три сохранившиеся усадьбы были скоро покинуты, потому что никому не хоте­лось жить под Автострадой, которая угрожающе высилась на фоне неба.— гора, под­нятая над землей, величественная железобетонная масса, откуда непрерывно, днем и ночью, слышится гул проносящихся машин; всепроникающий, разрушительный звук вгрызается в уши, затуманивает сознание и превращает жизнь в кромешный ад. Но эти дома тоже давным-давно развалились. В густом кустарнике — это все что оста­лось от некогда идиллических садов и парков,— до сих пор темнеют их руины: сте­ны или просто груда камней, заросших субтропическими садовыми растениями, кото­рые прекрасно себя чувствуют в диком состоянии и буйно разрастаются, образуя участки непроходимого, похожего на джунгли леса; их гибкие стебли и сочные зеле­ные листья быстро становятся бесцветно-серыми под слоем мелкой, как пудра, пыли, летящей с Автострады.